 |
| Интернет против телеэкрана | Рустем Вахитов | 22.06.2005 |
В Москве неподалеку от храма Христа-Спасителя открыли памятник императору Александру Второму. Федеральные телеканалы при освещении этого события не преминули сообщить, что Александр Второй был «реформатором», именно при его правлении было отменено крепостное право и за это Александр Николаевич Романов получил имя «царя-освободителя» и показали крупным планом собравшихся на церемонии открытия памятника. Зрители в очередной раз могли наблюдать трогательное единство «правых» патриотов-«почвенников» и либералов-западников. Плечом к плечу там стояли монархисты с окладистыми бородами, вежливо грустя под гимны царской России, и телевития Радзинский, своим специфическим голосом рассказывающий перед микрофоном о «пользе» либеральных реформ Александра Второго. Понятно, что у каждого из них был свой повод: монархисты выразили почтение Александру Второму, так как он — царь, либералы — так как он реформатор. Но все равно сей противоестественный союз впечатлял.
И уж конечно, наши весьма «политкорректные» журналисты не преминули облить грязью партию «Народная Воля», бомбистами которой «царь-освободитель» был убит 1 марта 1881 года на Екатерининском канале в Санкт-Петербурге. Бойкий журналист, скороговоркой комментируя эту трагедию вековой давности, сообщил, что некие «современные историки» — имен их он назвать не удосужился — считают, что «террористы-социалисты», дескать, убили «царя-реформатора» за то, что его реформы якобы улучшили жизнь народа и, значит, препятствовали развитию революционной ситуации.
Потрясает не столько откровенное незнание отечественной истории нашими телевизионными «властителями умов» — к этому кажется, многие уже привыкли — сколько само отношение к своим идеологическим оппонентам со стороны людей, которые гордо именуют себя «просвещенными либералами» и «российскими европейцами». От них не дождешься признания вроде такого: мы, мол, не разделяем политических взглядов русских народовольцев, и тем более, не одобряем политической практики террора, которую они выбрали, но мы понимаем, что хотя они и кое в чем заблуждались, они все же были людьми честными, самоотверженными, смелыми и по-своему желали своей Родине добра. Ведь на самом деле трагичность той ситуации как раз и состояла в том, что и царь и террористы-народовольцы не были патологическими злодеями. При всем своем реформаторстве Александр Второй все же не был марионеткой, не помнящей родства, с командой американских советников за спиной, как нынешние «реформаторы», объявляющие себя продолжателями дела «царя-освободителя». И террористы конца 19 века не работали на заграничные фонды и спецслужбы, как российские террористы начала века 21-го. Таким образом, и царь Александр Второй со своими сподвижниками, и члены партии «Народная Воля», были все же патриотами России, стремились к благу для своей Родины. Просто они по-разному понимали это благо; и непонимание это достигло такой глубины, что диалог между ними стал уже невозможен: царь приказывал бросать в тюрьму и вешать народников, а народники в свою очередь бросали бомбы в царскую карету и организовывали взрывы в его дворце.
Однако так мог бы сказать человек, может, не очень-то жалующий народовольцев, но при этом честный, умеющий подняться над идеологической пеной, какого бы цвета она ни была, в конце концов, просто любящий нашу историю, по словам великого поэта, такой, какой нам дал ее Бог… Но от говоруна с телевидения этого ждать не приходится… Он привык обслуживать власть — сначала прежнюю, «застойную», теперь нынешнюю, «либеральную». Причем, делает он это крайне топорно: создавая черно-белые упрощенные схемы, демонизируя и опошляя тех, кто нынешней власти не нравится… Раньше он внушал, что все русские цари были бездельниками и тупицами, только и думающими, как ограбить народ, и восхвалял Желябова и Перовскую — теперь, наоборот, льет ушаты помоев на народовольцев и прославляет царей-реформаторов.
Казалось бы, не стоит обращать внимание на этот, увы, типичный для нашего времени пример… Вместе с тем, думаю, случай с народовольцами и «царем-освободителем» особый, так как на самом деле он очень актуален именно в наши дни, когда у власти новые «реформаторы», похлеще прежних…
Итак, за что же народовольцы убили царя-реформатора? На чьей стороне была правда: на стороне Александра Романова или Андрея Желябова?
2.
Не знаю: каких уж «современных историков» нашел наш тележурналист — видимо, из числа тех, что ходят на телевизионные шоу и поражают настоящих специалистов своим удивительно вольным обращением с фактами и цифрами — но интересно и полезно было бы узнать: как сами народовольцы объясняли свое покушение на царя. Ведь революционеры тем и отличаются от политиков, облеченных бременем власти, что могут вполне откровенно, без оглядки на политическую ситуацию и на расклад политических сил, говорить: что они думают и что чувствуют. Александр Второй не мог публично высказать, что у него на душе и на уме, зачастую, не мог сказать публично даже простую правду, он подчинялся приличиям, протоколу, церемонии, интересам государства, наконец. Андрей Желябов мог себе позволить такую вольность. Искренность и правда — это одна из немногих привилегий революционеров, за которую они платят поношениями со стороны общества, тюремными заключениями и самой жизнью.
Через несколько дней после убийства Александра Второго, 10 марта 1881 года исполнительный комитет «Народной Воли» составил, обсудил и одобрил письмо к наследнику престола, сыну погибшего царя, будущему императору Александру Третьему. Оно было отпечатано тиражом 13 тысяч экземпляров в подпольной типографии и распространено (один экземпляр, напечатанный на лучшей бумаге, был отправлен по почте во дворец). Там народовольцы решительно отвергали официальное объяснение случившегося, которое теперь «поднимают на щит» лизоблюдствующие перед новой властью журналисты: «Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью… Объяснять подобные факты злоумышлением отдельных личностей или хотя бы „шайки“ может только человек, совершенно неспособный анализировать жизнь народов….» Вполне обосновано звучит и следующее утверждение народовольцев: «Революционеров создают обстоятельства, всеобщее неудовольствие народа, стремление России к новым общественным формам…». Что же это за обстоятельства, в которых оказалась Россия при Александре Втором? Народовольцы очень красочно описывают последствия реформ «царя-освободителя»: «императорское правительство. отдало массы во власть дворянству, в настоящее время оно открыто создает самый вредный класс спекулянтов и барышников. Все реформы его приводят лишь к тому, что народ впадает все в большее рабство, все больше эксплуатируется. Оно довело Россию до того, что в настоящее время народные массы находятся в состоянии полной нищеты и разорения… Покровительством закона и правительства пользуется только хищник, эксплуататор; самые возмутительные грабежи остаются без наказания».
Но почему же революционеры выражают свое недовольство посредством такого жестокого политического метода как террор? Народовольцы и здесь дают вполне ясное обоснование, которое, если и не оправдывает их с точки зрения вечной заповеди (впрочем, такой же упрек — в нарушении заповеди «не убий» можно обратить и к противоположной стороне), то во всяком случае не лишено логики. Народовольцы указывают, что сама власть не дает возможность интеллигенции мирным путем пропагандировать те взгляды, которые они считают истинными, открыто и публично критиковать правительство, указывая ему на язвы общественной жизни, на коррумпированность чиновников, на бедственное положение в деревне и на фабриках. Более того, власть сажает в тюрьмы и вешает представителей интеллигенции, осмелившихся возвысить голос против безобразий российской жизни: «Вы знаете, ваше величество, что правительство покойного императора нельзя упрекать в недостатке энергии. У нас вешали правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными. Целые десятки так называемых „вожаков“ переловлены, перевешаны». Но отвечая на критику, предложения и пропаганду арестами, ссылками, казнями, власть добивается тем самым лишь противоположного эффекта, разрастания революционного движения: «Какую пользу принесла правительству гибель долгушинцев, чайковцев, деятелей 1874 г. На смену им выступили гораздо более решительные народники. Страшные правительственные репрессалии вызвали потом на сцену террористов 1878—1879 гг. Напрасно правительство истребляло Ковальских, Дубровиных, Осинских, Лизогубов. Напрасно оно разрушало десятки революционных кружков. Из этих несовершенных организаций путем естественного отбора вырабатываются только более крепкие формы. Появляется, наконец, Исполнительный Комитет.».
Исходя из этого народовольцы ставили перед царем дилемму: «Из такого положения может быть только два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями или добровольное обращение верховной власти к народу». А дальше идет самое неожиданное: народовольцы решительно высказывались… против революции. «В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, Исполнительный комитет обращается к вашему величеству с советом избрать второй путь».
Письмо заканчивалось формулировкой требований партии «Народная воля», выполнение которых царем ликвидировало бы опасность народной революции. Это: «…общая политическая амнистия по всем политическим преступлениям…, созыв представителей от всего русского народа…». Причем, в этот верховный орган народного представительства: «депутаты посылаются от всех классов сословий безразлично и пропорционально числу жителей… никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть…, избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершено свободно…».
В случае, если царь выполнит эти условия, партия «Народная воля» обещала прекратить террор и самораспуститься: «Верьте, что как только верховная власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществлять лишь требования народного сознания и совести… Исполнительный комитет сам прекратит свою деятельность и организованные около него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная, идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем вашим слугам.».
3.
Итак, по словам самих народовольцев причины для вынесения и приведение в действие смертного приговора Александру Второму были следующие:
— пагубность для народа и прежде всего крестьянства, стоящего за общинное жизнеустройство, тех либеральных реформ или тех форм «освобождения», которые проводил в жизнь царь;
— нежелание «царя-освободителя» прислушиваться к самому народу и к интеллигенции, стремление его и дальше властвовать, основываясь лишь на собственном произволе и отвергая принцип народовластия;
— террор, развернутый против революционной интеллигенции со стороны государства, не позволяющий революционерам применять мирные способы пропаганды и влияния на мнение народа.
Само перечисление этих причин сразу же вынуждает поставить под сомнение давно укоренившийся в российском сознании канонический образ народовольцев. Не секрет, что официозная советская пропаганда стремилась практически все течения революционного движения в России представить как своеобразных предшественников большевиков. И хотя она не скрывала разногласий между народниками и марксистами, все равно эта официальная «генеалогия революции» производила соответствующее подспудное действие на умы, так что народовольцы бессознательно воспринимались многими как «большевики до большевиков». Теперь уже постсоветский агитпроп усиленно эксплуатирует этот стереотип давних времен, отсюда и возникают байки о фанатиках террора, которые мечтали о создании революционной ситуации. Реальность же, как видим, совсем иная.
Во-первых, народовольцы не были никакими фанатиками террора. Они считали террор оппозиционеров вынужденной мерой, ответом на террор правительства. То есть народовольцы были принципиальными противниками террора как государственной политики. Этим они отличались от большевиков, которые считали, что государство как репрессивный институт в случае надобности может и должно прибегать к террору. Ленин критиковал политику самодержавия не за террор как таковой, а за то, что этот террор исходил не от революционного и пролетарского, а от капиталистически-помещичьего и абсолютистского государства. И это естественно, Ленин был марксистом, сторонником классового подхода и диктатуры пролетариата. Народники, напротив, были сторонниками не диктатуры какого-либо одного, пусть и самого «передового» класса, а самоуправления всего народа. Это проистекало из их славянофильских по сути взглядов на народ как на единственный источник исторической правды. Не питая особых симпатий ни к дворянству, ни к духовенству, народники считали, как мы видели на примере письма к Александру Третьему, что и эти сословия должны быть представлены в органе народного представительства. В случае, если народ выберет не тот путь, о котором мечтали революционеры-народники, они были готовы все равно принять это решение и не выступать против него, путем насилия навязывая большинству волю меньшинства. Из указанного письма ясно, что народовольцы приняли бы и монархию, если бы она была не абсолютистской, а одобренной и значит, ограниченной волей народа (впрочем, не как постоянный институт, а как переходное звено к полному народовластию, которое при этом должно было установиться в результате мирной пропаганды идей демократии среди крестьянского большинства). Кстати, по свидетельству историков, такое мнение открыто высказывал член Исполнительного Комитета «Народной Воли» Н. Морозов.
Во-вторых, народовольцы вовсе не были фанатиками политической революции и вовсе не желали создавать революционную ситуацию любой ценой. Народовольцы были безусловными сторонниками лишь социальной революции, то есть переворота в общественной жизни, который бы состоял в переходе от капитализма, который они считали чуждым нам и губительным продуктом западной культуры, к русскому крестьянскому социализму, общинному землевладению и хозяйствованию. Но революция социальная, по их мнению, не обязательно должна была сопровождаться революцией политической, то есть насильственным свержением государства путем восстания. Конечно, в программе «Народной Воли» был пункт о восстании, но, как видим из письма к царю, оно тоже рассматривалось как крайняя и нежелательная мера. Гораздо приемлемее для народовольцев был мирный бескровный переход к народному представительству, по решению самого царя, пусть и принятому под напором революционной интеллигенции. Очевидно, что в этой позиции мало общего с учением революционного марксизма о том, что переход от одной общественной формации к другой происходит по закону диалектики обязательно путем политической революции. И опять-таки это было связано с тем, что народники являлись вовсе не марксистами, а левыми славянофилами (их отличие от правых славянофилов состояло лишь в том, что в триаде «православие-самодержавие-народность» они делали акцент на народности, в то же время их протест против капитализма и апология русской общины были вполне созвучны критике петербургского периода и реформ Петра Хомяковым и Киреевским). Потому народникам история виделась не как череда общественно-экономических формаций, движимая «локомотивами истории» — революциями, а как творчество гениев народов, нашедшее воплощение в деятельности активного меньшинства, интеллигенции, самоотверженно служащей своему народу.
Можно только искренне удивляться тому, что православные патриоты-почвенники проклинают русских народников — наиболее последовательных и решительных противников установления в России капитализма западного типа, защитников особого русского пути развития, пусть и левых, но все же продолжателей дела славянофилов, и славят императора Александра Второго — очередного «лучшего немца» на русском престоле, рьяного западника, как и все Романовы после Петра, своими либеральными реформами как раз насаждавшего капитализм европейского образца (хотя и из лучших патриотических устремлений). Не меньше удивление вызывает и тот факт, что люди, называющие себя демократами поносят чуть ли не первых в России последовательных и принципиальных демократов, бескомпромиссных сторонников народного представительства и широких политических свобод, и произносят дифирамбы в адрес самодержавного правителя, по своему произволу управлявшего страной, ответственного за жесточайшую цензуру, политическое бесправие большинства населения и полицейские преследования демократов….
4.
Правота предсказания народовольцев была доказана самим последующим развитием событий. Известно, как царь Александр Третий отреагировал на это письмо. Ни о каких демократических выборах и амнистиях политзаключенных он, естественно, и не помышлял. Народовольцы были схвачены и приговорены к смертной казни через повешенье. Когда философ Владимир Соловьев предложил Александру Третьему по христиански простить цареубийц и заменить им смерть другим наказанием, «православный государь» ответил фразой, довольно нелестно характеризующей великого русского философа — настолько, что я ее стесняюсь здесь привести.
А потом все произошло так, как предсказывало письмо народовольцев. Государственные репрессии ужесточались, революционное движение, несмотря на это, а, скорее, благодаря этому росло. На смену народовольцам пришли террористы-эсэры, среди рабочих вели пропаганду социал-демократы, интеллигенция была сплошь охвачена кадетскими идеями. Террор со стороны государства, который мог бы принести эффект как крайняя и кратковременная мера, будучи превращенным в постоянную политику, только озлоблял революционеров, делал их сильнее, закаленнее, непримиримее. В то же время капиталистические реформы, разрушающие традиционное российское жизнеустройство, продолжались, вызывая все больше возмущение всех слоев населения, кроме спекулянтов и капиталистов, нажившихся на этих реформах. С.Г. Кара-Мурза назвал Столыпина — этого последователя либерального дела Александра Второго истинным отцом русской революции. В определенном смысле реформа 1861 года была предшественницей реформ Столыпина. Дело ведь было не в том, что Александр Второй наконец-то освободил крестьян от крепостной зависимости. Дело в том, что освобождение было обставлено так, что оно открывало путь для разрушения крестьянской общины, для развития в России капитализма. Народовольцы были совершенно правы, говоря, что такие реформы выгодны лишь кучке спекулянтов и капиталистов (ирония истории: эти реформы в конечном итоге оказались невыгодны даже самому царизму, подорвав его основу, деревенскую патриархальную общину!).
Итог капитализации России, произведенной властной рукой западнического самодержавия, оказался вполне закономерным, предвиденным народовольцами еще в 80-х г. г. 19 века. Недовольство властью охватило столь широкие слои населения, что трехсотлетняя монархия Романовых пала в феврале 17-го за три дня при полном равнодушии ее поданных.
Однако представим себе, что произошло бы чудо и реализовался бы идеал народников — образовалась бы крестьянская, социалистическая федеративная России с органом широкого народного представительства во главе и без всякой твердой вертикали власти. Естественно, прекращение капиталистических реформ, полный переход к общинному землевладению, к крестьянскому социализму отвечал позывам русской души и был бы совершено необходимым выправлением того вывиха, который был ей нанесен западнизацией. Однако наивный демократизм народников, их неприятие идей сильного, если требуется и диктаторского государства, можно быть уверенным, привел бы лишь к краху это государство. Сама история показала, что такой огромной страной как Россия, населенной множеством народов с общинной психологией, которая прямо препятствует самоорганизации по типу западного гражданского общества, страной, находящейся во враждебном окружении, которое только и думает как отхватить кусок от российских территорий, можно управлять лишь при помощи авторитарных средств. Периоды демократической вольницы в России неизбежно совпадают с периодами глубокого государственного и общественного упадка и как следствие оживления зарубежных врагов, зарящихся на богатства России. То же самое можно сказать и о народнической идеализации крестьянства и неприятии индустриализма. Россия нуждалась в модернизации — индустриализации, культурной революции. Еще поражение в Крымской войне показало, что создание своей научно-технической и промышленной базы, не уступающей западной, для России — вопрос жизни и смерти. Однако как это могла бы сделать народническая Россия, состоящая из замкнутых крестьянских общин и опустевших ввиду крена в сторону деревни и отсутствия сильной центральной власти городов?
По сути дела, начиная с первой половины 19 века, между русской интеллигенцией и самодержавной русской властью намечался все расширявшийся разрыв. В конце 19 века этот разрыв перешел в вялотекующую гражданскую войну: полилась кровь — и революционеров, и представителей власти, раздались взрывы на улицах, были сооружены виселицы в тюрьмах…. А основная особенность гражданских войн состоит в том, что в них противостоят друг другу не абсолютная истина и абсолютное заблуждение, как склонны это представлять журналисты, восхваляющие в зависимости от конъюнктуры, то одну, то другую сторону, а две полуправды. Часть правды в позиции каждой из сторон обеспечивает искреннюю привлекательность ее для романтиков — лучших типажей гражданской войны, ее подлинного сердца. Часть лжи делает эту позицию ограниченной и утопичной.
В чем была правда царя-реформатора? Очевидно, в том, что Россия не могла оставаться далее патриархальной, общинно-крестьянской, неиндустриальной. Вызовы времени, требования национальной безопасности — все это властно требовало модернизации. В то же время, царь совершенно справедливо считал, что в нашей стране модернизация может проводиться лишь сверху, авторитарно, силами государства, потому и не торопился даже с куцей конституцией.
В чем была правда народников? В том, что капитализм в России неприемлем, он конфликтует с самыми основами национального бытия русского народа, он приводит к деградации всех сторон жизни общества. Народники совершено справедливо считали, что Россия и впредь должна оставаться страной с общинной формой жизнеустройства, должна сохранить свой социалистический базис, существовавший в ней испокон веков.
В чем же состояли заблуждения царизма? Естественно, в догматическом западничестве. В основе реформ, провидимых и Александром Вторым, и Александром Третьим и Николаем Вторым лежало подспудное убеждение, что есть только один путь развития — капиталистический, подобный тому, что прошел Запад. Это было естественное убеждение для династии, которую князь Николай Сергеевич Трубецкой назвал антинациональной, романо-германской (русские цари из династии Романовых после Петра Великого в большинстве своем не только фактически были немцами, имея, особенно к ХХ веку, в своих жилах ничтожную примесь русской крови, они и ощущали себя немцами, вспомним, что отец Александра Второго — Николай Первый называл себя лучшим прусаком в Европе. Естественно, они были своеобразными патриотами России, но Россию при этом они воспринимали как варварскую страну, которую нужно цивилизовать на европейский манер).
А заблуждение народников состояло, как мы уже говорили, в их антиэтатизме и антииндустриализме. Террор со стороны самодержавного государства поселил в народниках отвращение ко всякого рода сильному государству, пусть и революционному, душевная боль за порабощенное и страдающее крестьянство — неприятие городской культуры, индустрии, на которые они смотрели уже глазами крестьян, как на нечто чуждое и враждебное.
Перед нами гегелевские тезис и антитезис, которые должны «снять» и дополнить друг друга в синтезе. И таким синтезом стала ленинско-сталинская идея небуржуазной, неевропейской социалистической модернизации под руководством сильного революционного государства. Победителем в войне между революционерами и самодержавием стали революционеры, но отнюдь не народники.
Что ж, победителем в гражданской войне всегда становится та сторона, которая сумела переродиться, так или иначе вобрать в себя хоть часть правды, которая была дорога противоположной стороне и истово ею защищалась. Вспомним, что особенность позиции ленинцев и сталинцев как раз и состояла с одной стороны в том, что они пусть и не заявляя об этом открыто, восприняли славянофильские мотивы народников, отказались от идеи чистой пролетарской революции (верность ей сохранил непримиримый противник Сталина — Троцкий), выступили за союз рабочих с крестьянством — классом «реакционным и отжившим свое», если следовать марксистской западнической догме о «прогрессивном капитализме» (недаром же бундовцы и меньшевики называли Ленина марксистским славянофилом, а Троцкий Сталина вообще именовал устряловцем и русским империалистом и националистом). С другой стороны ленинцы и уж тем более Сталин были якобинцами в политике, выступали за сильную, авторитарную, диктаторскую власть, напоминающую, пусть и безотчетно для них самих, самодержавие. Именно такой Ленин создал свою партию, а затем по ее образцу и советское государство и благодаря этому его партия и государство стали в хаосе гражданской войны единственной дееспособной властью. Моменты славянофильства, смешанные с моментами самодержавия и все это на марксистской основе, синтез самодержавия и народничества в контексте марксистского модернизма — вот характеристика ленинизма и сталинизма в этом ключ к их политической успешности.
А могла ли православная русская монархия победить в этой войне с революционерами? Могла бы, если бы сделала то же самое, переродилась с сторону славянофильства и социализма, абсолютно симметрично перерождению революционеров-марксистов в сторону якобинства и славянофильства. Тем более, что соответствующий идейный проект уже существовал — это православный, монархический социализм, который разрабатывали Константин Леонтьев и Федор Достоевский Слова Леонтьева о том, что Россию нужно подморозить понимают обычно примитивно — как призыв к усилению репрессий против революционеров. На самом деле великий русский философ-консерватор имел в виду иное — отход от западничества, возвращение к национальным корням, в том числе и к общинному жизнеустройству, своеобразному русскому социализму или, как он выражался о крестьянской общине, «славянскому, охранительному коммунизму», но под сенью самодержавной власти и Православной Церкви.
Но пропитанные евроцентризмом императоры династии Романовых вместо этого только все дальше и дальше шли по пути вестернизации России, усугубляя кризис и медленно походя к черте, за которой была катастрофа.
5.
Думается опыт Александра Второго, предшественника Столыпина, либерала и западника, «дедушки русской революции», очень актуален в наши дни. Ведь сейчас также, как и сто с лишним лет назад у власти очередные реформаторы и западники и опять они режут по живому плоть общественной жизни, перекрамсывая ее в угоду перенятым с Запада схемам. Вспомним еще раз слова из письма народовольцев — они, как будто написаны о сегодняшней ситуации в России, о грабительской «приватизации», произведенной весьма небескорыстными высшими лицами государства в конце 20-начале 21 веков: «…правительство…. открыто создает самый вредный класс спекулянтов и барышников. Все реформы его приводят лишь к тому, что народ впадает все в большее рабство, все больше эксплуатируется. Оно довело Россию до того, что в настоящее время народные массы находятся в состоянии полной нищеты и разорения… Покровительством закона и правительства пользуется только хищник, эксплуататор; самые возмутительные грабежи остаются без наказания»
И точно также как русские крестьяне конца 19 — начала 20 века сначала роптали против разрушения деревенского «мира», а потом и взялись за вилы и подпустили «красного петуха», их потомки конца 20 — начала 21 века, работающие на заводах, фабриках, в учреждениях и вузах, также построенных по принципу общины нового индустриального типа, «советской общины», уже подумывают о публичных протестах, начинают выходить на улицах. И также как тогда, в сопротивлении против самодержавия объединились все — и либералы, и социалисты, и теперь мы наблюдаем «право-левую оппозицию», выступающую против режима Путина. Слава Богу, в наши практически нет «левого терроризма» (террор со стороны чеченских сепаратистов — это отдельная тема). Радикальные маргинальные группировки — Реввоенсовет, Авангард Красной Молодежи, Национал-большевистская партия удовольствуются «культурным террором» — швыряют в политиков тухлые яйца и майонез, минируют памятники… Но ведь это не оттого, что нравы стали мягче, чем в 19 веке, отнюдь, скорее наоборот, а в пока что низком — к счастью! — градусе политической борьбы. Террор со стороны оппозиционных групп, как мы уже отмечали — всегда реакция на террористическую политику государства по отношению к революционерам (впрочем, есть и «обратная связь» — террористическая инициатива оппозиционеров тоже подталкивает власть к террору). Пока молодых радикалов лишь высмеивали в буржуазных газетах и по ТВ, они отвечали издевательствами и руганью в своих малотиражных, полулегальных газетках и в Интернете, когда их стали бросать в тюрьмы, они стали метать помидоры и яйца в высокопоставленных политиков, захватывать официозные учреждения и устраивать там антиправительственные шоу. Если правительство станет теми или иными методами убивать революционеров (конечно, не так, как это делало царское правительство — путем узаконенных казней, на смертную казнь у нас введен мораторий, но есть ведь и другие способы…) — увы! — реакция будет соответствующей, вместо помидоров и майонеза в политиков полетят бомбы. Этого следует опасаться, этого хочется и нужно стараться избежать, но что поделать — такова диалектика жизни, в которой террор революционный и государственный — две стороны одного целого.
И перед нынешней российской властью, как и перед последними российскими царями стоит тот же выбор: либо возврат к национальным корням, либо дальнейшее разрушение страны, бессмысленное сопротивление революционному движению и, наконец, гибель в ходе революции. Только вряд ли эта власть, ставящая помпезные памятники царям из династии Романовых, в состоянии вынести соответствующие выводы из исторической неудачи этих первых капиталистических модернизаторов России….
Но и перед оппозиционерами-патриотами и, прежде всего, левыми патриотами тоже стоит выбор: либо излишнее увлечение идеями демократии в ходе борьбы с антинациональным авторитаризмом власти, и как следствие — исторический тупик, так как никогда в России, в силу объективных условий ее национального бытия, демократия не была возможной и популярной, либо переход на позиции патриотического авторитаризма, идей сильного национально ориентированного, независимого от Запада социалистического государства и — победа…
