По Кубани

Оглавление

Общее направление отступающих в 1919 году белых войск Юга России было — Крым и Кубань.

В связи с менявшейся обстановкой на фронте менялось и направление отступления.

Я отходил со своими двумя пушками 3-й Марковской батареи. Мы были погружены на железнодорожные платформы. Конский состав шел походным порядком.

Значительно южнее Бахмута наш эшелон был отрезан противником. Я был принужден оставить со своими офицерами и солдатами эшелон и потерял при этом свои пушки (смотри очерк «При отходе»).

Приблизительно через неделю с трудностями добрался пешком до Ростова. Был конец декабря. В районе вокзала нашел командира батареи полковника Лепилина. Оказалось, что 2-й взвод нашей батареи в одном бою погиб.

Два офицера, отходившие со мной, уже раньше явились полковнику Лепилину.

Получил указание отправиться на Кубань, в станицу Кущевка. Отправился на вокзал. Никакой поезд на Кубань не шел. Стоял только на отдельном пути поезд Командующего. Кругом поезда стоял караул. Оказалось, что весь караул состоял из первопоходников. Я заявил, что я тоже первопоходник. Разрешили взобраться на открытую заднюю площадку последнего пассажирского вагона. Был сильный мороз. Около меня собралось на маленькой, тесной площадке человек 15. Некоторые висели на поручнях. Вскоре поезд отошел. Шли исключительно скоро и без остановок. Один висевший на поручне сорвался.

Поезд остановился в Кущевке. Согласно полученному приказанию я остался в Кущевке.

Так через день приехал полковник Л. с офицерами и разведчиками батареи. Я нашел поручика Макаревича (Макара) больным и каким-то скрюченным. С ним был поручик А. Валентин.

Я получил приказ взять одного разведчика батареи и немедленно отправиться верхом на поиски капитана Шемберга, который уже раньше ушел на Кубань с конским составом батареи.

Еще не оправившийся от дизентерии, полубольной, я надеялся на небольшой отдых, но пришлось опять двинуться в дорогу.

Впечатление от станиц, которые я проходил верхом с разведчиком, было очень странное. Не было видно жизни! Хозяева, у которых мы останавливались, относились к нам хорошо, но чувствовалась какая-то растерянность, какое-то ожидание чего-то и сильная подавленность.

Годы войны сильно отразились на психологии населения.

Проблуждав по разным станицам несколько дней и не найдя капитана Ш. с лошадьми, я направился на указанный мне ранее конечный пункт — станицу Уманскую.

Шли мы прямо по железнодорожному пути. В Уманской я вошел на вокзал и увидал здесь большую группу оживленно беседующих казаков. Настроение у них было тревожное.

В станице уже были наши офицеры с Лепилиным. Капитан Шемберг был найден по телеграфу в Тихорецкой и через несколько дней привел оттуда коней батареи.

Поместился я вместе с поручиками Макаревичем и Афанасьевым. Не зная, кто наши хозяева по религии, мы закурили в доме. Хозяйка — крупная пожилая казачка — просто выгнала нас на мороз и начала проветривать большой казачий дом. Хозяева оказались староверами. Мы клятвенно обещались в комнате больше не курить. Но что касается самогона, то это, как будто, не грех! Сам хозяин его нам доставал и мы пили его с огурцами под шум телеги. Третий сорт его был самым ужасным.

Из батарейных офицеров я больше всех интересовался конями батареи, и, когда капитан Ш. вернулся с лошадьми, то при осмотре коней полковником Лепилиным мы установили ужасное состояние конского состава. Среди лошадей не оказалось моего сибирского маштака, который был несколько раз подо мною ранен. Его украли.

В Уманской станице в это время находились три батареи Марковской артиллерийской бригады:

батарея полковника Изенбека — личный и конский состав;

батарея полковника Лепилина — личный и конский состав;

пушки этих батарей погибли при отходе.

4-я батарея — личный и конский состав и четыре пушки.

Личный состав 4-й батареи сильно поредел и ее орудия были переданы в батареи полковника Изенбека и полковника Лепилина.

В Уманской весь конский состав нашей батареи был перекован под моим надзором.

Полковник Лавров из управления дивизиона явился в одной из станиц с целью переписать всех коней по именам. Хотя я был тогда и очень уставшим, все же пришлось мне полковнику помогать, так как я единственный знал всех коней по именам, а списков никаких не было.

Батареи полковника Изенбека и полковника Лепилина недолго задержались в станице Уманской.

В городе Ейске произошло восстание, и батарея полковника Изенбека вместе с батальоном марковской пехоты были направлены туда для восстановления порядка.

Батарея полковника Лепилина была направлена к Батайску для поддержи предполагаемого наступления на Ростов.

Батарея шла в составе двух орудий, под командой капитана Шенбергa. Во время похода к Ростову мороз был исключительной силы за батареей шли сани, чтобы подбирать отстающих и замерзающих солдат.

В одной станице недалеко от Батайска поручику Прюц было приказано присоединиться с одним орудием к пехоте. При осмотре готового к маршу орудия оказалось, что личный состав вновь набранных людей был в таком плачевном состоянии, что приказ о движении был отменен. Необученные мальчики, изображавшие ездовых, плакали, потому что им было холодно.

Батарея, не имея возможности исполнить своего задания, пошла обратно, и тогда, три дня спустя, вступил в командование подполковник Стадницкий-Колендо, и 3-я батарея опять направилась в сторону Ростова.

Я, поручик Прюц, с двумя конными разведчиками был выслан вперед, дабы связаться с начальством. Мой разъезд шел всю ночь Мы продвинулись верст на 30, не встретив ни одного солдата белой армии.

Как оказалось потом, под станицей Ольгинской в это время была уже разгромлена Марковская пехотная дивизия. Здесь погибла 2-я Марковская батарея. Под станицей Гниловской погиб взвод Марковской артиллерии под командой поручика Георгиевского. Последний был убит в бою.

Когда начало рассветать, я остановился, и мы начали рассматривать ровный, гладкий горизонт. Нигде не было никакого движения. Слезли о коней, закурили, дали отдохнуть коням. Мороз был незначительный.

Решил вернуться, и мы пошли обратно уже крупной рысью. Спустя несколько часов нагнали нашу батарею на походе. Она уходила вглубь Кубани.

Поэме командование нашей батареей принял полковник Лепилин.

При отходе по Кубани 3-я Марковская батарея в боях не участвовала. Только около одной станицы была дана задача оборонять мост, но еще до соприкосновения с противником батарея была снята. Отступление было непрерывным, почти без дневок. Отношение населения к проходящим частям было сдержанным.

Приведу один эпизод.

В большую станицу Полтавскую пришли поздно вечером. Я поместился с двумя офицерами батареи в доме довольно зажиточного казака. Нам отвези большую комнату. Мы пытались установить дипломатические отношения с хозяевами, но никакого интереса к нам не проявлялось, и мы сидели голодные. Вероятно, хозяева устали от квартирования войск.

Опыт нам подсказал — скромно выжидать!

Действительно, картина скоро переменилась, случилось чудо. В нашу комнату вошла интересная девушка лет восемнадцати, внучка хозяев. Она присела к нам, и началась оживленная беседа. Оказалось, что она гимназистка, училась в Петрограде, где жила у замужней сестры. По Петрограду, как городу, пошли общие воспоминания. Конечно, мы все растаяли, встретив молодую, интересную, интеллигентную девушку.

Смотря на нас, растаял и старик казак, и мы и не заметили, как появилось жареное холодное мясо, грибки, конечно — и графинчик. Затем появилось и горячее блюдо.

Подсел к нам и сам хозяин и начал рассказывать про былое. Вот, у него шесть рабочих коней, а у деда был целый табун, и т. д.

Мирное, тихое, временами веселое собеседование было, к сожалению, прервано сообщением, что нужно идти к командиру батареи полковнику Лепилину, так как там офицеры собираются уминать и будет самогон.

На этот раз нехотя пришлось идти, чтобы принять участие в маленькой пирушке.

Когда туда пришли, то настроение там было уже несколько повышенное. Присоединились и мы, и настроение все повышалось. Во время ужина я сболтнул, какая чудная девушка у хозяев дома, где мы остановились.

И — о, ужас! — кто-то проронил: «Мы все пойдем туда», — а была уже полночь. Ни слова не говоря, я, сильно уставший, немедленно встал я пошел к дому наших хозяев. Но никто и не приходил, и я опять вернулся к пирушке.

Наконец, пирушка окончилась, и мы все пошли по своим квартирам. Трудно было в темноте найти входную дверь дома, но услужливая рука старика хозяина втянула в дом и привела к какому-то дивану.

Пробуждение было неприятное; в голове шумело, и мучило сознание, что сделали что-то нехорошее. Хозяева дома отнеслись к нам так хорошо, а мы «потеряли лицо», вернувшись с трудом домой.

Кто-то постучал в дверь, и опять — о, чудо! — вошла сама милая девушка, весело улыбнулась и поставила нам на стол поднос с графинчиком для опохмеления и кое-что вкусно-съедобное.

К сожалению, надо было опять идти в поход! Расставание с хозяевами было исключительно сердечное, а девушка-чудо и всплакнула, а на улице, когда батарея уходила, помахала нам платочком.

Другой раз, в другой станице был эпизод другого характера.

В доме, который нам отвели при расквартировании, нас, двух офицеров, положили во что-то вроде передней и всю ночь нас будили. Шмыгали туда и обратно какие-то люди, и слышались разговоры о самогоне.

Этот дом оказался каким-то самогонным заведением.

В одном хуторе, где мы переночевали, хозяйка-казачка раскраивала и перешивала алый мундир мужа-конвойца на одежду для своих детей.

Однажды на походе нас перегнал шедший очень быстро пешком рослый пехотный офицер. Мы узнали в нем капитана Максимовича, командира роты одного Алексеевского батальона, с которым мы работали при наступлении в 1919 голу на север, по широкой Московской дороге.

Как всегда, очень спокойный и уравновешенный, он нам сдержанно отвечал на наши вопросы. На вопрос: «Где ваша рота?» — он оглянулся назад, где за ним никого не было, скомандовал что-то вроде «рота, шагом марш», — и, махнув нам рукой, пошел дальше, несколько горбясь.

Остановясь на ночлег в одном богатом доме, мы были приглашены хозяином-армянином на ужин. На ужине присутствовала его дочь, молоденькая красавица-армянка. Хозяин держал ее так строго, что мы не смогли за ней поухаживать. А тоска по интеллигентным женщинам была большая!

В одной немецкой колонии у пожилого хозяина, бывшего гвардейского фельдфебеля, был рояль, и поручик Ленцевич вечером играл нам на нем веселые мотивы. За несколько лет войны я впервые увидал в деревне рояль.

Приближаясь к Новороссийску, приблизительно в одном переходе от него, из-за страшной грязи, в которой застревали пушки, которые наши измученные кони вытаскивали с большим трудом, мы начали передвигаться прямо по железнодорожному полотну. В одном месте, где должен был пройти бронепоезд, нас заставили опять спуститься с исключительно крутого и высокого откоса полотна вниз на размытую дорогу, и опять начались мучения для коней.

Вечером добрались до какой-то станицы и здесь переночевали. На рассвете двинулись прямо на Новороссийск. Подъемы на горы были исключительно тяжелы. Я вел пушки и — да простит меня Господь — невероятно ругал ездовых, чтобы принудить их взять из конской силы все, что только возможно, и спасти орудия.

На одном чрезвычайно длинном подъеме кони окончательно стали. Полковник Лепилин, ушедший вперед, прислал приказание бросить пушки Я спустил их под гору.

Под вечер мы были в Новороссийске. Коней поставили в какой-то громадный двор.

Мол был совершенно пустой. Не было ни одной лодки, ни одного парохода, кроме парохода «Маргарита», предназначенного для погрузки частей Марковской пехотной дивизии и Марковской артиллерийской бригады.

«Маргарита» стояла далеко у длинного выбега-пристани. Где-то вдали виднелся английский дредноут «Король Индии».

Оказалось, что наш пароход был уже переполнен и все части дивизии и бригады, кроме нашей 3-й батареи, были уже погружены. От всех наших батарей был погружен только конский состав 1-й батареи.

Полковник Лепилин приказал оставить всех наших коней. Я простился взглядом с лошадьми и погладил мерина «Бук» — среднего роста, очень большой силы и добросовестного работника. Я дал «Буку» немножко найденного мною сена.

Комендантом «Маргариты» был марковец-пехотинец полковник Сагайдачный, знакомый нашей семьи еще по Петрограду. На пароходе я познакомил полковника Сагайдачного с подполковником Стадницким-Колендо.

Когда наша «Маргарита» еще стояла у пристани Новороссийска, английский дредноут «Король Индии» открыл артиллерийский огонь из тяжелых орудий по горам Новороссийска.

«Маргарита» была направлена в Севастополь. По выгрузке личный состав всей Марковской батареи был временно размещен в одной деревне над Севастополем. Вскоре нас перевезли в Симферополь, и началось заново формирование батарей Марковской артиллерийской бригады.

В Крыму и в Северной Таврии в 1920 году Марковская артиллерийская бригада работала со своей Марковской пехотной дивизией.