«Мы сделаем все возможное, чтобы установить истину»

Заместитель генерального прокурора России по Южному федеральному округу Николай Шепель публично обиделся на главу североосетинской парламентской комиссии по расследованию причин и обстоятельств трагедии 1−3 сентября 2004 года в городе Беслане Станислава Кесаева. Г-н Шепель усомнился в законности самой комиссии и уличил ее председателя в том, что он не делится собранной информацией с официальным следствием. Осетинские парламентарии пообещали, что не оставят без внимания высказывания г-на Шепеля, но пока не решили, как именно реагировать. Самого заместителя прокурора можно понять: работа комиссии г-на Кесаева, равно как идущий во Владикавказе процесс над единственным выжившим участником захвата школы Нурпаши Кулаевым, ставит под сомнение официальную версию трагедии. О том, как и почему рушится версия прокуратуры, специальному корреспонденту «Времени новостей» Ивану СУХОВУ рассказал Станислав КЕСАЕВ.

— Чем вас не устраивает официальная версия?

— В ней слишком много противоречий и нестыковок. Они объявили, что им известно из показаний Нурпаши Кулаева. Перед выходом боевиков якобы собрал Полковник (кличка или позывной командира группы боевиков. — Ред.) и сказал: нас 32 человека, у нас две женщины, мы идем в Беслан. 31 человека убили, тридцать второй остался, он дает показания. Но эти показания в суде ломаются. Следствие нервничает, публика нервничает. Суд, конечно, доведет дело до конца, осудит его, видимо, применит к нему мораторий на смертную казнь. А потом Нурпаши Кулаев умрет, и никто ничего больше не будет спрашивать. Есть такой старый итальянский фильм «Следствие окончено, забудьте».

— В суде версия Генпрокуратуры начала рушиться именно из-за показаний Кулаева?

— Я ни разу в суде не был. Но судя по той информации, что у меня есть, в том числе и из-за показаний Кулаева. А второе — в результате опроса потерпевших. Они задают вопросы, которых следствие не задавало, рассказывают о тех фактах, которые следствие не обнаруживало. То есть судебное следствие пошло своим путем. В принципе по закону это правильно: есть дознание, есть следствие, есть судебное расследование. И в данном случае судебное расследование уходит в сторону от той канвы, которую изначально предложила прокуратура. А теперь г-н Шепель говорит, что я бессовестный, потому что не делюсь со следствием. Я со следствием делюсь. Но есть сведения, которые стали мне известны как депутату, и я вправе ими не делиться.

— Какие, например, новые вопросы появились?

—  Нам понятно, что на следствии были явные нестыковки. Допустим, Кулаев в один момент стал говорить, что у него в руках и автомата не было, что он ни в кого не стрелял, а сразу спрятался и стал ждать, чем все это кончится. Нестыковок вообще чересчур много. До сих пор толком неясно, кто руководил операцией. Когда официальный руководитель операции (со 2 сентября — начальник УФСБ по Северной Осетии Андреев. — Ред.) во время операции дает интервью, то у простых людей, а у профессионалов тем более, возникает вопрос: а когда же он руководит операцией? Значит, операцией руководил кто-то другой. А именно те большие генералы, которые все там присутствовали. Но руководителем считался Андреев — его назначили, причем назначили телефонограммой. Второго числа на него возложили обязанности. Скажем, с Басаевым в Буденновске боролся Черномырдин. Конечно, тоже было плохо, но результаты были лучше. А мы Фрадкова не видели. В Беслане была полная рассогласованность.

Непонятно, почему произошел третий взрыв (перед началом штурма 3 сентября внутри школы произошла серия взрывов. —  Ред.). Хотя непонятно и то, почему произошел первый. Кто-то говорит, что это случайность. Кто-то говорит, что этот педалист (боевик, удерживавший педаль, которая, если ее отпустить, должна была привести к подрыву установленной в спортивном зале школы системы взрывных устройств. — Ред.) завалился, снятый снайпером. Причину первого взрыва, я так полагаю, официально никогда не установят. Хотя надо было просто выяснить, кто сидел на этой кнопке, осмотреть его труп: есть в нем пулевое ранение или нет?

— Отчего, по-вашему, погибло большинство заложников?

— Самое страшное произошло, когда стал гореть потолок. Здесь тоже есть вопросы. Вы и сейчас можете пойти в спортзал и увидеть, что краска на полу сохранилась. То есть снизу не горело. Горело только сверху, и потом крыша обрушилась на этих людей, и они все поджарились именно под этим. Кроме того, есть первые показания депутата Госдумы Воробьевой, врача из Ростова, о характере ожогов, которые встречали медики. Следствие ставило только вопрос о причине смерти — ожоги, пулевое ранение, осколочное, прочее. Но характер ожоговости не определяли. А в историях болезни есть записи об ожогах от чего-то, похожего на напалм.

— Вы считаете, это означает, что при штурме были применены огнеметы?

— Да, были огнеметы. Первую партию тубусов от примененных огнеметов, которую при мне нашел член Совета Федерации Пантелеев, сдали следствию. Но следствие их просто замылило.

— Вы полагаете, следствие их просто уничтожило?

— Нет, это делается очень просто. Записывается не тот номер — вроде бы следственная ошибка. А потом, когда делается запрос, выясняется, что такой партии и серии не было. Официально отвечают, что на вооружении у спецназа такого нет, и тем более такой партии нет. Не знаем, откуда появилось. И вот позже, когда нашли другие такие тубусы, я гражданам посоветовал, и они их сдали под телекамеру, с номерами, и все было запротоколировано. Это было уже по весне, где-то в апреле. От этого никуда не денешься. Но следствие же этого знать не хочет. Слишком много трупов. И кто виноват, непонятно.

— Вам пока непонятно, кто виноват, или уже понятно?

— Чтобы так говорить, чтобы формально на бумаге сделать такой вывод, надо хотя бы выяснить причину первого взрыва. Кстати, есть показания саперов, которые после первых двух взрывов ворвались в здание и разомкнули цепь. Пожарчик там был небольшой, и у нас есть показания, что его можно было элементарно потушить огнетушителем.

— То есть саперы, ворвавшиеся в здание после первых двух взрывов, разомкнули цепь и детонировать все эти бомбы не могли?

— Да, не могли. А третий взрыв произошел только минут через 20−25. Тогда все это и началось.

— А что это был за взрыв?

— Непонятно. Он был на чердаке. За две ночи, за трое суток туда можно было и что-то положить. Кроме того, применялись огнеметы. Сам чердак — это обычная железная конструкция, потом стекловата или еще что-то и панельная подшивка. То есть горело все с удовольствием и хорошо. Там много вопросов, почему, кто и для чего. И за этими вопросами начинается то, о чем никто не хочет думать.

— Что именно?

— То, что было передано требование вывода войск из Чечни, — это однозначно. И обозначился Масхадов, который обещал и гарантировал, что к вечеру 3 сентября он может там появиться.

—  Боевики звали Масхадова?

— Масхадова звали мы. Переговаривался через посредников с Закаевым (Ахмед Закаев, представитель чеченских сепаратистов в Европе. — Ред.) Дзасохов. Потому что мы стали искать всех, кто мог повлиять на ситуацию.

— У вас было впечатление, что как только возникла вероятность появления Масхадова, то начался штурм?

— Я это допускаю. Но как юрист, я должен прослеживать причинно-следственную связь. А как? Прослушка телефонных переговоров изъята. Вышли на Закаева, Закаев вышел на Масхадова. Масхадов говорит, что ему нужно только, чтобы была обеспечена его безопасность в части прибытия до школы. Все другое он берет на себя. Тут цепочка обрывается. Все может быть.

— Эта договоренность с Масхадовым была достигнута 3 сентября?

— Да, 3-го числа он должен был появиться. И по тому интервью, которое он давал, и по интервью Закаева ясно, что он мог появиться к концу дня 3 сентября.

— Как вы считаете, что означает процесс над Кулаевым для федеральной стороны? Как стал возможен такой публичный провал?

— Разве это первый раз? Разве «Норд-Ост» показал способность власти нормально вести следствие?

— Но в «Норд-Осте» не осталось людей, которых выводили на публичный процесс.

— А здесь та же самая картина. Есть основания полагать, что боевиков было больше, это само собой. Это, помимо всего прочего, говорят и свидетели. Были среди боевиков характерные типажи. Один маленький, толстый, бородатый. И нигде среди трупов его нет. Был человек со шрамом через все горло. И его нигде среди опознанных нет. А лично я уже в середине боя слышал милицейские переговоры и слышал, как говорили: «Боевики переодеваются в спортивку и уходят, будьте внимательны». Человек, который служил в армии и может логически рассуждать, посмотрев на эту школу, поймет, что только со стороны железной дороги там 20 с чем-то окон, незарешеченных и незащищенных. Чтобы контролировать изнутри все эти окна, надо как минимум одного человека ставить на каждые два окна. Оттуда никто не убежал, значит, они охранялись, правильно? Люди были не только в спортзале, но и в других местах, и все они были под жесточайшим контролем. И еще. Президенту России представили оружия штучно больше, чем выходило по числу трупов. Не могли эти люди прийти туда с двумя автоматами, это же не кино. А там было больше 50 автоматов.

— Как вы сами оцениваете численность боевиков?

— Я не могу сказать точно, но их явно было больше, чем указывается. Я лично видел, как после штурма в подвал районного ФСБ загоняли трех человек, которых вывели с поля боя. Я задаю вопрос: если это подвал ФСБ и уже была создана следственная группа, то каждого там сразу записали — кто такой. А нам показывают только одного Кулаева. Этот вопрос я задавал и федеральной комиссии, этот вопрос задавал и Эрик Бугулов (бывший сенатор от Северной Осетии. — Ред.) силовикам. Но на него нет внятного ответа. Говорят: обознались, это были местные. Да кто местные, назовите! Есть учительница, которая чуть опоздала на линейку. Она живет рядом со школой. Когда она вышла из дома, она увидела цепочку людей, которые кольцом окружали школу. Она говорит: не меньше 50. Я говорю: почему? Она отвечает: я же учитель, у меня взгляд набитый, наметанный. Кроме того, вот трупы, вот один живой. Но даже с женскими трупами выходит нескладно: их три, а говорят, что женщин было всего две.

— Не очень понятно, как следствие допустило появление в публичном процессе обвиняемого, который сразу же принялся ломать их версию.

— Ну, есть такие нехорошие правила жанра. Меня за это не любят правоприменители, но я всегда объясняю студентам: следствие показывает одно, а суд ведет отдельное судебное расследование. Обычно суд просто спрашивает: подсудимый, на листе дела таком-то вы говорите так-то. Вы это подтверждаете? И подсудимый, которому надоело сидеть под крышей, хочется чистого воздуха, отвечает: да, я подтверждаю. А здесь закон жанра несколько другой. Этот подсудимый тянет время.

— Значит, Кулаев навязал закон жанра?

— Да нет, я бы не сказал. У него сначала были полуприличные адвокаты, а сейчас дали какого-то совсем беспомощного мальчишку. Но он в любом случае будет тянуть время.

— Вы следите за процессом. Кулаев похож на человека, которого били на стадии следствия?

— Я вам скажу так: человека, которого задерживают в такой каше, не могут не бить. Это тоже странно: когда нам его показали первый раз, через несколько часов после задержания, он был испуганный, но побритый и без единого синяка.

— Какими могут быть правовые последствия вашего расследования?

— В любом случае мы сделаем все возможное, чтобы установить истину, — это я особенно хотел бы пообещать бесланским женщинам. Мы закончим расследование и огласим результаты перед парламентом. Естественно, в строгом смысле правовых последствий никаких. Заместитель генерального прокурора по Южному федеральному округу г-н Шепель говорит о незаконности нашей комиссии. Да, правовых полномочий делать какие-то выводы мы действительно не имеем. Но ставить вопросы и делать предложения мы обязаны.

— Что вы будете предлагать?

— У нас есть вопросы к федеральным органам. Для нас совершенно очевидно, что для райотдела милиции позор, если у тебя за спиной людей под автоматные очереди в течение 25 минут загоняют как скотину, а ты не пошевелил даже рогом. А там было пять минут ходу и три минуты бега. Но никто не пошевелился. Если посмотреть шире, боевики прошли по нашей территории, по территории Северной Осетии. То есть по территории Российской Федерации. Ведь нет МВД Северной Осетии, есть МВД России, это федеральные служащие. Почему представители МЧС, пожарники, видя пожар, не начали его тушить? А когда пожарных посылают туда, где стреляют, они заезжают туда так, как им удобнее. Они должны заезжать кормой вперед, чтобы быстрее начать работать. А они едут так, чтобы было безопаснее. В итоге рукав с рукавом не сходится, шланг не удлиняется, воды нет. Вывод только один: не справились. Кстати, кроме МЧС нашей комиссии все другие ведомства дали отчеты-хронологии. Зато в МЧС все уже друг друга наградили.

— А ФСБ, МВД и армия вам дали свои отчеты-хронологии?

— ФСБ и МВД дали, еще в самом начале. Армия не дала, но армейский отчет есть в комиссии, его уже печатали в «Красной звезде». Но армия не в состоянии нам объяснить, почему по школе стрелял танк. 3 сентября, где-то в четыре-пять часов. Прямо при мне было три выстрела из танкового орудия во дворе школы. Я говорю: «Вы что делаете?» Они отвечают: «Ну там же боевики». Я говорю: «Но там же и люди!» А когда у командующего 58-й армией спрашивают: «Кто давал команду стрелять из танкового орудия?» Он отвечает: «Командир танка». «Командиру танка кто давал команду?» — «Непосредственный руководитель боя». А кто непосредственно руководил боем? А хрен его знает. Это было бы смешно, если бы не было грустно. Это то, что нас всех ждет в повседневной реальности. Там прорвет трубу, и окажется, что некому приехать. Там взорвался газ в доме, и выяснится, что спившийся газовик, чтобы насолить начальнику, отвинтил в подъезде вентиль и ушел. Это страна такая.

— Я правильно трактую ваши предварительные выводы: может оказаться так, что в массовой гибели людей в Беслане 3 сентября прошлого года могут оказаться виновны силовые структуры?

— Скажем так: это можно предполагать. Знаете, даже если взять пожар. Ополченцы и просто граждане помогали выносить из огня трупы и раненых. «Альфовцы» сами сказали, что если бы не помощь гражданских, жертв было бы гораздо больше. Подсчитали: из горящего здания за секунду вытаскивали четыре человека, это стало возможно только благодаря людям, которые оказались рядом. А людей в форме «Центроспаса» там много не бегало. Они стояли за стенкой в безопасном месте.

http://www.vremya.ru/print/128 502.html