Последняя рубашка

Рассказ радиста Северо-Западного фронта

Светлой памяти
друга Алеши Анохина —
мученика за Веру.

Шел второй день войны.

Сережка, как обычно, взял у соседа минут на двадцать свежую газету. Новостей никаких. Повтор вчерашнего выступление Молотова. Мы успешно противостоим врагу.

— Где конкретно идут бои? Какие немецкие части и силы? Кто ими командует?

— Ничего.

— А у нас?

— Тоже ничего.

Помалкивает и наш великий Корифей и Отец всеx народов. Куда он делся и чем занимается?

Отсутствуют новости о боях и в Западной Европе. Раньше обычно писали как ловко фашисты, о нет, национал-социалисты бьют английских буржуев и как бездарно воюют т. е. Теперь все, тишина.

Еще с сентября 39-го, когда во всю разгорелась, годами основательно до этого тлевшая по всей планете Вторая мировая война, Сережка непоколебимо был уверен — немцы проиграют. Да, они легко разбили Польшу. Также просто проглотили Францию. Они как орехи расщелкали всю остальную европейскую мелкоту. Они даже удачно бьются с Англией. Но стоп! За нее, пусть не открыто, стоит Америка. А Америку победить нельзя. Она в I-ю Мировую, только вступив в войну, сразу обеспечила победу Антанте.

Так будет и теперь. И чего, и чем думают немцы, напав на нас. На что они рассчитывают, когда и так их судьба предрешена. А мы хоть и не далекая Америка, но тоже не онучей утираемся. Победно вошли в Польшу. Как на параде отчеканили всю Прибалтику и Бесарабию. Малость поперхнулись в Финляндии и даже ухитрились создать перебои с хлебом в Москве. Но ничего, на своем настояли. Может с немцами малость посложнее, но наша возьмет, а Гитлер свалял дурака. Но и у Гитлера ведь был свой расчет. Совсем недавно все заголовки газет, ну как сегодня, были преисполнены гневом: уничтожить, раздавить, перестрелять ленинских товарищей и соратников, вождей Революции, всех этих Бухариных, Пятаковых и пр. Все они оказались фашистами и строили социализм только для того, чтобы уничтожить Россию. Во всей империи оказался только один порядочный руководитель, да и тот не русский — Иосиф Джугашвили. Фашистов перестреляли. Перестреляли пораженцев из высшего командного состава Красной Армии: всех от Генерального штаба до командиров полков, полководцев-победителей интервенции 14-ти мировых держав в Гражданскую войну. Несколько счастливых командиров еще сидели в концлагерях, дожидаясь своей участи.

Гитлер, как ему казалось, получив от Иосифа Джугашвили, такой невиданный в истории, поистине королевский подарок, сразу заспешил с войной. Тем более, что уже финская кампания показала как наши «полководцы», имея значительное превосходство и в людях, и в технике, ухитрялись за каждого фина, класть в землю по четыре русских солдата…

Но пора возвращать газету. Пробегая напоследок заголовки статей, Сережка зацепился за крохотную заметку в десяток строк на четвертой странице, в крайнем правом столбце, где обычно пишут о происшествиях и публикуют объявления. Власть сообщала, что митрополиты Русской Православной Церкви отдали в фонд защиты Отечества свои панагии.

Здесь было странно все. Власть публично признавала сам факт еще существования Церкви. Причем заметка на эту тему носила не как обычно враждебный характер, а просто информация.

Воспитанный отцом Сережка в Бога не верил. Но к Церкви Русской относился уважительно. Он любил свой народ и мечтал послужить ему в любом качестве. Он считал, что на протяжении всей многовековой истории только Русская Церковь была постоянной, реальной, порой единственной защитницей его многострадального народа.

Сережа думал, как свои ничтожные силы присоединить к этой, преисполненной духовной мудрости корпорации и начало было: четырехлетним мальчишкой его благословил оптинский старец Никон, который в гонении доживал свои дни в Белеве на Оке. Молитвы старца, по заверению бабушки, спасли Сережку от голодной смерти разгуливавшей по просторам России перестройки-коллективизации.

Сережка слабо представлял, кто такие митрополиты и уж совсем не знал и не слышал, что такое панагия. Он записал мудреное слово, отдал газету и занялся уборкой дома.

Наступили каникулы; теперь к обычному поддержанию порядка прибавилось и приготовление обеда. Самым сложным было хождение за водой. Колонка метров за двести. Когда тащишь тяжелое ведро с водой, оно переламывает тело просто пополам. Два раза в магазин — продуктовый и овощной. Наконец, керосиновая лавочка. На улицах города уже гулял дух войны. Хозяйки доклеивали окна бумажными крестами, на случай воздушных налетов. Наиболее бдительные из них цеплялись за редких мужчин, рискнувших надеть шляпу — верный признак шпиона. В крик звали милицию. А уж если злодей шел еще при галстуке, да в очках, то могли поколотить и на месте. Пожилой народ, ученый еще в Гражданскую войну, сметал с магазинных полок соль и спички. Товар дешевый и жизненно необходимый, с вечным сроком годности. Как еще война обернется и сколько времени на это пойдет? А тут продукт дороже золота, тем более под страхом концлагеря золото иметь нельзя, хотя и за соль со спичками могли упечь туда же безвозвратно, коль определят, что сделан, возможно, спекулятивный запас.

Вечером, к приходу с работы матери по дому все было прибрано. Тощий обед ждал хозяйку. Уставшей ей было не до высокой политики Сережки. Газет она вообще не читала, едва хватало сил хоть как содержать семью и сводить концы с концами. Одна надежда: сын заканчивает семилетку и помимо учебы вступает в трудовую жизнь.

За обедом Сережка рассказал о заметке.

— Знаешь сынок, да я просто удивлена, что эти старцы вообще еще живы. Митрополит — это одно из высших званий, если не самое важное. Воистину они уже сейчас должны быть причислены к лику святых. Ведь могли в революцию уехать за границу. А там, в довольстве, сытости и покое править свои службы и обличать безбожников. Так ведь нет! Остались со своим народом. И почти всех их здесь умучили и расстреляли. А эти хоть и живы, но не ведают, как еще с ними покуражатся буквально в любой час. Мученики они как есть. Панагия же — это икона Богоматери, сделанная из золота и драгоценных камней. Носят ее на золотой цепи на груди, как знак их духовного достоинства и сана. Отцы эти уж подлинно обобраны вконец. Нет у них ничего. И это просто последняя рубашка, которую они снимают для своего народа. Уж подлинно митрополиты наши, думаю, может поболее достойны святости и почитания, чем великие патриоты отечества Кузьма Минин и патриарх Гермоген. По-моему старцы эти просто святые при земной жизни.

Сережка впитывал каждое слово матери.

Покончив с обедом, он убрал со стола, помыл посуду и рванул к приятелю. Лешка, друг-однокашник, был на год старше, но учились вместе. Когда всех принимали в пионеры, Лешка прямо отказался снимать крест и надевать галстук. Скандал получился великий. Чуть из школы не выгнали. Пятно это теперь на всю оставшуюся жизнь, а для начала оставили на второй год. Лешке же крест был дороже всего.

Товарищ жил за четыре квартала, как раз за бывшими ресторанами «Эльдорадо» и «Стрельна». Не так уж и давно здесь кипела жизнь «Энергичные, деятельные, предприимчивые, хваткие воротилы типа Рябушинских, Морозовых и подобных — гуляли по полной. Тысячами золотых рублей, выжатых на фабриках четырнадцатичасовыми рабочими днями из русских мужиков, эта новая элита широкой, щедрой рукой, с истинно русским размахом набивала бездонные карманы цыганских певичек. Сделать хоть что-либо путное и полезное для задавленного ими народа, у экономических тузов и хозяев России, не было ни желания, ни денег. Спустили все и теперь дотягивали свои дни на грязных рогожах под Парижскими мостами.

Лешкина семья жила на чердаке или, если угодно, в мансарде ветхого домишки и от улицы их отделяла только жиденькая крыша из теса покрытого толью. Здесь всегда адски жарко летом и холодно зимой. Утешение одно — все жители-соседи по переулку, носящему имя одного из творцов революции, благополучно здравствовавшего в центре столицы Соломона Лозовского ютились в таких же развалюхах.

Тощий, как и у Сережкиной матери, бюджет Лешкиной семьи, не позволял себе роскошь — подписки на газету. Поэтому рассказ товарища о патриотическом поступке митрополитов вызвал у друга искренний восторг.

— Мы с тобой Сережа, похоже сопливые стратеги, посчитав, что раз на финов потратили два месяца, то с немцами управимся за три. Как бы не завязнуть на три года. Патриархи наши, не будешь спорить, знают и видят поболе нас с тобой, и уж, как верно определила твоя маменька, снимают последнюю рубашку и отдают на переплавку наперсную икону, что значит война страшней некуда и дай Бог выстоять. Уж одно то, что власть вынуждена публиковать в газете о добрых, патриотических делах Церкви, показывает насколько тяжело положение страны.

— А мы с тобой что?

— Ни-че-го. Право, скоты. Завтра же пойду искать этих святых отцов, а не найду или еще не достоин буду их тревожить, так найду кого из близких им. Тебя возьму за шиворот…, упадем им в ноги: потребите хоть на что.

Лешка был прав, но никого брать за шиворот не требовалось. Сережка и сам понимал: при такой беде негоже оставаться на обочине.

Возвращаясь домой по затемненным пустынным улицам Сережка чувствовал подъем духа: пора стать мужчиной, а вся его мудрая философия, без реального дела — пустой звук.

Завтра Сережа и Алексей пали к стопам духовных отцов народа и отдали себя их воле.

Аминь.

http://www.voskres.ru/literature/prose/plionskovski.htm