Генерал Корнилов — стержень стальной

Оглавление

Не будь тебя, прочли бы внуки.

В истории: когда зажег

Над Русью бунт костры на муки,

Народ как раб на плаху лег

М. Савин

31 марта 1918 года, на рассвете весеннего дня, отлетала в надзвездные выси светлая душа генерала Корнилова.

Когда из-под осыпавшейся штукатурки вынули безжизненное тело его и отнесли на берег Кубани, молнией пронеслась весть о роковой утрате маленькой армии.

И на подступах к Екатеринодару, на смертном, ровном, как стол, поле, где редко разбросанные лежали рядами в цепях походники: «корниловцы», офицеры и солдаты, партизаны, казаки, горцы, ростовские студенты и русские девушки, обдаваемые дымными, едкими, беспрерывно грохочущими разрывами, хлещущей землю шрапнелью, где у редко дымящихся пулеметных стволов, у переставших подскакивать по команде «огонь» пушек, с замолкнувшими, без патронов, винтовками в руках, лежали спокойно и безропотно, дожидаясь, участи своей — раны или смерти; и в белых хатках Елизаветинской станицы, где корчились и стонали «выбитые из строя», с раздробленными костями и внутренностями, смешанными с пылью и кровью, страдая и мучительно прислушиваясь к гулу решительной битвы; и в толпе беженцев многострадальных — женщин, стариков и детей; в группе штабных" у фермы Экономического общества — у всех, у всех, за исключением, лежавших, слившихся со степью серыми фигурками, «на браня убиенных» — стал один вопрос, вопрос, ставший огромным, равнозначащим жизни, заслонившим призрак смерти и все личное: «А как же дальше? Кто другой, если его нет?..»

— Кто выведет? Кто спасет Россию и нас? С кем пойдут вновь бестрепетно умирать «корниловцы»? Кто пойдет вперед сам, бесстрашный?

— Кто же другой, как зоркий кормчий, различит пути во мгле туманной? Кто отыщет нам вехи исторических дорог?

Страница, еще небывалая в истории России, закрылась, пресеклась жизнь большого человека, кончилась великая трагедия великой души… Недавний Верховный Главнокомандующий, с именем грозным и славным Корнилова, прогремевшим в отдаленнейших уголках величайшей страны… Как простой ротный командир в самом пекле пехотного боя… В страде огня, под свист пуль, рокот осколков… Диктатор… Но не тот диктатор древнего Рима, окруженный рукоплещущим народом, повелитель 40 легионов. Нет. Русский диктатор — впереди пехотных цепей, в короткой солдатской, запачканной глиной шинели, на вспаханной гранатами вязи Кубанского чернозема…

Почти одинок… С тремя тысячами измученных, оборванных «корниловцев», без иностранной помощи, без друзей и союзников, без тыла, без базы, без снарядов и патронов, наперекор логике и законам войны, идя быстро и неутомимо, он побеждает там, где победа кажется немыслимой вещью… <>

Пока живет в человеке инстинкт, в минуты смертельной опасности он думает о жизни…

И когда Корнилов посылал роты в бой, каждый думал не о смерти, а о жизни, о подвиге и кричал:

— Ура генералу Корнилову!

И увлекало это «ура», а еще большее он сам, едущий впереди, безразличный к опасности.

Корнилова не стало… Не стало диктатора — вождя «милостью Божией», и, как оказалось потом, когда стало возможным оценить прошедшее с высоты некоторой «исторической перспективы», этой смертью из тела, из остова Белого движения был вырван в самом зародыше его, 31 марта 1918 года, стальной стержень его — Корнилов.

О той поры Белое движение росло, развивалось и сокращалось без стального стержня, без хребта, без диктатора…

Огромная машина пошла в ход: было много в ней разных частей, было словно их взаимодействие: казачество, затуманенное сепаратизмом и политиканством; ставропольское крестьянство — темное, не пережившее большевизма, махновщина — Гуляй-поле, Запорожье, никому не желающее подчиняться, запуганное, задерганное, но обозленное крестьянство, способное к выстрелам в спину; передовая интеллигенция, не доверявшая «белым генералам»; добровольчество — жертвенно порывистое, способное на величайшие подвиги, но живущее нервами, реакция, широкий потоком вливавшаяся в армию, следовавшая за ней и сводившая к нулю все, что ценою крови и подвига было добыто на фронте, — вот те элементы, те «иксы» уравнения, с которыми пришлось оперировать белым вождям.

И вот в тот момент, когда, казалось вот-вот загудит колокол Ивана Великого, выяснилось, что уравнение со многими неизвестными не решено, что у гиганта, белого колосса, нет стального стержня — спинного хребта, и за приливом побед у Курска и Орла начался отлив — драма в Новороссийске.

Благороднейшие, героические облики последующих вождей не походили на Корнилова — с его окладом ума и воли, столь нужными послереволюционной России.

Он, Корнилов, не считался ни с чем, что стояло на дороге к счастью и восстановлению России: ни прошлое, ни чины, ни ордена, ни титулы и положения, ни федеративная кукольная политика Кубанских демократов, ни реакционные стремления Русских помещиков — ничто не ослабило бы натянутую тетиву с направленной на коммунистическую Москву стрелою Корнилова; как огромным молотом, раздавил бы он своей громадной волей и «щуплого» самостийника, и спекулирующих на крови героев тыла, и «взыскивающего свое», секущего крестьян помещика, и работающего в подполье эсера, и бандита Махно…

Железо и кровь… Военная диктатура… Смерь за измену Родине… Быть может, потому и не долетела белая стрела до Москвы, что стержень волевой — Лавр Корнилов — был вырван из живого тела Белого движения 31 марта 1918 года.

У Ленина-Ульянова было монгольское в крови… Черная месса коммунизма была угодна Судьбе — диктатура полувосточного деспота полностью проведена над русским народом, но диктатура и воля ко злу, черная, сатанинская воля. Централизация власти и военного управления… Железо и кровь… Расстрел на месте и гибкая формулах «Контрреволюция, спекуляция и саботаж…» Сотни тысяч к расстрелу, но коммунистический интернационал спасен и груда черепов, во сто крат превыше чингизхановской, увековечивает диктатуру Ленина, но сотня тысяч своих же остаются обреченными на все ужасы Одесских, Новороссийских, Севастопольских и Киевских эвакуаций…

Удары железной перчатки Коминтерна парируются бархатной, и солдаты и офицеры белой армии не слышат, чтобы расстреляли какого-нибудь захлебнувшегося в грабеже спекулянта…

Часто приходилось слышать из уст солдат и казаков:

— Эх, был бы Корнилов… Ну, Корнилов этого бы не позволил… Простой народ чувствует правду «нутром».

Корнилов знал, чего он хочет, и умел желать: воля его не гнулась, она могла сломаться, как сталь, но лишь вместе с жизнью.

Корниловцы-походники помнят, как он не хотел уходить с фермы, находившейся в самом пекле артиллерийского ада, и наперекор почти всем советникам решил еще раз идти на штурм Екатеринодара. И каждому было ясно, что город будет взят — или Корнилова не будет.

Судьбе было угодно второе…

Корниловы родятся раз в сто лет. Напряжение их воли не знает предела и приводит лишь к двум путям: победе или смерти.

Не довелось генералу Корнилову донести гордо и высоко поднятое в шквале революционного урагана трехцветное знамя до стен зубчатых Московского Кремля. Изорванное и окровавленное, трепетало оно на берегах Кубани, но борьба, начатая в Донских степях, продолжается…

Настанет день, когда незримые нити Корниловской воли приведут руки с трехцветным знаменем на стены древних святынь, и тогда в складках победного родного блага, как и в памяти народной, будет вечно шить неумирающая, светлая душа убиенного «болярина» воина Лавра, генерала Корнилова, первого диктатора, борца и мученика за Русскую Землю.