Мне не нравится «разоблачение войны»

Во время войны я был еще мальчиком. Примерно с 5 до 7 лет находился на оккупированной территории — в Белоруссии. Самые яркие впечатления о войне у меня связаны с храмом. Я жил в деревне, в которой жители открыли храм, и там можно было молиться. Именно в это время я полюбил церковную службу и стал воцерковляться.

Мы — мальчишки — очень хорошо разбирались, какие войска проходят через нашу деревню и что от них ждать. Если идут обычные, фронтовые немецкие войска — можно быть спокойным. Если румынские (союзники фашистов) — надо беречь свое и так скудное имущество, иначе обязательно что-нибудь украдут. Ну, а если проходят войска СС, то самый лучший выход — сломя голову бежать в соседний лес. Потому что ожидать от СС можно было всего. Они спокойно могли пройти мимо, а могли окружить деревню и сжечь ее вместе со всеми жителями.

Бывают ли в окопах атеисты? Вопрос сложный. На самом деле, в годы войны были и приспособленцы, выдававшие себя за верующих, и настоящие верующие люди, которые вроде бы должны были быть атеистами. Приведу пример. Как только советские войска освободили деревню, человек, который при немцах был старостой храма, тут же полез на купол снимать крест. И вдруг красноармеец, только что освободивший деревню, очень серьезно сказал этому активисту: «Не смей этого делать, иначе я тебя посажу на штык».

Не знаю, был ли этот староста верующим человеком. Судя по его поступку, наверное, не был: «Ну, раз красные пришли — конец церковной жизни, и долой крест». А насчет веры того красноармейца… Не знаю, кем он был и какие двигали им мотивы. Знаю одно. То, что он сделал — это поступок настоящего верующего человека…

Я не знаю процентного соотношения атеистов и верующих в окопах Великой Отечественной Войны — тем более я был тогда совсем еще мальчиком. Но среди моих многочисленных воевавших знакомых — нет ни одного неверующего человека. Последние месяцы перед освобождением Белоруссии я в свои семь лет попал в партизанский отряд. Мои родители помогали партизанам. И после того, как фашисты расстреляли маму, отец забрал меня в партизанский отряд. Насколько я помню, там было очень много верующих людей.

Насчет книг и фильмов о войне… Знаете, жизнь в партизанском отряде многому нас учила. Я бы даже сказал, что она учила некому циничному отношению к жизни. Но, тем не менее, мы любили все героическое. И после войны мне нравились героические темы. Конечно, все мы прекрасно знали отрицательные стороны войны, но для нас важно и в книгах, и в фильмах увидеть надежду, которую в реальной жизни каждый из нас связывал с Божественной помощью.

А теперь я скажу о том, что мне не нравится. В начале 90-х годов прошлого века наступил вдруг момент, который я бы назвал «разоблачением войны». Нет, это не показ войны, какова она есть на самом деле: с кровью, смертью и т. д. Мы ведь знаем, что почти в каждом доме были «похоронки», горе и слезы. «Разоблачение войны» 90-х годов — это утверждение, будто все немецкое было лучшим в мире. Лучшие ассы, лучшие танки, машины… и вообще непонятно, как мы выиграли войну.

Но ведь мы на своей шкуре знали, что проигрыш в этой войне — это гибель нас самих. То есть это был вопрос выживания. Поэтому для меня просто дико, когда ставится под сомнение, например, подвиг Александра Матросова. Для меня то, что он сделал — это иллюстрация заповеди Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13).

Священник Борис ЛЕВШЕНКО,
заведующий кафедрой догматического богословия Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета

Опубликовано в 2(25)-м номере «Фомы» 2005 г.

http://fomacenter.ru/index.php?issue=1§ion=86&article=1056