 |
| ИА «Белые воины» | Руслан Гагкуев | 27.07.2005 |
Но именно поэтому писать о походе непросто: велика опасность сбиться на простое изложение событий. Как и другие героические эпизоды Белого движения, этот поход и спустя многие десятилетия снова и снова привлекает внимание как исследователей, так и читателей. В данной части очерка мы сосредоточимся не на описании самого похода, а на наиболее важных его особенностях и обстоятельствах.
***
Дневниковые записи Михаила Гордеевича сохранили его переживания за судьбу похода, но вместе с тем и непоколебимую волю идти до конца, какие бы трудности ни ожидали его впереди. Еще перед выходом из Ясс он писал: «Вчера до поздней ночи читал описание района предстоящего перехода — страшно; время разлива, ряд речек, мостов нет. Через Днепр у Берислава они могут быть разведены. Трудность предприятия колоссальна». Готовя свою бригаду к рискованному походу, несмотря на большую занятость, Дроздовский по вечерам обходил роты и команды добровольцев, знакомя их с существующим положением и перспективами перехода на Дон, стараясь убедить в возможности его осуществления не только своих подчиненных, но, очевидно, и самого себя: «Агитация против похода изводит, со всех сторон каркают представители генеральских и штаб-офицерских чинов; вносят раскол в офицерскую массу. Голос малодушия страшен, как яд. На душе мрачно, колебания и сомнения грызут, и на мне отразилось это вечное нытье, но не ожидание встречи с ней. А все же тяжелые обстоятельства не застанут врасплох. Чем больше сомнений, тем смелее вперед, по дороге долга… (выделено мной. — Р.Г.) Только неодолимая сила должна останавливать, но не ожидание встречи с ней. А все же тяжело».
Несмотря на все опасения и агитацию против, отряд выступил в поход, хотя беспокойство и тревога за его судьбу не оставляли Дроздовского еще долгое время: «А сомнения грызут….жжет ответственность. Туда ли и так ли веду их? <…> Когда посмотришь на карту, на этот огромный предстоящий путь, жуть берет и не знаешь — в силах ли будешь выполнить свое дело. Целый океан земли впереди и враги кругом… <…> Ведь мы — блуждающий остров, окруженный врагами: большевики, украинцы, австро-германцы!!! Трудно и тяжело! И тревога живет в душе, нервит и мучает. <…> Всегда окружен врагами, всегда страх потерпеть неудачу, каждое осложнение волнует и беспокоит. Тяжело…». Однако вопреки суровым обстоятельствам и собственным мрачным предчувствиям, Дроздовскому удалось выполнить задуманное — совершить, казалось бы, неосуществимый 1200-верстный переход. Михаил Гордеевич оказался единственным (!) из командиров Русской армии, сумевшим сформировать добровольческий отряд и прийти с фронта Великой войны на соединение с Добровольческой армией организованной, сплоченной группой.
Безусловно, что тяжкий груз ответственности, постоянная борьба за успех предприятия, враждебное окружение, сопровождавшее отряд на протяжении всего похода, гнетуще отразились на моральном и физическом состоянии Дроздовского. Не раз и не два он пишет в дневнике об утомлении и нравственной подавленности: «Страшно устал, глаза смыкаются, волнения и бессонные ночи сказывались еще на походе, не раз начинал засыпать в седле; часам к 22-м сон совсем разобрал — улегся, и как камень в воду. <…> Чудные лунные ночи, чудные дни, море, деревья в цвету, так хочется отдыха и покоя, солнца и весны; а впереди заботы, бои и кровь, кровь без конца. <…> Устал сильно. Лошадь слабая, много шел пешком по ужасной размокшей почве. Да и ехать шагом все время не сладко».
Дроздовский, пожалуй, одним из первых лидеров Белого движения осознал всю неприглядность начавшейся в России Гражданской войны, пережив ее в себе и мучительно борясь с проявлениями жалости и человечности по отношению к противнику, осознав всю глубину опасности большевизма. Отчетливо понимая весь трагизм ситуации, он вынужден был принять жестокие правила братоубийственной войны — войны на истребление. В дневнике не раз встречаются записи, свидетельствующие о глубине переживаемой им драмы: «Страшная вещь Гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшова, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких? <…>…мысль настойчиво вертелась вокруг прошлого, настоящего и дней грядущих; нет-нет да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется со мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логичный разум торжествует над несознательным движением сердца… Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за „буржуйство и контрреволюционность?“ И как отвечать тому, кто являлся духовным вождем насилий, грабежей, убийств, оскорблений, их зачинщиком, их мозгом, кто чужие души отравлял ядом преступления?! Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся воля, ибо этими дикими разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон: „око за око“, а я скажу: „два ока за око, все зубы за зуб“. „Поднявший меч…“ В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом — с волками жить… И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно — жребий брошен, и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь… Сегодня ты, а завтра я. Кругом враги… Мы, как водою остров, окружены большевиками, австро-германцами и украинцами. Огрызаясь на одних, ведя политику налево и направо, идешь по пути крови и коварства к одному светлому лучу, к одной правой вере, но путь так далек, так тернист».
На фоне трудностей похода образ самого Дроздовского становился легендарным. Непререкаемый авторитет с самого начала формирований на Румынском фронте, «всегда занятой, всегда в движении», Михаил Гордеевич сумел внушить к себе глубокое уважение, уже в скором времени став настоящим кумиром добровольцев. Не ища популярности, решительными действиями, не вызывавшими никаких сомнений, он заслуженно снискал авторитет Вождя, вера в которого была, казалось, неисчерпаемой. Сам образ вождя-командира вызывал у его подчиненных симпатию и доверие: «У обритых, всегда плотно сжатых губ Дроздовского была горькая складка. Что-то влекущее и роковое было в нем. Глубокая сила воли была в его глуховатом голосе, во всех его сдержанных, как бы затаенных движениях. Точно бы исходил от него неяркий и горячий свет».
Склонный к аскетизму, Дроздовский в полной мере разделял с подчиненными всю тяжесть перехода, идя «во главе колонны… как и все, пешком… в своей серой шинели солдатского сукна с выцветшими погонами Замосцкого полка, с неизменным „Винчестером“ за плечами, ведя в поводу верховую лошадь». По свидетельству А.В. Туркула, в один из мартовских ненастных дней, когда в степи сначала пошел снег, а затем сильно похолодало и поднялась пурга, «из тумана на нашу подводу нашло высокое привидение. Это был Дроздовский верхом, в своей легкой солдатской шинелишке, побелевший от снега. Его окутанный паром конь чихал. Видно было, как устал Дроздовский, как он прозяб, но для примера он все же оставался в седле. Мы предложили ему немного обогреться у нас под буркой. Неожиданно Дроздовский согласился. <…> Мы быстро нагребли ему сена, он лег между нами, вздохнул и закрыл глаза. Мы накрыли командира буркой и еще стали своими спинами согревать его от злющего ветра. Под мерное качание подводы Дроздовский заснул….спал совершенно тихо, его дыхания, как у ребенка, не было слышно. Он отдыхал. Так он проспал часа четыре, а когда пробудился, был очень смущен, что заснул на подводе».
Но при кажущейся простоте Дроздовский всегда умел оставаться Командиром отряда, соблюдавшим необходимую дистанцию по отношению к подчиненным. Черты характера Михаила Гордеевича — склонность к одиночеству, отрешенность, появившаяся в последние годы, и острое самолюбие — не позволяли считать его «своим» даже ближайшим соратникам.
Позднее, с гибелью Дроздовского, произошла поэтизация его образа, которым неизменно пропитаны все воспоминания ветеранов-дроздовцев о походе Яссы — Дон. «Дроздовский был выразителем нашего вдохновения, средоточием наших мыслей, сошедшихся в одну мысль о воскресении России, наших воль, слитых в одну волю борьбы за Россию и русской победы, — писал А.В. Туркул. — Я вижу тонкое, гордое лицо Михаила Гордеевича, смуглое от загара, обсохшее. Вижу, как стекла его пенсне отблескивают дрожащими снопами света. В бою или в походе он наберет, бывало, полную фуражку черешен, а то семечек, и всегда что-то грызет. Или наклонится с коня, сорвет колос, разотрет в руках, ест зерна. В наш поход Дроздовский вышел с одним вещевым мешком, и нам было приказано не брать с собой никаких чемоданов. <…> Жизнь его была живым примером, сосредоточением нашего общего вдохновения, и в бою Дроздовский был всегда там, где, как говорится, просто нечем дышать».
***
5 (18) марта в Дубоссарах, после совещания старших начальников, была проведена реорганизация частей отряда, сокращен обоз и число автомобилей. Еще до нее к отряду подошла из Болграда команда конно-пионеров и присоединился Польский эскадрон. После реорганизации отряд принял следующий вид: штаб, Сводно-стрелковый полк (командир — генерал-майор В.В. Семенов), конный дивизион (штаб-ротмистр Б.А. Гаевский), артиллерия (общее командование генерала Н.Д. Невадовского), конно-горная (капитан Колзаков) и легкая (полковник М.Н. Ползиков) батареи, мортирный взвод (полковник А.К. Медведев), команда связи, конная и автомобильная радиотелеграфные станции (подполковник Гран), автоколонна (капитан Лисицкий), броневой отряд (капитан Ковалевский), команда разведчиков особого назначения, полевой лазарет (старший врач М. Введенский) и интендантство (полковник Абрамов).
Согласно данным полкового историка дроздовцев В. Кравченко, приведенным в 1970-х годах, Отряд Дроздовского в Дубоссарах насчитывал около 1050 человек, из которых не менее 650 (2/3) были офицерами. По свидетельству капитана Андреянова, в отряде было до 700 добровольцев, еще около 300 военнопленных большевиков находились в обозе (сведения о пленных не приводятся в других воспоминаниях, в том числе и в дневнике Дроздовского). По свидетельству того же Андреянова, в Мелитополе хорошо зарекомендовавшие себя в походе военнопленные были вооружены и влиты в число добровольцев, а некоторые из них позднее были произведены и в офицеры.
Архивные документы позволяют уточнить и несколько скорректировать эти данные. Согласно «Алфавитному списку чинов Сводно-стрелкового полка Отряда русских добровольцев, выступивших в поход из Румынии» только в пехотной части полка было 460 человек (при этом доли рядового и офицерского кадра составляли 22 и 78% (102 и 358 человек соответственно). Еще более подробные сведения содержатся в списке, составленном в 1922 году полковой комиссией дроздовцев, позднее приложенному к воспоминаниям полковника П.В. Колтышева. Согласно этим данным, численность Сводно-стрелкового полка составляла 523 человека; еще 102 чина было в Конном дивизионе.
На протяжении похода отряд неоднократно пополнялся, но приток добровольцев был незначительным: «Офицерство записывается позорно плохо и вяло», — отмечал Михаил Гордеевич. Каховка дала около 40 человек, Мелитополь — около 70, Бердянск — 70−75, Таганрог — 50, в Новониколаевке — казаки-добровольцы (позднее они составили четвертую сотню дивизиона), большая группа офицеров из Одессы осталась на месте, дезориентированная ложным известием о гибели отряда. Еще 71 человек (по другим данным — 130) присоединился в составе отряда полковника М.А. Жебрака-Русановича. Таким образом, всего без учета чинов, состоящих в артиллерийских и других частях, численность отряда составила около 900 человек. Дроздовский периодически посылал надежных офицеров для пропаганды и вербовки добровольцев. В целом же надежды на то, что «по пути к Дону отряд разрастется как снежный ком», не оправдались.
Потери отряда за время похода, согласно данным, приведенным Колтышевым, составили всего 13 человек, большая часть из них погибла под Ростовом. В начале похода Яссы — Дон были и отдельные случаи дезертирства: в первые дни, не выдержав тяжести перехода, бежали несколько офицеров. За время похода отряд сумел увеличить и свою материальную базу, пополняя имущество на военных складах, попадавшихся на пути движения. В Мелитополе отряд получил ботинки и сапоги, а из захваченного материала было пошито обмундирование (в этой работе участвовали все портные города), удивившее позднее чинов Добровольческой армии. В Мариуполе добровольцам удалось отбить лошадей, пригнанных в город большевиками, и пополнить конский состав конного дивизиона. В Бердянске (здесь находился Варшавский арсенал) и Таганроге отряду удалось существенно пополниться оружием и боеприпасами, получив в свое распоряжение не только снаряды, патроны, автомобили, бензин и разного рода имущество, но даже два аэроплана (позднее это позволило создать собственный авиационный отряд).
Большая часть походников была офицерами военного времени. Многие из этих молодых людей совсем недавно окончили школы прапорщиков. Они представляли самые разные социальные слои русского общества — от крестьянства до интеллигенции. Помимо офицеров Отряд Дроздовского пополняли и добровольцы: учащиеся старших классов (гимназисты, семинаристы; как писал о них Дроздовский — «полумальчишки»), вольноопределяющиеся, юнкера, чиновники и др. Показательно, что из примерно тысячи участников похода Яссы — Дон, не считая штабных, всего 6 человек имело штаб-офицерские чины, что, несомненно, говорит о молодости его участников. Большинство из них не имело сколько-нибудь значительного материального состояния.
Разложение, произошедшее за последний год в Русской армии, не могло не сказаться и на поведении чинов выступившего в поход отряда. Михаил Гордеевич неоднократно отмечал «непривычку, вернее, отвычку повиноваться» у офицеров. Уже через несколько дней после начала похода Дроздовский узнал от австрийских офицеров (в это время австро-германские войска уже начали оккупацию русской территории) о ранении ими двух большевиков, грабивших местных жителей и первыми открывшими огонь по австрийцам. Как вскоре выяснилось, «большевиками» оказались чины Конного дивизиона. Михаил Гордеевич устроил большой разнос по этому поводу: «Я очень ругал конницу, грозил судом, потребовал окончательного прекращения реквизиций». Во время похода Дроздовскому пришлось принять строгие дисциплинарные меры для наведения порядка, чтобы пресечь пьянство, самочинные аресты и сепаратистские настроения. Он опасался, что население, относившееся к отряду в целом хорошо, может пойти против него, или, что еще хуже — обратится за помощью к начавшему оккупацию врагу. Поэтому он постоянно требовал от чинов отряда «поналечь» на дисциплину и соответствовать имени русского офицера и солдата.
Вступавшие в отряд принимали на себя обязательства не претендовать на командные должности, начальниками назначались только наиболее выдающиеся. Дроздовский, готовый уступить командование старшему по чину (как это было в Кишиневе с генералом Белозором) и впоследствии вошедший в подчинение генералу Деникину, в своем отряде не терпел никаких претензий на «самостийность» и особое положение. Примером тому может служить история с отрядом полковника М.А. Жебрака-Русановича, собравшего в Измаиле роту из чинов Балтийской дивизии и пришедшего на соединение с Дроздовским уже во время похода. Михаил Гордеевич был очень высокого мнения и об отряде, и о его командире: «Это очень ценное прибавление, сам Жебрак очень ценный, как человек воли; решил задержать свой марш на правой стороне Буга лишних один-два дня, выждать присоединения. Вот люди, которые хотят прийти!» Но, несмотря на эту высокую оценку, он не поддержал будущего командира 2-го Офицерского полка, стремившегося при соединении добиться самостоятельности. После неоднократных неудачных переговоров Жебрак был вынужден подчиниться Дроздовскому, войдя в отряд на общих основаниях. Знамя же Балтийской дивизии (Андреевский флаг), под которым жебраковцы пришли на соединение с отрядом, позднее стало полковым знаменем Стрелкового (Дроздовского) полка.
Сплочению походников М.Г. Дроздовский уделял существенное внимание. В немалой степени этому способствовали и проводимые во время похода полевые занятия: ведение стрельбы из пулеметов, бросание ручных гранат, развертывание орудий на позиции, учебные стрельбы, ложные тревоги и др. В ходе похода отличившиеся в боях добровольцы награждались Георгиевскими крестами. Для избежания случайных стычек и недоразумений всему отряду было приказано нашить на рукава шевроны национального цвета. «Вера друг в друга давала возможность идти на противника, в десятки раз более сильного. Забота о своих считалась священной».
Михаил Гордеевич без колебаний исключал из отряда офицеров и добровольцев, проявлявших трусость или недовольство заведенными в отряде порядками. «За числом не гонюсь — нужны только мужественные и энергичные; нытикам в отряде не место», — говорил он еще в начале похода. Так, из отряда судом чести был изгнан поручик Попов, оставивший при столкновении с большевиками своего товарища — поручика князя М.П. Шаховского. М.Г. Дроздовский решительно пресекал конфликты между походниками, затрагивавшие честь и достоинство офицера. Так, по решению суда чести состоялась даже дуэль между чинами отряда Благодаря командной воле Михаила Гордеевича, его лидерским качествам за время похода Яссы — Дон отряд превратился в грозную силу, составившую позднее основу 3-й пехотной, а впоследствии Дроздовской дивизии Добровольческой армии.
***
Успеху похода способствовали его неожиданность (даже на фронте немногие верили в возможность его осуществления, не говоря уже о противниках), решительность (на грани с дерзостью), отвага чинов отряда и в значительной степени — действия руководства. «В этом диком хаосе что может сделать даже горсть, но дерзкая и смелая. А нам больше ничего не осталось, кроме дерзости и смелости. <…> Нам осталось одно: дерзость, наглость и решимость», — писал Михаил Гордеевич.
За два месяца похода отрядом было преодолено 1200 верст. Однако такое расстояние было велико для добровольцев не только из-за протяженности и враждебности окружения. Страшнее были неизвестность и неопределенность. Конечного пункта похода по сути не существовало, было лишь общее направление движения — «на Дон». Цель Отряда Дроздовского — Добровольческая армия — покинув Ростов, постоянно меняла свое расположение, и могла, как многие думали, уже погибнуть.
Тревожась за исход дела, Дроздовский уже 21 марта (3 апреля) направил ротмистра Бологовского и поручика Кудряшева прояснить ситуацию на Дону и Кубани и выйти на связь с Л.Г. Корниловым. 1 (14) апреля Кудряшев возвратился, принеся запоздалое подтверждение слухов об оставлении Добровольческой армией Ростова. «Мое переживание — пройдя уже более половины пути, потерять точку стремления! И все же бороться до конца…», — записал Дроздовский. Ситуация усугублялась недостоверными сведениями, согласно которым Добровольческая армия находилась в районе Кавказская — Петровск на Каспии. 14 (27) апреля в отряд вернулся Бологовской, принесший новые неутешительные известия: «Корнилов почти наверное убит, понеся поражение (ни патронов, ни снарядов), но борьба идет, являются новые отряды, оживают старые, где-то существуют Алексеев и Деникин, Эрдели, но где? <…> В общем — неопределенность и неясность кругом, есть что-то родное, какая-то точка, к ней надо стремиться, но блуждающая, какая, где, куда идти?». Чтобы не понижать духа в отряде, о вероятной смерти Корнилова было сообщено только начальникам частей. Решив при любых обстоятельствах сохранить отряд, Дроздовский продолжил поход.
Немалую роль в успехе перехода сыграл бесспорный тактический талант Дроздовского, взявшего для себя за правило не доверять при принятии решений о дальнейшем продвижении никому — даже своему ближайшему окружению, принимая решение зачастую вопреки мнению своего штаба. Как правило, утром, перед выступлением, он сообщал направление движения начальнику штаба отряда Войналовичу и командиру артиллерии Невадовскому. Однако приказы, отдаваемые по отряду, часто были фальшивыми. Уже выступив, внезапно, по распоряжению самого Дроздовского, отряд мог неожиданно изменить курс. На замечания же помощников о том, что он, очевидно, ошибается в направлении, Дроздовский отвечал: «Я знаю, что делаю». Во многом благодаря этим предосторожностям (речь отнюдь не идет о недоверии командира своим помощникам) отряд не имел серьезных боевых столкновений и потерь и удачно преодолел такие крупные реки, как Южный Буг и Днепр.
Во время похода Дроздовский проявил и немалые дипломатические способности: именно благодаря им маневрирование отряда среди враждебного окружения закончилось успешно. Наиболее остро для отряда стояла проблема взаимоотношений с австро-германскими войсками, начавшими в соответствии с Брестским миром оккупацию Малороссии.
Сложность ситуации заключалась в том, что для подавляющего числа офицеров отряда немцы и австрийцы по-прежнему оставались врагами. Несколько лет жестокого противостояния, верность союзническим обязательствам, надежда на то, с победой над Центральными державами страны Антанты помогут русским национальным силам одолеть большевиков, — все это делало соприкосновение с оккупационными властями крайне нежелательным и грозило непредвиденными столкновениями. Сам Дроздовский не считал Великую войну оконченной и не признавал Брест-Литовского мира. Неслучайно известие о большой победе германцев на Западном фронте так тяжело подействовало на добровольцев, в том числе и на Михаила Гордеевича: «…только победа союзников могла быть для нас надеждой на спасение. Тоска, безнадежность, тоска… <…>…над всем доминируют вести с запада — это, пожалуй, уже катастрофа, угнетающая меня до основания; неужели Россия погибла?». Хотя сторонниками Антанты добровольцы оставались во многом поневоле. Весной 1918 года иллюзии на скорую и большую помощь со стороны стран Согласия были еще сильны…
Продвижение оккупационных войск шло почти одновременно с добровольцами. Первые известия о появлении разъездов австрийцев были получены уже 5 (18) марта, когда отряд еще только реорганизовывался в Дубоссарах. Не зная намерений австрийцев в отношении своего отряда, Дроздовский сразу избрал тактику ухода от любого соприкосновения или (тем более) столкновения с ними. Он прекрасно понимал, что даже выигранные стычки с врагом принесут добровольцам сомнительную выгоду, но серьезно осложнят начавшийся поход.
Уже в скором времени выяснился полный нейтралитет оккупационных войск по отношению к дроздовцам. По свидетельствам очевидцев, австрийцы желали чинам отряда счастливой дороги, их офицеры приветствовали добровольцев отданием чести и даже пресекали выступления против них украинских самостийников. И тем не менее осмотрительный Дроздовский старался не иметь с ними никаких дел: «не верю <я> этим швабам, надо поскорее уходить». Он прекрасно понимал, что подобная позиция вчерашнего противника основывалась только на «полной уверенности, что мы не преследуем широких целей или что их выполнение невозможно».
Несмотря на все усилия, избежать контактов с оккупационными войсками не удалось. При таких вызванных обстоятельствами встречах и переговорах Дроздовский по уже заведенному порядку старался вводить немцев и австрийцев в заблуждение, говоря о намерении отряда двигаться в центр страны и даже на Москву. Серьезная опасность заключалась в отношении чинов отряда к германцам, многие из которых не могли примириться с близким присутствием недавнего врага. Однажды во избежание столкновений с немцами Дроздовскому пришлось даже снять все внешнее охранение против большевиков. «Странные отношения у нас с немцами, — писал он, — точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами — всегда на нашей стороне, безусловное уважение. <…> Мы платим строгой корректностью. Один немец говорил: „Мы всячески содействуем русским офицерам, сочувствуем им, а от нас сторонятся, чуждаются“». Иначе строились отношения с украинскими частями: «Немцы — враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам».
Дроздовского серьезно тревожило отношение к отряду местного населения. Слава «карательного», сопровождавшая отряд, усиленно поддерживалась социалистическими газетами и раздувалась большевиками. С приходом добровольцев население разубеждалось, но клевета делала свое дело, создавала ненужную шумиху и настораживала врагов: «Прочли о себе в одесских газетах о Дубоссарах — беглые евреи пропечатали и все наврали — ни слова правды. <…> Чем дальше на восток, тем, видимо, сильнее дух большевизма — уже не так радушно встречают, замечается иногда враждебное отношение — «буржуи, на деньги помещиков содержатся, отбирать землю пришли». Есть, однако, очень немало и на нашей стороне, но они терроризированы… <…>…вообще о нас ходят самые дикие вести: то корпус, то дивизия, то 40 000, буржуи, нанятые помещиками, старорежимники. Жители разбираются в общем слабо; нередко спрашивали: «Вы украинцы?» — «Нет». «Так кто же вы? «- «Мы русские»».
Чтобы завоевать симпатии населения, М.Г. Дроздовскому приходилось не только применять суровые дисциплинарные меры по отношению к чинам отряда (работал военно-полевой суд, по приговорам которого налагались наказания), пресекать реквизиции и насилия, но и защищать местных жителей от грабежей и произвола как большевистских, так и других в то время многочисленных банд. Дроздовский требовал от чинов отряда осмотрительности на каждом шагу, понимая, как неосторожные меры могут настроить против добровольцев население. Для жителей многих населенных пунктов, через которые проходил отряд, привыкших к реквизициям со стороны различных шаек, было удивительно, что добровольцы платили за предоставленные продукты. «Приходится выслушивать много жалоб, просьб о разборе разных ходатайств о защите от одних и видеть злобу и косые взгляды других; иные бегут, только слыша о нашем приходе», — писал Михаил Гордеевич. Наказание за убийства и грабежи было со стороны добровольцев беспощадным. Активные участники разбоя, в особенности большевики и дезертиры, расстреливались, их дома сжигались; гражданские лица подвергались публичным наказаниям при участии соседей: «В общем массы довольны. Просят защиты, установления порядка: анархия, дезорганизация измучили всех, кроме небольшой горсти негодяев. Говорят, что некому жаловаться, нет нигде защиты, никакой уверенности в завтрашнем дне».
Но наказание, месть тем, кто творил беззаконие, не были для Дроздовского самоцелью. Он старался хотя бы на время восстановить утраченный порядок, оградить людей от ужасов междоусобицы, а главное, пробудить сознание населения, оказавшегося не только в новом «самостийном» государстве, но и под оккупацией вчерашнего врага: «Идти впереди немцев, своим появлением спасать, вторичным появлением немцев будить патриотизм — вот наш триумф, наша задача». Будучи прежде всего военным, а не политиком, Дроздовский осознал, что конкретные дела действеннее призывов и малопонятных народу лозунгов. И зачастую цели удавалось добиваться. Крестьянские депутации, не желая обращаться за помощью к немцам и украинцам, просили Дроздовского назначить в их села хотя бы по одному офицеру, который мог бы организовать крестьян в отряд самообороны или «стать их начальником». На всем своем пути отряд восстанавливал прежние формы управления. Крестьяне, еще совсем недавно видевшие в офицерах своих врагов, испытав на себе все «прелести» русской свободы, теперь обращались к ним за помощью: «…население встречало нас трогательно, называя спасителями».
***
Преодолев без больших столкновений огромное расстояние, Отряд М.Г. Дроздовского в самом конце своего движения впервые натолкнулся на серьезное сопротивление. В Ростове-на-Дону и его окрестностях были сосредоточены большие силы большевиков, против восставших к тому времени против советской власти донских казаков. Город, отделявший дроздовцев от возвращавшейся из 1-го Кубанского похода измученной Добровольческой армии, обороняли порядка 12 тысяч красногвардейцев при 6 батареях, отряды рабочих из предместьев, а также пароход «Колхида», обстреливавший наступавших с реки.
В Страстную субботу, 21 апреля (3 мая), отряд приблизился к Ростову. После первого за весь поход военного совета начальников частей, учитывая настроение всех его чинов, стремившихся преодолеть последнюю преграду на пути соединения с Добровольческой армией, решено было взять город штурмом. Добровольцы шли к городу, имея в голове два эскадрона. Главные силы подошли вплотную к городу к 22-м часам и остановились на холмах в ожидании донесений от продолжившей движение кавалерии. После боя эскадроны добровольцев сумели занять вокзал. Там они понесли, наверное, главную потерю в этом сражении — на железнодорожной платформе был убит начальник штаба отряда полковник М.К. Войналович. В 24 часа при поддержке артиллерии повели наступление и главные силы. Германские части, подошедшие к городу со стороны Таганрога, предложили Дроздовскому помощь, на что он ответил: «Не надо, справимся сами». Атака удалась, добровольцам даже не пришлось вводить в бой все резервы. Ночью город был взят.
«На улицах встречались горожане-богомольцы, шедшие к заутрене, — вспоминал Туркул. — С полуротой я подошел к собору; он смутно пылал изнутри огнями. Выслав вперед разведку, я с несколькими офицерами вошел в собор. Нас обдало теплотой огней и дыхания, живой теплотой огромной толпы молящихся. Все лица были освещены снизу, таинственно и чисто, свечами. Впереди качались, сияя, серебряные хоругви: крестный ход только что вернулся. С амвона архиерей в белых ризах возгласил: „Христос Воскресе!“ Молящиеся невнятно и дружно выдохнули: „Воистину…“ Мы были так рады, что вместо боя застали в Ростове светлую заутреню, что начали осторожно пробираться вперед, чтобы похристосоваться с владыкой. А на нас сквозь огни свечей смотрели темные глаза, округленные от изумления, даже от ужаса. С недоверием смотрели на наши офицерские погоны, на наши гимнастерки. Никто не знал, кто мы. Нас стали расспрашивать шепотом, торопливо. Мы сказали, что белые, что в Ростове Дроздовский. Темные глаза точно бы потеплели, нам поверили, с нами начали христосоваться».
На занятом добровольцами вокзале молодые ростовчане записывались во 2-ю роту Сводно-стрелкового полка, которая росла с каждой минутой. Около двух часов ночи на вокзал прибыл сам Дроздовский, горожане обступили его, многие из них спешили с ним похристосоваться. Офицеры были растроганы такой встречей горожан. «И как во сне, необычайном и нежном, подошла к нему маленькая девочка. Она как бы сквозила светом в своем белом праздничном платье. На худеньких ручках она подала Дроздовскому узелок, кажется с куличом, и внезапно, легким детским голосом, замирающим в тишине, стала говорить нашему командиру стихи. Я видел, как дрогнуло пенсне Дроздовского, как он побледнел. Он был растроган. Он поднял ребенка на руки, целуя маленькие ручки». В ту ночь на занятом добровольцами вокзале побывало много ростовчан.
Красные отошли на Нахичевань. Однако уже утром 22 апреля (4 мая) большевики, получив подкрепление из Новочеркасска, с помощью подошедшего оттуда бронепоезда повели наступление на город. Добровольцы пробовали контратаковать, однако большая численность красных и не свойственная им ранее организованность не позволили развить успех. Передав командование главными силами генералу В.В. Семенову, Дроздовский лично пошел с кавалерией на север, пытаясь обойти правый фланг наступавших, но успеха не имел. Как выяснилось позднее, в этом бою со стороны большевиков участвовало около 28 000 человек (39-я дивизия с Кавказского фронта, Латышская стрелковая бригада, шесть батарей полевой артиллерии, две гаубичные батареи, два бронепоезда, пароход «Колхида» и гвардейский флотский экипаж). С худшей стороны показал себя командир Сводно-стрелкового полка генерал Семенов, фактически устранившийся от участия в бою. По одним данным, он, проявив трусость, укрылся в ямах возле кирпичного завода, по другим — разговлялся в доме хозяина садоводства Рама и не интересовался происходящим. Из-за этого пехоте добровольцев пришлось с боями выходить из окружения, а часть убитых и раненых оставить на поле боя. Михаил Гордеевич, видя серьезность сложившегося положения, пошел на военную хитрость. Чтобы вывести пехоту из-под огня артиллерии противника, он приказал кавалерии отряда редкой цепью двигаться по холму, создавая иллюзию движения крупной части. Большевики перенесли огонь на конницу, что позволило ценой небольших потерь отойти попавшей в отчаянное положение пехоте. После полудня, видя невозможность продолжать сражение и категорически не желая обращаться за поддержкой к немцам, Дроздовский решил отступать, отдав приказ отойти в направлении к Таганрогу. Пройдя селение Чалтырь, отряд перешел в армянское село Крым, где разошелся по квартирам. Вскоре после отхода Отряда Дроздовского, 25 апреля (8 мая), Ростов был взят одновременно вошедшими в него с востока и с запада казачьими и германскими частями.
В бою под Ростовом дроздовцы понесли большие потери. По разным оценкам они достигали от 80 до 100 человек. В. Кравченко вслед за первым изданием «Дневника» М.Г. Дроздовского пишет о 82-х добровольцах, выбывших из строя, капитан Андреянов — о 90. П.В. Колтышев говорит о 12 убитых, 5 без вести пропавших и 60 раненых офицерах (при этом в приложенном к воспоминаниям списке погибших есть данные только о 8 добровольцах). В руках большевиков осталось также несколько пулеметов, патроны и часть обоза отряда. Большой утратой была гибель начальника штаба отряда, полковника М.К. Войналовича, чья отвага служила для всех примером: «Я понес великую утрату — убит мой ближайший помощник, начальник штаба, может быть единственный человек, который мог меня заменить». Тогда же в отряде были проведены новые назначения. Был отстранен от должности генерал Семенов (он не только подвел в ростовском бою, но на протяжении похода отличался жестокостью в отношении пленных большевиков, а иногда и невиновных мирных жителей). Его место занял полковник М.А. Жебрак. Начальником штаба отряда был назначен Генерального штаба полковник Г. Д. Лесли. «Смена некоторых начальников, проявивших отсутствие распорядительности и личного примера, также необходима. О себе же отчет я дам лишь своему начальнику — тому, к которому направлены все наши помыслы, наши стремления… Начинается воскресение России… Вновь обращаюсь к вам: не падайте духом!»
После отхода от Ростова ситуация казалась для Дроздовского безвыходной, он был удручен понесенными потерями, не мог далее продолжать бой с большевиками и не имел сведений относительно расположения Добровольческой армии. По воспоминаниям полковника Н.Д. Невадовского, уже после того, как отряд отошел от города, он вместе с Михаилом Гордеевичем остановился «в армянской избе. И тут, оставшись вдвоем со мной, полковник Дроздовский — этот сильный духом человек — опустил голову и слезы потекли из его глаз… <…> Слезы Дроздовского выражали силу той любви, которую он питал к своим соратникам, оплакивая смерть каждого из них. Но ростовский бой, где мы потеряли до 100 человек, отразился на его психологии: он перестал быть суровым начальником и стал отцом-командиром в лучшем смысле этого слова. Проявляя лично презрение к смерти, он жалел и берег своих людей».
В ночь с 23 на 24 апреля (с 5 на 6 мая) в селение Крым, где расположился отряд, прибыли гонцы от восставших донских казаков, просившие Дроздовского о помощи. Только тогда Дроздовский выяснил всю ситуацию, узнав, что Л.Г. Корнилов действительно погиб при штурме Екатеринодара, а Добровольческая армия, истощенная тяжелейшим 1-м Кубанским походом, подходит к границам Войска Донского. Сами восставшие донцы в это время вели сражение за Новочеркасск. В столице Войска царило угнетенное настроение, к слухам о близкой помощи горожане относились скептически, с ужасом ожидая расправы со стороны большевиков. Дроздовский поспешил на помощь казакам, подойдя к Новочеркасску в критический момент, когда силы восставших были почти разбиты. После первой же атаки добровольцев большевики в панике оставили город. Вступление отряда в Новочеркасск было триумфальным. Население города восторженно встретило спасителей, приветствуя их радостным «Христос Воскресе» и засыпая цветами.
Так 25 апреля (7 мая) 1918 года закончился поход Яссы — Дон. На следующий день на площади у Войскового Свято-Вознесенского собора состоялся парад отряда, принимал который будущий Донской атаман генерал П.Н. Краснов. «Серые от пыли, с лицами, залитыми потом, мы медленно, но стройно проходили по улицам. Светлое неистовство творилось кругом. Это было истинное опьянение, радость освобождения. Все это незабвенно. Мы как бы сбросили со всех темное удушье, самую смерть, все снова увидели, что живы, свободны, что светит солнце. Наши ряды не раз расстраивались. Женщины, старики обнимали нас, счастливо рыдали.
Наш капитан с подчеркнутым щегольством командовал ротой, сверкали триста двадцать штыков, и, как говорится, дрожала земля от крепкого шага.
— Христос Воскресе! Христос Воскресе! — обдавала нас толпа теплым гулом.
— Воистину Воскресе! — отвечали мы дружно».
Тогда же Дроздовский издал приказ по отряду, в котором сказал добровольцам: «Пусть же послужит… нам примером, что только смелость и твердая воля творят большие дела, и что только непреклонное решение дает успех и победу. <…> Еще много и много испытаний, лишений и борьбы предстоит нам впереди, но в сознании уже исполненного большого дела с великой радостью в сердце приветствую я вас, доблестные добровольцы, с окончанием вашего исторического похода».
|
|
