Просвистело!..

Этим летом группе «ДДТ» исполняется двадцать пять лет. Уже вышел приуроченный к юбилею новый альбом «Пропавший без вести». Прошли концерты в Самаре, где музыканты собрали более пятидесяти тысяч слушателей, в Нижнем Новгороде, в родной Уфе, и впереди любимый Питер. В их преддверии лидер группы Юрий Шевчук дал интервью «Итогам».

— Чем мы вам так не угодили?

— Всем угодили.

— Помпезный концерт в Уфе прошел, ожидается не менее масштабное выступление в Питере. А как же Москва?

— Так мы спонсоров не нашли. А себестоимость концертов очень высокая. Триста киловатт звука, большие активные экраны, шестидесятиметровая сцена…

— Неужели?..

— Предложения-то были. Какая-то водочная фирма сулила сумму, которая позволила бы покрыть все расходы, да еще и музыкантам положить солидные гонорары. Но у нашей группы есть некий каприз, за который меня называют пафосным человеком: «ДДТ» живет по принципам — мы не используем политические, пивные, водочные, сигаретные деньги. Не занимаемся прямой рекламой. То есть отказываемся от тех денег, которые ходят в шоу-бизнесе. В Уфе, городе, где группа родилась, на концерт скинулись друзья, знакомые, одноклассники, мелкий и средний бизнес, в общем, те, с кем я вырос на одной улице. А в Питере, где группа умрет, деньги дал Сбербанк. Билеты будут от 100 рублей, хотя мне и говорят, что сегодня пиво стоит дороже. Но я считаю, что праздник должен быть для всех, неимущих в том числе. Четвертной как-никак. Никаких специальных гостей мы не приглашаем, хотя высоким гостям будем рады. Уточняю, высокого роста людям. На наш концерт не въезжают на «шестисотых», а приходят пешком. Как в баню.

— Если честно: вам самому группа «ДДТ» не надоела?

— Да нет. Хотя ребята из группы иногда уходят, и это естественно. На сегодняшний день из «стариков» остались только я да Игорь Доценко, барабанщик. Но все же наш состав меняется не столь часто, как, скажем, у Бориса Гребенщикова, которого я называю «почетный железнодорожник». Я его прекрасно понимаю: для решения новых задач нужны свежие силы, новая кровь, другие краски… Но человек безграничен, и почему я должен над ним проводить черту? Пусть растет. Да, прогресса в искусстве быть не может, это все бред собачий. Когда человек высекал на камне мамонта с человеческой рожей, он рыдал так же, как сейчас в театре «Современник» рыдают над «Голой пионеркой». Но, как говорил Дмитрий Сергеевич Лихачев, прогресса нет, но сферы искусства расширяются. И каждый из нас пытается стать степью. Для меня и ребят группа «ДДТ» интересна, потому что мы даем себе возможность поиграть в совершенно разных стилях. Пока у нас еще хватает палитры. И никто на нее не посягает.

— Неужели никакой цензуры?

— Да куда ж без нее? Только сейчас она называется формат. Например, с нашим фильмом, который в прошлом году прошел на Первом канале, меня полгода мурыжили. На телевидении есть такой деятель, музыкальный директор. Его фамилия Аксюта. Я просто с ума с этим дураком сходил! Сами посудите: Путина нельзя показывать, правительство — тоже нельзя, да и в песнях наших, оказывается, скрыт какой-то неформатный для Первого канала смысл. В конце концов я дозвонился до Константина Эрнста — достучался до небес. И напомнил, что когда-то мы с ним где-то стояли рядом — за демократию. Эрнст ответил: все помню, Юра, и все разрешаю. Хотя Аксюта все-таки втихаря Путина вырезал.

— Что же президент у вас такого делал?

—  Сажал деревья на 300-летие. Весело и смешно. А потом у нас там шли бомжи после праздника. Куча бутылок, мусор. А песня о том, что все это 300-летие было очередной показухой.

— Вы помирились с местными властями, которые не дали вам устроить фестиваль на юбилей города?

— Да нам не то чтобы чего-то не разрешили, просто идею замотали. Они, может, и хотели посодействовать, но приехал Хиро и сгреб все деньги, насколько я знаю, три миллиона баксов.

— Хиро — это эвфемизм?

— Да нет, зачем? Японец это. Что, не знаете? Приехал Хиро и устроил «Хиротово» шоу. Весь город смеялся, многие до слез. Он обещал устроить космос. На облаках дыма должны были вспыхивать и видоизменяться какие-то лазерные фигуры. Но начался ветер, все облака сдуло, и народ сумел разглядеть только три невнятных лучика. А собралось между тем три миллиона человек. Моча текла по всему городу, на Марсовом поле можно было просто утонуть. А Хиро быстренько смотал свои причиндалы и смылся. Настоящий Остап Бендер.

— Не жалеете, что когда-то где-то стояли рядом с Эрнстом?

— Нет, конечно. Несмотря на то что чувства какой-то особенной победы у меня нет и многие бывшие комсомольские работники благодаря нам вновь нашли работу. Я считаю, что в 91-м году русский рок просто использовали. С другой стороны, я понимаю жизнь, ее броуновское движение и потому не думаю, что у кого-то были по отношению к нам ко всем особенные злодейские планы. В 91-м году все было достаточно чисто, я помню это ощущение, помню глаза на баррикадах. А то, что получилось как всегда… Значит, где-то и я виноват. Мы просто праздновали победу, а потом очнулись с похмелья, и оказалось, опять все места уже заняты. На самом деле в нашей демократии я разочаровался в 95-м году в Чечне. Не в самих принципах — в трактовке. Какое-то время я политиков просто ненавидел как класс. В горячих точках ведь как на острие, видно все неловкости, всю тупость и глупость нашего правительства, всей этой верхушки. Ребята совершенно не соображают, что творят, что следствие их действий — гибель людей. Я считаю Ельцина с Грачевым и иже с ними военными преступниками. История не простит того, что они натворили.

— Однако именно Ельцин дал вам возможность вслух говорить то, что вы думаете…

— Да, пришел добрый царь-батюшка и отменил крепостное право. Мы всегда открыто говорили, что думаем. Просто когда-то эти слова звучали только в подвалах и на кухнях. И знаете, не думаю, что тысячи погибших на окраинах империи благодаря недальновидности ельцинского правительства стоят моей свободы слова.

— Благодаря которой, собственно, вы и узнали об этих трагедиях.

— Нет, поехал и увидел все своими глазами. За нашу эфемерную свободу благодарить нужно глобализацию-матушку. У нее ведь есть не только минусы, как, например, уничтожение национальных культур. Информационное поле становится одно на всех. Сегодня ни один тиран не может закопать население живьем, и чтобы об этом никто не узнал. При чем тут Ельцин? Все эти политики-олигархи подыгрывают Западу, у них же там деньги в банках…

— А Ходорковского вам не жалко?

— Жалко. Он единственный олигарх, который вызывает у меня уважение. Во-первых, потому, что, как говорят мужики, сидит правильно. Во-вторых, не сбежал, как другие, долги отдал. В-третьих, если бы это была борьба с олигархией, с ворами, то, наверное, он сидел бы не один. Это только слепоглухонемой не видит.

Но я не из тех, кто живет во всей этой суете, и не ностальгирую ни по какому периоду в истории нашей страны. Не было рая на земле. Я не из диссидентов, многие из которых, как Новодворская, похожи на баптистов. Они с утра до ночи ждут конца света и не видят вокруг вообще ничего хорошего. А я, слава богу, православный и вижу, как многое в нас меняется к лучшему. В небо надо смотреть почаще. Не всем нужна свобода, и мне кажется, они бы ее с удовольствием закрутили. Гораздо легче командовать быдлом, стадом. Кинуть ему попсы, льгот-костей, и пусть хавает.

— Долго вы держались…

— В смысле?

— Насколько я понимаю, попса — ваш излюбленный конек. Вы, как правило, любой разговор с нее начинаете.

—  Иронизируете? Хорошо. Попса для меня понятие глобальное — от монументов Церетели до многих представителей нашей Думы. Сегодня попса представляет государственную идеологию. У нас ведь сплошные праздники — день мента, день пожарного, день врача. И празднуют-то одни бюрократы, и поют для них одни и те же рожи. Нет чтобы самодеятельность показать, как раньше. И то было бы веселее. Попса стала государственным искусством, и я вижу в этом одно из проявлений растущего тоталитаризма. Вот вы скажите, какие сегодня у нас в стране две главные проблемы?

— Как всегда — дураки и дороги.

— Тогда четыре. Мы сейчас легко можем развалиться к чертовой матери: Дальневосточная республика, Сибирская, Европейская. По слухам, Башкирия хотела купить у Оренбургской области сто гектаров земли на границе с Казахстаном, чтобы иметь внешние рубежи. Но оренбуржцы отчего-то не захотели продавать. Как уберечься от развала? Держать ноги в цементе вертикальной власти. На самом деле я Путина прекрасно понимаю. В ужасе человек. Страна на глазах делится, куда ни глянь — всюду сидит местный царек. Путин понасажал генералов, но они не очень справляются, политика слишком витиевата для них. А среди командующих округами остался один боевой. Приобретенный кровью и потом в армии духовный и окопный опыт на гражданке не служит. Это же безумие — везде свои законы, свои налоги, свои амбиции, свои казнокрады. Как собрать все воедино, уберечь страну от развала? В нашем менталитете заложен один ответ — потуже закрутить гайки.

— А вы с президентом лично знакомы?

— Нет. Конечно, мне как художнику интересно пообщаться с политиками. Но я все время помню известное: художник, бойся власти, будь подальше от нее. Тогда у тебя будет больше возможности сохранить внутреннюю свободу. А когда с человеком выпил, закусил, а потом где-нибудь спел про него не так… Он же мне позвонит, спросит: Юрок, ты чего, в натуре, творишь-то? Нехорошо.

— И ведь обязательно споете что-то не так. Вот вы в православии признаетесь…

— Я не признаюсь. Я верую. Но то, что я всуе об этом упомянул, это плохо.

— Между тем гнев — один из смертных грехов. А вы довольно гневливы.

— Да, я заводной. Но дело же не в том, чтобы стать похожим на мать Терезу. Этот образ мне как-то не очень подходит. Эстетически. Важна не цель, а движение к добру в самом себе, к свету, к миру в своей душе. Молитва помогает. Просто иногда дает себя знать полученный от мамы татарский характер.

— То-то меня предупреждали, что при вас нельзя произносить фамилию Киркоров.

— Почему нельзя? Хорошая болгарская фамилия. Жаль мне Бедросовича, старается быть мужиком, ан не выходит каменный цветок. Я же не идиот, чтобы кричать: долой попсу! И не считаю, что на сцене должна царить только группа «ДДТ». Да страна с ума сойдет через неделю! Я говорю о том, что у людей должна быть возможность выбора. Умники кукарекают: да пожалуйста, пускай человек приходит в магазин и выбирает, чего душа просит. А телевизор он может не смотреть и радио не слушать. Это правильно. Но я много раз терпеливо повторял, что это мы с вами люди культуры, мы ею занимаемся, мы знаем ключи, где она бьет. А представим себе лесоруба Васю, который отпахал смену, пришел домой, включил «ящик» — вот и вся его культура, — и что он там видит? Высоцкого с Окуджавой? Джона Леннона? Диму Ревякина с Егором Летовым? Или, может, молодежь какую-нибудь продвинутую? Нет, он видит одни попсовые куриные окорочка. Простой люд не дурак, зачем кормить его жвачкой, воспитывать молодежь на целлофане. В пластмассе жить тяжело, она холодная, неуютная, как в ней душе-то? А в клетках живых душе приятно. Там сперматозоидов больше вырабатывается. Чтобы детей рожать. А то на миллион детей меньше рождается каждый год, ну куда это годится? Разрекламировали пиво и презервативы.

— Вам не кажется, что в этом виноваты и ваши коллеги-музыканты?

— Понимаете, есть две позиции. Одна из них очень актуальна в Москве, это точка зрения Гарика Сукачева, Славы Бутусова, Макаревича, Троицкого и т. д. Мои оппоненты говорят: да ерунда это все, Юра, мы же свои песни играем, пусть хоть сто киркоровых стоит с нами на одной сцене, нам наплевать. А мне не наплевать.

— Вас не смущает, что вы один?

— Один в поле воин. Пускай выходят в чисто поле. Может, мое мнение ничего не значит, но для меня и Гарик, и Андрей, и Земфира не имеют отношения к рок-музыке. Потому что они нарушают несколько принципов, которые мы вынесли из прошлого века. И первый из них — если ты рок-музыкант, ты поешь о том, что не только у тебя болит. Не будь официантом от искусства, не езди к олигархам и не пой у них в бане. Ты же рок-музыкант, Моррисон, Леннон, сама свобода. На тебя молодежь смотрит. Ты что, двадцать лет песни писал, чтобы ботинки рекламировать? Зачем они поехали в тур «Голосуй или проиграешь»? Демократию отстаивали — ладно, но почему за бешеный гонорар? Это же не рок-н-ролльно. Деньги можно на других сценах заработать, а то «…и ни церковь, ни кабак, ничего не свято».

— Кстати, вы, кажется, уже получили первый подарок к юбилею. От Государственной думы.

— Вы об инициативе по запрещению фонограммы? Действительно, я был одним из первых, кто поднял этот вопрос. Помните, мы со «взглядовцами» по телевидению показали, как поп-звезды на самом деле поют? Жулье это все. Надо всех фонограммщиков собрать на стадионе в Лужниках и заставить петь живьем. Представляете, выходят эти гуманоиды в перьях, все наши певицы с кличками восточноевропейских овчарок…

— Это вы, простите, кого имеете в виду?

— Да кого ни возьми — у всех клички.

— Думаю, народ на такое представление валом повалит.

— К сожалению. Но это будет уже не музыкальный концерт, а юмористическое шоу. С ведущей Дубовицкой. Шикарная получится программа, «Поем живьем» называется.

— Но ведь в сборном концерте сложно петь живьем. Технически.

— Да брехня это все! В фестивале «Нашествие» несколько десятков групп участвуют, и все живьем. А на Западе! Это все наша элементарная распущенность. На премии «Муз-ТВ» из сорока команд живьем играют только Бутусов и, как это ни странно, группа «Звери». Стыдоба. Есть у меня на эту тему очень красивая история. Я дружил с Мулявиным, замечательным музыкантом, царство ему небесное. Несколько лет назад на белорусском фестивале «Славянский базар» один певец… Ну, Ихтиандр такой…

— Витас?

— Да, он. Так вот: решил этот Витас спеть «Белоруссию» живьем. И ни в одну ноту не попал. Заходит Витас за кулисы, а там страшно бледный Мулявин: ведь любимая его песня! Мулявин этому Витасу в лоб закатал: никогда больше не пой эту песню без фонограммы, ежели не можешь. Мы сейчас хотим сделать стадионные концерты на Дальнем Востоке. А там вообще нет хорошей аппаратуры. Зачем? Так называемый артист приезжает с мини-диском и двумя колонками, трынь-брынь, и все довольны. А в результате? Посмотрите на все эти «интервидения». Ведь ни одного внятного исполнителя не могут найти. Чтобы добить харизмой и глоткой куриные мозги всех этих европейских домохозяек! Так что я полностью поддерживаю этот закон. Правда, в возможность его исполнения верится не очень. Опять пойдут всякие взятки и шмятки.

— А вы сами, что, от них застрахованы?

— Ох, милая… Невозможно быть свободным, живя в обществе. У меня куча детей, мама, родственники. Я должен их кормить. Естественно, приходится идти на какие-то компромиссы, но должна быть черта, где они кончаются. У кого спросить?

— А кому поверите?

— Духовнику своему. Вот с Солженицыным хотелось встретиться, руку пожать. Но он очень плохо себя чувствует.

— Не обвиняете его в антисемитизме?

— Нет, конечно, я же читал его книжку («Двести лет вместе». — «Итоги»). По-моему, там всем досталось, и достаточно объективно.

— Кто еще у Шевчука в авторитетах?

— Да мало ли хороших людей? Историк Панченко был замечательный, Лихачев, Гумилев. Ныне здравствующие Андрей Павлович Петров, Александр Дольский, поэты наши Кушнер, Соснора, Уфлянд, да я могу тысячи две имен перечислить просто душевных людей, которые не опошлились, не продались, честно живут, трудятся, на которых по большому счету стоит Россия.

— С какой пошлостью сложнее бороться: с советской или с нынешней?

—  Пошлость всегда существует, это вечная середина. А дурак всегда найдет себе проблему. Я тоже.

Юнна Чупринина

http://www.itogi.ru/Paper2005.nsf/Article/Itogi_2005₀₆_15₁₃_2328.html