Все оттенки белого

«До двадцати лет я жила вообще без родины», — вспоминает дочь легендарного генерала Деникина графиня Марина Кьяпп

На минувшей неделе до дочери белого генерала Марины Деникиной, только-только получившей российский паспорт, дошло еще одно приятное известие из Москвы. В Министерстве культуры и массовых коммуникаций РФ прошло заседание межведомственной рабочей группы, которая намерена решить все вопросы о перезахоронении на родине праха ее отца. А так как патриарх вслед за президентом Путиным поддержал эту инициативу, полагаю, мечта Марины Антоновны приехать в Донской монастырь и положить горсть русской земли на могилу отца может сбыться в самое ближайшее время. Правда, о переезде Деникиной в Москву речи не идет — уже много лет она живет в Версале и менять его на что бы то ни было не собирается. Когда журналисты приезжают к ней в гости, они непременно пишут о том, что Версальский дворец из окон ее квартиры как на ладони, однако это не совсем так. Он виден иногда, когда цветущие деревья не мешают: я, например, дворца, как ни старался, не разглядел, хотя зашел во все комнаты и выглянул во все окна. Впрочем, быть может, виной тому плотная завеса дыма — Марина Антоновна наотрез отказывается бросить курить. И когда я в очередной раз подносил зажигалку, показывая всю галантность, на какую только способен, хозяйка, крепко затянувшись, заметила вскользь: «Знаете, на пачках сигарет пишут, что курение убивает, но в моем возрасте это совсем не страшно».

— Марина Антоновна, ваши родители покинули Россию, когда вам был только год…

— Да, в 1920м — мы уехали сначала в Константинополь с мамой, а потом, когда папа приехал, перебрались в Англию.

— До того, как получить российский паспорт, в России вы были, кажется, раза три-четыре?

— Трижды. Первый раз меня пригласили делать доклад на теплоходе «Круазьер». Мне дали кабинку (каюту. — К. Л.) на двух человек, и я пригласила французскую подругу юности. Когда подъехали к Одессе — там была наша первая остановка, — подруга спрашивает: «Ты так нарядилась — у тебя какое-нибудь рандеву тут?» Я говорю: «Да, у меня рандеву с русской землей». Потом, уже при Ельцине, ездила в турпоездку в Петербург и Москву. Французские туристы все предпочитали Петербург. А я — Москву.

— Какое впечатление от Москвы осталось?

— Она более русская, чем Петербург, поэтому мне столица больше понравилась. Я никогда до этого не бывала в Москве, но мне казалось, что там русский дух и Русью пахнет. (Смеется.)

— Если сравнивать русских и французов, вам кто более симпатичен?

— Конечно, русские. Я с семи лет во Франции и, думаю, хорошо успела изучить французов. Так вот: французский характер меня не удовлетворяет. Они менее душевные. Материалисты скорее. У русских что-то другое в душе.

— Думаете?

— Уверена. По крайней мере, я так чувствую.

— Русские, которые сейчас живут в России, совершенно не такие, как во времена вашего отца.

— Немножко другие, конечно, не такие, как те, среди которых я провела детство, но что-то такое у русских есть. Какой-то плюс остался.

— Но ведь были времена, когда вы больше мечтали стать француженкой, когда вам надоели постоянные разговоры о войне, офицеры в доме…

— Было и такое… Я француженкой стала только в 20 лет, когда вышла замуж, — до этого жила с нансеновским паспортом, это документ для тех, у кого не было родины. Выходит, жила без родины до двадцати лет… И всю карьеру — когда была журналисткой, критиком, писала книги — работала по-французски. Родители уехали в Америку, понемножку наши общие русские друзья старели и умирали. Сын женился на француженке, мои внучки — француженки. Так что с русскими я возобновила общение, только когда переменился режим, когда ко мне начали приезжать из России — тогда стала снова совершенно русской.

— Вы хотели бы, чтобы сын говорил по-русски?

— Конечно же! Я старалась даже старшую внучку учить говорить по-русски, но она может сказать только «я тебя люблю», «я люблю шоколад» и «дай мне пепельницу» — последнее потому, что я курю. Бросила преподавание вот из-за чего. Отец меня учил старой орфографии, еще через ять. Были папиросы — теперь сигареты: многие слова переменились. А с падежами я всегда была немножко поссорена. Как-то купила в русском магазине в Париже грамматику и с ужасом увидела, что внучку неправильно совсем учу — теперь все по-другому! И бросила.

Видимо, преподаватель из меня гораздо хуже, чем ученик. Я ведь совсем рано выучилась читать и писать и уже в четыре года знала наизусть «Демона» — очень длинная, насколько помню, поэма. И была так горда этим, что, как только к нам приезжали гости, а это случалось часто, влезала на стул и декламировала. Люди уставали очень и уже не знали, чем бы заняться, чтобы дождаться конца.

— Выходит, вы полная противоположность отца: тот как раз учить мог, а сам учиться — никак. Несмотря на то что Деникин долго жил во Франции, язык ведь он так и не осилил?

— Он по-французски говорил приблизительно так, как мой сын — по-русски. (Смеется.) Несколько слов всего знал. Мне непонятно, чем это объяснить, но Деникин и в юнкерской школе отказывался учить французский — на уроках моего будущего папу заменял товарищ. Учитель, а это был старый французский генерал, так плохо видел, что не замечал подмены. Из-за чего считалось, что Деникин очень хорошо говорит по-французски. Как-то раз их поймали: товарищ, которому дали переводить Пушкина, слишком увлекся. Тогда старый генерал надел очки, подошел к нему — никогда прежде Деникин так блистательно не переводил — и все обнаружил. Повел обоих к директору, но класс взмолился пощадить юнкеров — довел бы до директора, обоих тотчас выгнали бы. Старый француз простил их, взяв слово, что больше это не повторится. Но отец лучше разговаривать после этого эпизода по-французски не стал. А когда уехали в Америку, по-английски тоже не выучился — знаете, некоторым людям никак это не дается.

— Как же он в быту обходился русским языком во Франции?

— Когда ему, а не маме приходилось идти за покупками, обходился отдельными словами, которые до того с писателем Шмелевым, большим нашим другом, разучивал и переделывал. Например, ветчину, которая на французском называется «жамбон», жамбончиком называли — так папа и запоминал кое-что. Или просто показывал на то, что хотел купить.

Потом уже, когда мама с папой жили в деревушке на юге Франции, он все же как-то с крестьянами разговаривал — даже о политике, правда, местного масштаба, деревенского. Так что, выходит, все же научился немножко.

— Если что-то большее требовалось, жена переводила?

— Да, она на шести языках говорила. Французский, немецкий и русский — это у нее было с детства. Плюс польский, конечно же. И английский. А когда мы года два жили в Венгрии, она сейчас же научилась говорить по-венгерски…

— Вы тоже знали этот язык?

— Когда приехали из Венгрии в Бельгию, я говорила по-венгерски — теперь уже ни слова не помню, конечно. Французский тогда совсем не знала. Мама брала меня с собой за покупками, бельгийки очень часто говорили «уи» — «да», но я значения слова еще не понимала и потому приходила в полный восторг: мне было так смешно!.. Я хохотала над этими «уи-уи», смущая женщин и даже обижая их.

Мне было уже шесть лет, когда пришли какие-то инспекторы и сказали, что в этом возрасте нужно обязательно идти в школу. Ближайшая была в подвальном помещении, ее держали монашки — школа Святого Иосифа. И в Рождество монашки дали мне икону этого святого с плетеной рамкой с такими словами: «Иди домой и скажи родителям, что это ты рамку сама сделала». Папа всегда повторял: не ври и не воруй. А тут монашки советуют мне солгать. Я была в ужасе!

— Вы ведь и позже, уже приехав в Париж, снова попали в католическую школу. Папа не был против?

— Папа мне все время говорил так: раз мы живем во Франции, ты должна стать первой в своем классе — лучшей ученицей. В конце концов так и вышло. Но сперва всякое случалось. Например, когда мне было около восьми лет, в школе предупредили: ожидается приход парижского епископа — наденьте лучшие платья и приведите себя в порядок. Помню, мама сама сшила мне платье — белое с цветочками, я была с косами. В школе епископ заметил меня — и протянул руку. А я понятия не имела, что нужно было целовать его кольцо. Взяла руку и начала ее пожимать. Скандал! (Смеется.) Бедные учителя…

— Думаете, ваш отец пережил бы, если б узнал, что книгу о нем дочь написала по-французски, а перевод на русский другим доверила?

— Я бы и сама с радостью перевела, но было бы слишком много ошибок. «Мой отец генерал Деникин», кстати, единственная из девятнадцати моих книг, которая переведена в России. И то нелегально, без всякого моего ведома. Мне ни сантима, ни копейки не заплатили. Скоро собираются напечатать в новом издательстве — я уже подписала договор, будет хороший перевод. Но теперь оба издательства хотят делать друг другу процесс, так что и не знаю, выйдет ли моя книга или нет.

— Гонорар-то за новое издание обещали?

— Да, но пока что я ни от старого, ни от нового ничего не получила… Знаю только, что посол России во Франции Александр Авдеев согласился написать предисловие к этой книге, я его уже поблагодарила за это. Но сказала: не торопитесь, кто его знает, что выйдет из драки между двумя издательствами?

— У вас в гостях бывали многие писатели и поэты, эмигрировавшие из России. Бальмонт правда так много пил во Франции, как об этом рассказывают?

— Очень много. Мне тогда лет семь с небольшим было, и он приходил к нам в не совсем трезвом виде. Очень громко декламировал свои последние сочинения, а я убегала в сад, потому что его боялась. Он делал такие жесты, шатался, такой шум от него шел, что мне было страшно… Он подарил несколько своих книг маме, но у меня они не сохранились — я тоже подарила их… Бальмонт, хотя и пил, он хороший поэт был.

Шмелева я очень любила, всегда его дядей Ваней называла — он даже посвятил мне маленькую книжечку. Папа тоже любил его книги и однажды, помню, сказал: «Вы замечательно пишете, но все о старой России. Почему не написать что-нибудь про эмиграцию?» Года два спустя Шмелев издал «Няню из Москвы», после чего пришел к папе и сказал, что это по его совету было сделано. Только когда немцы угрожали Парижу и я с родителями уехала на юг Франции, мы потеряли Шмелева из виду и до смерти больше не видели…

— До того отъезда на юг вы успели родить ребенка. Говорят, ваш первый муж был клептоманом, из-за чего вы и развелись. Неужели из-за такого разводятся?

— Да. Я не сразу поняла, но когда узнала наверняка, пришла в ужас. Муж был мобилизован в пожарную команду и каждый раз, когда они тушили пожар, приносил мне подарки. Например, настоящее мыло — тогда его невозможно было достать, настоящий кофе, полотенца, что-то еще… Понемножку я стала догадываться. А однажды застала мужа в большом магазине — и не перенесла этого.

— Почему?

— Это болезнь.

— Попытались бы вылечить.

— Не знаю… Я в то время мечтала только о том, чтобы уехать подальше. И вернулась к родителям, помогала им, на велосипеде ездила за провизией на фермы, выпрашивала немножко молока, яиц, масла. Во время оккупации родители очень трудно жили в деревне. Пенсии отцу, хотя она и так была мизерной, больше не платили. Нечего было продавать. Но папа, например, менял табак, который каждый месяц получал по карточкам: за пакет табака мясник давал много мяса, и обе стороны оставались довольны. Знакомые из Парижа, а там был черный рынок, посылали регулярно посылки с провизией — это были бывшие папины офицеры. Можно было жить.

— Но ведь ваш отец за это время похудел на 20 килограммов.

— Да. Но когда оккупация кончилась, снова пополнел. Мама боялась, что даже слишком пополнел. (Смеется.)

— Когда Деникин в 1945 году решил уехать в Америку, у него совсем не было вариантов, как остаться во Франции?

— Думаю, нет. Были две главные причины, из-за которых он принял такое решение. Первая — материальная. Выплата пенсии после войны не возобновилась, газеты русские уже не выходили, и жить здесь было просто не на что. А в Америке ему предложили писать свои личные, а не военные мемуары. 100 долларов в месяц за 50 страниц — тогда это были большие деньги. А его бывший офицер, который стал американцем и разбогател, предложил папе и маме жить у него. Вторая причина — политическая. Папа боялся, что во Франции может начаться революция — все шло к тому, — а второй революции он переживать не хотел.

— Почему ваш отец не хотел пойти на французскую службу?

—  Пойти на службу в чужую армию он никогда бы не согласился — был русским, русским и остался.

— Ему не предлагали заняться своим бизнесом?

—  Не знаю, предлагали или нет, но он бы и от этого отказался. К тому же во Франции Деникиным очень мало интересовались в те годы. Англичане, американцы — те его больше знали, его фамилия была в словарях, а с французскими военными он не ладил еще с тех пор, когда Франция как будто помогала белой армии… Франция заинтересовалась им только тогда, когда я опубликовала свою книгу о нем: папа к тому времени уже умер давно.

— Ваш сын чувствует, что он — внук генерала Деникина?

— У него французская фамилия, никто не знал, чей он внук — за исключением близких знакомых. Он был главным редактором информации на одном из телеканалов, только недавно закончил эту работу, его коллеги даже не догадывались.

— Специально скрывал?

— Не скрывал, но и не хвастался. У меня очень хороший сын.

— Не он, случайно, перевез вас из Парижа в Версаль?

— Нет — последний муж, он был монархистом. Это меня всегда удивляло: многие французы — монархисты. И так как муж написал одну книгу о Людовике XV, три — о Людовике XVI и так далее, всегда мечтал жить около Версальского дворца. Я долго искала квартиру и наконец нашла эту.

—  Получается, это был ваш подарок ему?

— Можно и так сказать. Я продала свою маленькую квартиру в Париже, а мать мужа помогла ему с деньгами — это была наша общая квартира. Когда супруг умер около четырех лет тому назад, вдруг узнала, что его часть квартиры по правилам должна достаться его племянникам и племянницам, а не мне. К счастью, мой сын собрал, что мог, продал, что мог, и выкупил у племянников их часть.

— Марина Антоновна, когда вы в третий раз вышли замуж, вашему сыну было уже 18 лет, а вам под сорок…

—  Признаться, я не хотела выходить замуж именно за того человека, за которого в результате вышла. Но он очень нравился моему сыну…

— Не может быть, чтобы только сын был тому виной.

— Хорошо. У меня был и другой выбор — я предпочитала выйти замуж за журналиста, а не за монархиста. И пошла за советом к старому другу, французу. Тот сказал мне: «Приглашаю вас поужинать в ресторан на Елисейских Полях. Попросите первого претендента прийти выпить аперитив, а второго позовите на кофе после ужина. И после того, как мы поговорим, я дам совет».

— Молодые люди не обиделись на то, что их не позвали на сам ужин?

— Ни тот, ни другой — они были так влюблены. (Смеется.) Когда вышли из ресторана, мой друг говорит: «Выходите замуж за историка — у него такая память, такой талант. Бросьте журналиста». Вот и решила: раз и сын, и старый друг советуют одно и то же, значит, так оно и будет.

— А ваш будущий муж…

-…Простите — последний муж?

— Да, граф Кьяпп.

— Ну, знаете, я не особенно в это верю.

— Не верите в то, что он был графом?

— Не думаю. Он сам считал себя, как рьяный монархист, графом — пусть…

— Но вам хоть раз пригодилось то, что вы — графиня?

— Как минимум один такой случай помню. Я интервьюировала Сальвадора Дали каждый раз для радио или телевидения, когда он приезжал в Париж. Помню, как-то задала ему вопрос: «Какое, по-вашему, самое плохое качество у человека?» Он ответил: «Юмилитэ». Как это по-русски? Сейчас посмотрим в словаре.

Марина Антоновна берет с полки огромный словарь, который, как замечаю, датирован 1894 годом. Орфография старая, однако нам без труда удается отыскать нужное слово. Таким образом, выходит, что Дали считал самым плохим качеством человека… скромность.

— Один издатель, узнав, что мы с Дали хорошо знакомы, — продолжает Деникина, — предложил мне написать биографию художника. Я была не против, он составил контракт, я взяла его и поехала к Дали. Позвонила в дверь его дома. Мне открыла довольно неприятная дама, сказала, что Дали нет, он в Мадриде. Рандеву я не брала, так что не расстроилась. И поместилась на несколько дней в отеле, с террасы которого был хорошо виден весь парк Дали. Утром пью кофе и вижу — Сальвадор гуляет по парку. Сейчас же взяла визитную карточку, но не Марины Грей — это был мой журналистский псевдоним, а графини Кьяпп — муж сделал мне визитные карточки на имя графини. А так как я знала, что Дали — ужасный сноб, решила, что это может сработать. Звоню. Та же неприятная дама открывает и уже хочет сказать, что его нет, но я говорю первой: «Я его видела — он гуляет в саду». — «Но он вас не примет». — «А вы передайте ему мою визитную карточку». Долго препирались, но я все же настояла на своем. Дама ушла, а через несколько минут вернулась, уже немножко улыбаясь, и пригласила зайти. Дали шел навстречу. Смотрит на карточку, на меня, произносит: «Я вас знаю! Вы журналистка, а не графиня Кьяпп». Объяснила, что мой муж — граф, так что ошибки нет. «Это вы над моим снобизмом решили подшутить?» — спросил Дали. Пришлось сознаться.

— Я тоже никогда не верил в то, что он был сумасшедший.

— И правильно делали. Потому что история эта закончилась так. Дали пригласил меня в дом. Входим в его кабинет — ни одной картины, только книги на стеллажах вдоль всех стен. Я ему показала контракт, причем издатель сказал: если нужно, можно удвоить сумму. Но это не пригодилось. Дали сказал: «Вы очень милы, но я уже давно подписал все права на мои биографии, картины и все, что только можно, так что это невозможно». Чтобы меня утешить, начали разговаривать о другом и тогда как раз завели разговор о сумасшествии. Дали сказал: «Многие меня принимают за сумасшедшего, но мне это скорее нравится». Я ответила: «Это потому, что вы всюду объявляете, будто центр мира находится на том месте, где построен вокзал города Перпиньян». Он засмеялся и сказал: «Это истинная правда. Хотите, я вам докажу?» И достал книги — по географии, геологии, еще много всяких, показывал схемы, рисунки и объяснял мне, почему центр мира находится именно там. Правда, я ничего не поняла из его объяснений. А в конце Дали сказал: «Жалко только, что этот вокзал такой некрасивый». (Смеется.) На этом мы расстались. Больше я его не видела.

Париж

http://www.itogi.ru/Paper2005.nsf/Article/Itogi_2005₀₆_28₁₂_2419.html