 |
| Русский журнал | Андрей Беспалов | 27.06.2005 |
Неопределенность вызвана, во-первых, сомнениями в отношении того, насколько здесь действительно имеет место сотрудничество. Так, согласно недавнему опросу Фонда «Общественное мнение», каждый 4-й россиянин полагает, что интересы страны и Североатлантического альянса расходятся, и лишь 26% опрошенных уверены в том, что НАТО не угрожает России. При этом не секрет, что наши генералы никогда не переставали считать НАТО геополитическим соперником и даже противником, хотя, разумеется, с окончанием «холодной войны» подобная позиция не афишируется. Однако в последнее время в связи с расширением альянса и все более открытыми проявлениями заинтересованности Запада в его военном присутствии на постсоветском пространстве такого рода настроения, похоже, вновь выходят из тени. На этой волне даже родилась поистине диалектическая формула: «сотрудничество с НАТО необходимо для того, чтобы сдержать ее агрессивные устремления».
Еще большая неопределенность имеет место в том, что касается взаимопонимания. Около полугода назад на заседании Совбеза РФ президент Путин заявил, что географическое расширение НАТО «не имеет аргументированного обоснования». Каков смысл данного высказывания? По-видимому, буквально оно означает, что руководство альянса не дает удовлетворительного объяснения своих действий по расширению на Восток. Далее сам собой возникает новый вопрос: это объяснение отсутствует в принципе, или дело лишь в том, что никто не позаботился представить его России?
Данный вопрос, безусловно, состоит из целого ряда иных вопросов, последовательный разбор которых занял бы много места. Поэтому, опуская длинный ряд возможных предварительных рассуждений, обратимся к следующему соображению: действительно, руководство НАТО не предлагает развернутой аргументации своих действий, так как последние относятся к числу тех, что не требуют объяснений. Расширение НАТО на Восток — это демонстрация силы. И если применение силы еще иногда объясняют, — да и то, как правило, лишь post factum и по большей части в случае неудачи (победителей, как известно, не судят), — то ее демонстрация всегда в конечном итоге необоснованна. Или, говоря строже, сама сила выступает в этом случае основанием.
Можно искать и даже находить причины и цели войн, но кому приходило в голову спрашивать о причинах и целях военного парада? Как аргументированно ответить на вопрос о том, почему сила проявляет себя? Можно еще пытаться объяснить те случаи, когда она себя скрывает (если таковые вообще бывают, что крайне сомнительно), но, как оказывается, всякий раз это делается лишь для того, чтобы с еще большим эффектом продемонстрировать себя позднее.
В поиске оснований для проявления силы можно также задуматься над тем, где и когда она себя проявляет. Подобием ответа будет фраза о том, что это происходит всякий раз, как у силы (или у сильного) возникает некий интерес, за которым кроется та или иная потребность. А если потребность — это некая нехватка, недостача, то есть момент слабости, то выходит, что сила проявляет себя там, где ее не достает. Таким образом, в основании проявления силы лежит ее отсутствие. Но если отсутствие лежит в основании, то основание отсутствует. Значит, «под ногами» у силы ничего нет, поэтому-то, например, Антей лишь симулировал силу, и поэтому прав Ницше: «каждая власть в каждый данный момент развивается до последних своих пределов». Иными словами, сила всегда проявляет себя там, где может, где — прошу прощения за тавтологию — «хватает сил». Отсюда, интерес — это не то, что пробуждает силу, но, скорее наоборот, наличие интереса — одно из свидетельств ее присутствия, то, что очерчивает постоянно изменяющуюся границу последнего.
Выбираясь из темных глубин всяческих абстрактных оснований на свет Божий, осмелюсь предположить, что в каком-то определенном моменте мы, действительно, искренне не понимаем НАТО (и, если угодно, Запад вообще). Не понимаем постольку, поскольку нечто чрезвычайно важное наш разум отказывается допускать; это нечто, как говорится, «не укладывается в голове». Взаимопонимания не получается в том смысле, в каком не складывается взаимопонимание (увы) между слабым и сильным.
Россия за свой счет выводит военные базы из Грузии, и в СМИ начинают мелькать суждения официальных лиц о том, что наличие там этих баз более не целесообразно. Аналогично судят и о нашем контингенте в Приднестровье. Видимо, военное присутствие в этих регионах уже не входит в сферу российских внешнеполитических интересов. Тогда понимаем ли мы по-настоящему интересы, связанные с размещением авиации НАТО в бывших прибалтийских республиках, с продвижением американцами программы «Обучи и оснасти» в Грузии, с подготовкой аналогичной программы в Азербайджане, не говоря уже об интересах, связанных с прямым применением сил США и НАТО в бывшей Югославии, Афганистане и Ираке?
Примечательно содержание появившихся за последние две недели в электронных СМИ аналитических материалов, прямо или косвенно приуроченных к саммиту Россия — НАТО 9 июня сего года, выводу российских военных баз из Грузии, последним событиям в Средней Азии и т. п. Многие эксперты в своих выступлениях хором сетуют на недостаток у власти ясного осознания геополитических интересов России и четко сформулированных целей внешней политики. Самые радикальные комментаторы прямо указывают на отсутствие российской внешней политики как таковой. Отсюда — повсеместное ущемление наших интересов, поворот ближайших соседей в сторону Запада и многие другие беды.
Не секрет, что аналогичные высказывания раздаются и в адрес российской внутренней политики на протяжении уже, в общем-то, полутора десятков лет. Но если у нас нет ни внутренней, ни внешней государственной политики, то, может быть, самое время задаться вопросом: а есть ли у нас государство? Так же бесконечные причитания по поводу отсутствия национальной идеи уже давно вызывают желание спросить: а может быть, у нас просто нет разума, который бы эту идею мыслил? И так далее по методу универсального сомнения вплоть до самих себя.
На этих «проклятых вопросах» можно, конечно, и прервать рассуждение. Но раз уж мы столько лет ими мучаемся, то, скорее всего, мы существуем и даже не лишены разума, ибо мучают нас все-таки вопросы, а не только головная боль. Правда, способ нашего бытия, по-видимому, отличается от способа существования тех, кого мы «не понимаем». Взглянем еще раз на спектр наших интересов. Он, безусловно, чрезвычайно широк, поэтому ограничимся лишь теми, о которых уже шла речь выше. Последние неожиданно оказываются как нельзя более показательными.
Куда направлены наши внешнеполитические интересы? Парадоксально, но направлены они внутрь, именно поэтому создается впечатление, что таковые вообще отсутствуют. Мы ушли из стран Восточной Европы, и теперь там НАТО; то же самое постепенно происходит и на постсоветском пространстве. США вводят свои войска в Ирак, мы же, как и в случае с Югославией и Афганистаном, выступаем против вмешательства извне во внутренние дела суверенных государств. Из последних примеров: Запад настаивает на независимом внешнем расследовании недавних событий в Андижане, Россия утверждает, что это внутреннее дело Узбекской республики. Наконец, Россия всякий раз рассматривает чуть ли не как оскорбление любые попытки ПАСЕ или каких бы то ни было иных международных организаций инициировать дискуссию относительно проблемы Чечни, повторяя, как заклинание: «Это исключительно внутренняя проблема самой России».
В данной связи симптоматична реплика Г. Явлинского, появившаяся на днях на одном из сайтов среди аналитических материалов по внешней политике РФ. Вопрос интервьюера: «Как, по-вашему, следует строить отношения с постсоциалистическими странами?». Ответ Явлинского: «Прежде всего, нужно проводить другую политику по отношению к собственным гражданам. Самые главные проблемы у российской власти — с собственными гражданами, а уже потом — с соседними странами».
В целом схватить различие способов существования современной России и Запада помогает еще одна формула, лейтмотивом звучащая на протяжении всего периода реформ: «еще немного, и мы, наконец-то, начнем жить, а не выживать». Нужное слово найдено, каким бы банальным оно ни казалось. Интересы нынешнего российского государства и общества — это интересы не живущего, но выживающего. Больной и борющийся за самосохранение субъект, в отличие от здорового и полного сил, погружен в себя. Его не привлекает экзотическое меню в богатом ресторане, он «прислушивается» к малейшей реакции своего расстроенного желудка. Его ничуть не радует чистый воздух горного курорта, он только испытывает временное облегчение от того, что его пожираемые туберкулезом легкие напоминают о себе лишь по ночам, а не круглые сутки.
Разум выживающего, даже оставаясь ясным, тем не менее, тоже проявляет себя иначе, чем разум живущего. В недавнем выступлении на канале РТР А.И.Солженицын высказал мысль о том, что ядром нашей национальной идеи должно стать «сбережение народа». Это ли не проявление духа народа выживающего? При том, что разум живущего отнюдь не предполагает безоглядного самоотрицания, все же очевидно, что идея самосохранения не находится в центре его устремлений, скорее, наоборот: его основной интерес — это всегда интерес к другому.
Наконец, последний мотив. Все чаще раздаются голоса, напоминающие, что дальнейшее укрепление позиций НАТО на постсоветском пространстве представляет собой потенциальную опасность для России, поскольку в будущем оно позволит Западу эффективно реализовывать по отношению к ней политику сдерживания. Почему, собственно, речь идет о будущем? Не только потому, что Украина, Грузия или Азербайджан пока еще не впустили на свою территорию НАТОвские военные базы, но и в значительной степени потому, что наше собственное расширение мы в состоянии помыслить только как дело все более призрачного будущего либо как предмет ностальгических дум о славном прошлом. В настоящем же НАТО не кажется реальным источником опасности, поскольку оно вовне, и наши интересы действительно расходятся. Может быть, приезд господина Схеффера лишний раз напомнит нам о том, что в принципе у них могут быть и точки соприкосновения?
24.06.2005
