 |
| Вера-Эском | Протоиерей Евгений Соколов | 04.07.2005 |
— Ваши прихожане — главным образом, студенты, и, признаться, у меня это с трудом укладывается в голове. Наверное, потому, что помню свои студенческие годы, когда я не только был далек от Церкви, но и сама жизнь моя была далека от православных норм. У всех свой студенческий опыт, но, пожалуй, общее — это увлечения, страсти, вольная жизнь, желание испытать все, что возможно, и это мы потом вспоминаем…
— Вот и мне приходится не раз слышать, как мамы говорят своим чадам: испытай все, что возможно, и сделай выбор. То есть сам реши, что хорошо и что плохо. Можешь не слушать Бога… И это самое страшное: ввести грех в себя, а потом с ним бороться. Когда ты его не знаешь, не надо с ним бороться. Если посмотрел эротический фильм — надо постоянно бороться с влечением его посмотреть, а если нет, так ведь и бороться с собой не надо.
Если мать знает, что ее ребенку конфеты вредны, не надо ничего запрещать — просто убери их, чтоб не было соблазна. Вместо этого — «попробовать все». Наша природа такова, что дух и так зависит от тела: душа хочет молиться, а тело — спать. Сможет человек молиться? Нет. Преодолеть свою природную греховность — большой крест. Есть еще наследственные грехи. Зачем же еще отягощать человека дополнительными соблазнами?
— Но современный мир весь соткан из соблазнов. Стало быть, приход к вере неразрывно связан с отдалением от мира? Не попадает ли в таком случае верующий студент в изоляцию в своей среде?
— В свое время я был большим поклонником спортивной гимнастики, эстафет. Над партиями Карпова — Каспарова мог ночами сидеть, разбирая ходы и варианты. И тут, помню, подошло время, когда я стал к Церкви приближаться, больше поститься, больше молиться и… как раз Олимпиада очередная началась. И что? Ничего. Вдруг понял, что мне все равно, кто победит. То есть, когда человек приходит к вере, у него все меньше интереса ко всему, что связано со страстями, и больше интереса к духовным вопросам, совершенно иной литературе. Это отмечают все. Походит девушка в храм полгода, смотришь — и к старой компании ее уже саму не тянет. Никто их не изолирует. Студенты сами говорят, что им с какого-то времени становится противно ходить на дискотеку, скучно — в бар.
Другое дело, что мы обязаны создавать какие-то иные места, где православные студенты могут собраться. Есть такой принцип: если собрались плохие люди и вы ничего не можете сделать, то что нужно хорошим? — собраться в другом месте. То есть нужны молодежные проекты. Не могут же студенты все время в храме быть. И вот первое — это то, что мы сейчас провели фестиваль православной бардовской песни. Два часа непрерывной песни… и при такой благоговейной тишине. И когда прозвучало объявление о завершении концерта, никто не хотел расходиться. А ведь присутствовала масса неверующих людей. Когда фестиваль закончился, все заговорили, что надо повторить его, но я сказал, что это — не дело Церкви. Наше дело было показать: вот как можно. Церковь может помочь, но организовывать подобные мероприятия — задача православных мирян.
У меня сейчас возникла идея создать православное кафе в рамках ПГУ, использовать под это дело студенческий буфет, где два раза в неделю собирались бы 30−40 человек, звучала бы православная музыка, куда мог бы прийти православный предприниматель и рассказать о своих проблемах и успехах, и т. д. В ближайшее время проведем конкурс православных чтецов (пока интервью готовилось к печати, он успешно прошел — И.И.).
— Как происходит отбор произведений на такие конкурсы и фестивали?
— Я сразу сказал, что исполняться будут только те песни, которые я прослушаю, и не надо обижаться. Приносили мне три текста, я говорил: пойдут эти два, а этот нет. Давайте искать другой текст, а нет текста — в другой раз будете выступать. Это была, если угодно, цензура. Мне местные демократы говорили, что тем самым я оттолкну людей, — но абсолютно никого не оттолкнул. Люди даже были довольны этим жестким подходом и четкой определенностью: нельзя — значит, нельзя. Вся наша беда в том, что мы постоянно меняем правила игры. Понятно, что сегодня человек слаб, и понятно, например, что службы мы именно из-за этого сокращаем, в противном случае человек просто падает, он не сможет держать себя столько в молитвенном состоянии. Но все-таки есть какой-то нижний предел. Если сказано, что это фестиваль православной песни, так это и должно быть.
— Где этот нижний предел в церковной жизни, каковы ваши минимальные требования к прихожанину?
— Первое — необходимо читать утреннее и вечернее правила. Конечно, исключения какие-то могут быть — болезни, срочные дела; но в случае пропуска необходимо в этом каяться. Должно читаться регулярно Евангелие, хотя бы по главе в день. Посты — в среду и пятницу, многодневные. Раз в неделю необходимо посещать службы. Пусть не в нашем храме — в другом. Соборная молитва очень важна. Вот сейчас женщина звонила, ребенок заболел, просит помолиться. Будем молиться. Но почему, когда ребенок выздоровел, ты не участвуешь в соборной молитве за других больных детей? Почему за нас кто-то должен вымаливать всё? Ведь, может быть, как раз твоей молитвы и не хватило, чтобы вымолить того или иного человека. И, наконец, раз в полтора-два месяца — причастие.
— Насколько частое причащение совместимо со студенческой жизнью?
— Оно просто необходимо, а иногда даже чаще — можно два раза в месяц. Если что-то случилось, надо ждать полтора месяца? Можно исповедаться и без причастия. Прогулял лекции без уважительной причины — приходи ко мне на исповедь на следующий день. Неважно, что лекция неинтересная или проспал. Если получил «тройку» за устный предмет (не за экзамен, не за контрольную) — тоже ко мне на исповедь. Потому что ведь это только прочитать и пересказать. Когда, учась в школе, я приносил «тройку» по географии, это было хуже «единицы» за диктант, этого никто не понимал, потому что это было элементарное хамство: не выучил, потому что не учил…
— То есть отношение к учебе тоже должно быть религиозным?
— Конечно! Учеба — это работа. Любую работу православный должен выполнять добросовестно и профессионально. Я не говорю отлично, но, по крайней мере, хорошо. Иначе какой же он православный? Ведь он же понимает, что от его работы зависит окружающий мир, жизнь ближних. Значит, если человек плохо метет улицы, если он нерадивый милиционер, он не любит ближнего.
— Как вы формулируете основное духовное задание для своих прихожан-студентов?
— Какая наша главная задача? — возрастать до Бога. В первом классе я могу гордиться, что знаю таблицу умножения, а в шестом классе этим уже гордиться не надо. Вот после завершения Рождественского поста я клиросу спрашиваю: кого тянуло на молоко, на мясо, на конфеты? Никого. И можно себе поставить в заслугу, что вы этого не съели? Чем тут гордиться, в чем ваша заслуга? Если вы в шестом классе таблицу умножения знаете, так вы обязаны ее знать. Но если ты шестой год постишься и все свел только к плотскому голоданию, то, наверное, это духовная «дебильность» тебя поразила или равнодушие. Пост должен ставить определенные духовные задачи. Конечно, если человек только пришел в церковь, я ему не ставлю особых задач. Но если человек исповедуется год-полтора и к очередной Пасхе, подводя итог за год, может сказать о себе лишь, что стал умнее, сильнее, опытнее, но в духовном плане (черты характера, смирение) остался такой же — этот год мы с ним прожили зря. Все знания, которые мы получаем, мы направляем на то, что любим. И если я люблю по-прежнему одни и те же вещи, моя любовь не поднялась выше, я не развил в себе больше проницательности, чуткости, жертвенности, не стал добрее, значит, год пропал. Недопустимо, мне кажется, когда на покаянии говорятся одни и те же грехи.
— Применима ли каноническая система епитимий для современного человека, способен ли он ее понести?
— Когда ко мне обращаются — наложите на меня епитимию, я спрашиваю: вы понимаете, что это такое? Поклоны, молитвы и прочее — это прещения. Они даются, чтоб человек глубже осознал грех. А епитимия — это наказание, отлучение от причастия. Применять ее можно, но если человек не выдержит? Здесь важно не навредить, не оттолкнуть человека. Она рассчитана только на того, кто способен ее воспринять. Человек совершил, к примеру, грех аборта. Я так говорю: придет время, когда мы с вами будем отрабатывать епитимию. И вот она походила в храм два года, духовно возросла. И видно, что содеянное по-прежнему ее мучает, и понятно, что до конца эту муку не изъять, с этим на том свете придется встретиться. Но в то же время видно, что женщина сама готова и даже просит наложить на нее епитимию. И накладываю ее на время многодневного поста. Это нормальный срок. И человек благодарен бывает за это. Да, в Рождественский пост не причащалась, зато как причастилась на Рождество! Конечно, я не дерзаю на годы накладывать епитимию, кто я такой…
— Чем отличаются нынешние молодые от среднего поколения?
— Молодое поколение (я имею в виду студенчество) сейчас очень быстро воцерковляется. Я удивляюсь: прошло полгода, как пришла девушка в церковь, а пост держит уже лучше меня. И я иногда думаю, что тут что-то недорабатываю, ведь у них может развиться духовный сколиоз (это такая болезнь юношества, когда мышечная масса не держит позвоночник). Надо думать, чтобы не произошло так, что молодой человек сначала стремительно возрастает в православии, а потом все ему надоедает. Потому я все время призываю их трезвиться и не перенапрягаться. Мне даже приходится иной раз сдерживать. У молодых — восторженность, когда они видят всю красоту православия и понимают, зачем все это, и им хочется больше и больше, при этом они забывают, что нужны корни — устойчивая молитва, устойчивое сопротивление греху, соблазнам. И вот они лезут, и Господь их прикрывает, а потом может такая атака последовать. Это как в монастыре: если молодой инок пришел и сразу лезет на небо, хватай его за ноги и тащи обратно… А среднее поколение очень медленно входит в православную жизнь, его, наоборот, приходится понукать.
— Из этой возрастной категории у вас, наверное, главным образом интеллигенция?
— Есть люди, в которых можно раздуть искру веры — показав, рассказав. Но, вспыхнув, вера угасла. Это и есть современное состояние нашей интеллигенции. В церкви он все уже знает, если надо, он придет, поставит свечку, могут и пособороваться. Но в чем коренной смысл Нового Завета? «Примите, ядите». Чтобы согреться, надо прикоснуться к теплу, чтобы обожить душу, нужно прикоснуться к Богу. И себя надо к этому готовить. Постом, молитвой, покаянием, добрыми делами, и только когда душа приготовлена, очищена, она способна воспринять Бога, обожиться. Но они идут в церковь не для того, чтобы работать над собой, но чтобы отдохнуть душой, чтоб стало легче. Но в таком случае надо идти не в храм — надо идти в театр, на рыбалку. Что вообще можно ощущать в церкви, кроме скорби, за исключением редких минут причастия, праздника? Человек приходит в церковь плакать о своих грехах. Это ощущение собственной греховности среди святости. Церковь — больница для души, а человек не ощущает себя больным. При взгляде на окружающий мир он замечает лишь воров, проституток и наркоманов, а на их фоне чувствует себя едва ли не святым. Заговариваешь с ними о смысле жизни, начинают говорить о реинкарнации, о будущих поколениях — все это чушь, проявление теплохладности и словоблудия. Для продолжения рода живут и мышь, и комар. Мы в нынешних понятиях учимся, чтобы работать, работаем, чтобы создавать семью и растить детей, а дети растут, чтобы учиться, работать, создавать семью… По-простому говоря, мы живем, чтобы есть и пить, а едим и пьем, чтобы жить. Если нет иной цели, если мы уходим в никуда, то нет никакого смысла в жизни.
— В чем вы видите возможность преодоления теплохладности для интеллигенции?
— Это элементарно просто: нужно учиться любить. Бог есть Любовь, но в современном мире любовь сводится к страсти, к вожделению, к наслаждению. Это не любовь. Почему мать наказывает своего ребенка за то, что он пьет, курит? Потому что любит. Потому что, если она его сейчас таким образом не остановит, потом ему в жизни будет плохо. Если я не люблю кого-то, то мне и нет никакого дела до него. Кому больнее всего, когда она наказывает ребенка? Ей самой. Но это — жертва. Почему Матросов бросается на пулемет? Потому что любит тех бойцов, которые сейчас пойдут в атаку. Сила любви выше инстинкта самосохранения. Любовью к жизни он жертвует из-за любви к ближнему. Он животное начало в себе преодолевает. Беда в том, что мы перестали учить любви. Во многих охладела любовь, а раз не умеем любить, история заканчивается.
— Вот эти обличительные слова вы часто обращаете к самой интеллигенции при встречах?
— Я очень мягко общаюсь со школьниками, студентами, солдатами, заключенными и очень резко — с интеллигенцией, и это мне постоянно ставят в укор. Но я имел дело с интеллигенцией несколько лет и понял — они абсолютно непробиваемы. Тут нужно резкое обличение, только оно доходит. А так интеллигенция всегда находит самооправдание, почему она не ходит в церковь, почему редко причащается и т. д. Они все понимают, но не находят духовных сил полюбить себя. Надо любить Бога, себя и ближнего. Бога — как Источник любви, потому что научиться любви можно, только прикоснувшись к Богу. По причине беззакония любовь исчезает. И потому человек сегодня все делает, чтобы любовь подменить страстью. Но только истинная любовь нам поможет делать общее дело.
— Мне сейчас пришла в голову мысль о том, что теперь широкое распространение на Западе, в том числе среди европейцев, получает ислам — и не потому ли это происходит, что в нем содержатся весьма жесткие требования к богопочитанию, нравственные условия и нет возможностей найти самооправдание. Быть может, современный человек как раз и требует подспудно этой жесткой определенности, а не релятивизма?
— Да, там невозможны компромиссы, главенствует закон. Но очень важно, чтобы мы, православные, тоже об этих законах всегда напоминали. Все живое живет по законам. Я могу в принципе летом ездить на санях, но лошади будет тяжело и сани будут быстро ломаться. Почему? Потому что я не соблюдаю закон физики — коэффициент скольжения и качения меняю местами. Так вот если я живу не по законам (в том числе и духовным), то болею тяжело. Разные правила поведения на пляже и в офисе, но в основе одно — любовь к ближнему, и на пляже хамить не надо, и в офисе не надо. И тогда к тебе так же будут относиться.
Говорят: давайте построим гражданское общество и решим все проблемы. Но что есть гражданское общество? — это разделение властей и жизнь по закону. Но нельзя с помощью закона подняться вверх. Вот написали закон: нельзя плевать на пол в помещениях, за нарушение — штраф. А если плевать не на пол, а на стены? Ведь если не запрещено, то разрешено, формально нет нарушения закона. Нельзя законом закрыть все дыры. Закон нужен, когда мы достигли известного уровня безнравственности. И когда подают как достижение, что Дума приняла триста законов в год, на самом деле это значит, что обнаружилось 300 областей безнравственности. В обществе, где не воруют, не надо принимать по этому поводу законов. Кроме того, нельзя принять закон внутренне непротиворечивый. В каждом можно найти лазейку, и чтобы ее закрыть, надо принимать новые законы, а жулики будут искать новые лазейки, и это бесконечная гонка.
— Все равно в обществе должны вырабатываться какие-то критерии порядочности, а оно сегодня у нас так расколото…
— Чем определяется статус университета сегодня? Количеством нобелевских лауреатом и олимпийских чемпионов. И среди тех и других — достаточно негодяев. А если критерием взять количество порядочных выпускников-специалистов? «Нет критериев порядочности», — так заявил мне однажды на ректорате один профессор. «В таком случае ни один из нас порядочным человеком считать себя не может», — так я ответил.
Когда мать приходит в школу, какой первый вопрос она задает учителю?
— Как учится мой ребенок?
— Да, а надо бы: как ведет себя мой ребенок? Потому что если учится хорошо, а ведет себя плохо, то лучше бы он не учился. У меня трое детей, и двадцать лет я хожу в школу на родительские собрания, но только теперь появились в школах охранники. Потому что поведение стало запредельное, даже изнасилования происходят на переменах. Я выступал у нас на ректорате и сказал, что все преподаватели сегодня являются преступниками. Один из преподавателей ответил мне, что он не Чубайс, не обокрал никого и преступником себя не считает. Но если человек меня обокрал, я от этого хуже не стал и потому в духовном плане ничего не потерял. Я предложил: давайте я навскидку назову полтора десятка студентов на кафедре физкультуры, агрессивных, мстительных, циничных. И чему вы их учите? Скорости, меткости, силовой подготовке. Знание — сила, как известно. Нельзя в руки негодяя давать нож, пистолет, взрывчатку. Человечество, все более и более разгадывая тайны природы, отдает эти знания в руки негодяев, а те приближают Апокалипсис. Когда человек получает новое знание, он должен обратиться к Богу с вопросом: «Господи, зачем ты мне дал это, как я должен его использовать?» Нет же, тайны природы раскрываются и выбрасываются в мир — и их подхватывают негодяи. Почему же вы, сидящие здесь руководители вуза, не разработали для нашего университета свод правил, определяющих порядочность, которые были бы внесены в устав университета и их исполнение требовалось для всех? Давайте уберем с подиума негодяев, о которых я сказал, пусть их не будет в сборной университета. Пусть мы проиграем соревнования по баскетболу, но этот факт будет иметь огромный воспитательный эффект. Завкафедрой физкультуры мне ответил: батюшка, да вы что, мы же не имеем права проигрывать!
— Какой же выход?
— Выход один: нужно создавать общество, в котором бы умели любить. Но мы не учим любви, а в результате теряем все. Любовь надо понимать прежде всего как жертвенность. Во время венчания на соединяющихся в браке Церковь возлагает венцы. Но это — церковный символ страдания, а не только царствования. Поэтому-то главная ошибка в браке — искать лишь наслаждения, а не венца жертвы. Истинная любовь преодолевает страдание, она преодолевает все.
Беседовал Игорь ИВАНОВ
