Он сражался за Родину

На май выпадают две большие даты: 60-летие Победы и 100-летие Михаила Шолохова. Почти всю войну писатель провел на фронте

1941 год. Второй день войны с Германией. В Москву уходит телеграмма: «Наркому обороны Тимошенко. Дорогой товарищ Тимошенко. Прошу зачислить в фонд обороны СССР присужденную мне Сталинскую премию…».
26 июня. В Вешенской митинг — провожали первых новобранцев. Шолохов не мог не выступить. Произнес «В этой Отечественной войне…»
Выходит, первым провозгласил, что война примет всенародный — отечественный! — характер и не быть ей легкой и скорой.

Первый выстрел

Через несколько дней главный редактор газеты «Красная звезда» Д. Ортенберг прислал телеграмму с приказом: «Явиться к месту назначения».
Редактор оставил воспоминания: «Шолохов явился раньше, чем мы ожидали…» Все в редакции отметили — новобранец прибыл со своим боезапасом — сдал очерк «В казачьих колхозах». В концовке вместо выспренних призывов-назиданий заглянул в историю, которая, однако, так близка сейчас читающим:
«Дед мой с Наполеоном воевал и мне, мальчишке, бывало, рассказывал. Перед тем как войной на нас идтить, собрал Наполеон ясным днем в чистом поле своих мюратов и генералов и говорит: „Думаю Россию покорять. Что вы на это скажете, господа генералы?“ А те в один голос: „Никак невозможно, ваше императорское величество, держава дюже серьезная, не покорим“. Наполеон на небо указывает, спрашивает: „Видите в небе звезду?“ — „Нет, — говорят, — не видим, днем их невозможно узрить“. — „А я, — говорит, — вижу. Она нам победу предсказывает“. И с тем тронул на нас войско. В широкие ворота вошел, а выходил через узкие, насилу проскочил. И провожали его наши до самой парижской столицы. Думаю своим стариковским умом, что такая же глупая звезда и этому германскому начальнику предвиделась…»
Шолохова направили специальным корреспондентом на Западный фронт, в войска генерала Конева.

Под огнем

Как-то один журналист спросил Шолохова о поездках на передовую. В ответ выслушал привычное для писателя — без самовосхвалений или восклицаний: «А почему вас интересует?.. В том, что писатели поехали на фронт, ничего героического не было».
И без всякого пафоса принялся рассказывать о том, что все-таки стало проявлением отваги: «Нужно было перебраться на командный пункт полка, а немец вел огонь по площадям, все усиливая его. И место вроде неприметное, но „рама“ надыбала наше движение, огонь стал довольно плотный, а надо идти, взял я красноармейца, пошли, наше движение заметили, накрыли огнем. Залегли, красноармеец грызет краюшку, говорит: „Убьет, товарищ Шолохов. Давайте возвертаться“. Я — молчок, он же ведет, он знает, что делать, а дальше — открытое поле, не пройдем, переждали чуть, вернулись, но идти-то надо, кто начинал, тому и идти, снова пошли. Удачно, встретил нас командир полка, обрадовался…»

Контузия

1942-й. Начало года. У Шолохова тяжкая контузия с последствиями на всю жизнь. Это скапонировал во время посадки самолет (живыми остались только писатель и летчик). Но досрочно покинул госпиталь и отверг предложение Сталина долечиться в Грузии.
Вскоре отправил телеграмму в редакцию: «Здоров. Прошу санкционировать совместную поездку Карповым (ответсекретарь „Красной звезды“. — Авт.) Сталинградский фронт».

В окопе…

Сохранились воспоминания одного земляка-фронтовика:
«Михаила Александровича я разыскал в небольшом окопчике. Чтобы попасть в него, от КП надо было ползти не менее двадцати метров. Именно ползти: немцы рядом, и снайперы их, конечно, не спят.
Шолохов и пожилой солдат сидели на ящике из-под гильз, парень лет двадцати — плечистый, с белесыми бровями тоже в плащ-накидке — у стены окопа. Усатый тихо говорил: «Оно как кому повезет, однако… Вот мы с Митькой — сын это мой — уже четыреста шешнадцать дён воюем, и ни царапины. А другой, гляди, только придет в роту и пульнуть-то по фрицам не успел — уже готов. Вот оно как.
— А ты кто же будешь-то? Партейный инструктор? — неожиданно спросил он у Шолохова.
— Да что-то вроде этого…
— Газетки на пару закруток не найдется?
Газеты у Михаила Александровича не нашлось. Солдат досадливо поморщился, но Митька дал ему небольшую книжонку.
— Ошалел ты, что ль! Такую книжку — на закурки, соображать надо, однако…»
Речь шла о недавно появившемся рассказе Шолохова «Наука ненависти». Усач добавил: «Это такая наука, что без нее нашему брату никак нельзя, ну никак, понимаешь? Писал эту книжку не простой человек… Все знает, однако. Душа у него солдатская, понимаешь? Он по окопам, как ты, запросто. Приходит, садится, говорит: «Покурим, братцы? У кого покрепче?» Душа…»
Что дальше-то! Неожиданный бой начался. И Митьку убило: «Дымилась земля, снаряды рвали ее в клочья, гарь ползла по окопам, а солдат все стоял на коленях, недвижимый, как памятник сыну. Шолохов склонился над убитым парнем, взял его руку в свои ладони, крепко сжал ее… Лицо его вдруг посерело, на висках взбухли бугорки вен, а в глазах была мука… Рота пошла в атаку. Сибиряк наклонился над сыном, губами прижался к его лбу, сказал чуть слышно: «Прощай, Митька. Вернусь — похороню».

Военный роман

В тот год замыслил роман «Они сражались за родину». Надо знать: автор просил писать слово «родина» в названии романа с маленькой буквы. Явно не хотел искусственной пафосности.
Мечтал о трилогии. Жаль, что не получилось. Вина на Хрущеве и Брежневе — препятствовали, ибо боялись, как будет отображен Сталин. Но сказались и последствия контузии, и болезни.

Партцензура

В сорок третьем родились первые главы военного романа. Узнаю в архиве, что они, оказывается, прошли цензуру в ЦК. Синий карандаш многое подчеркивал; увы, не смог разобрать фамилию этого бдительнейшего читателя. Забеспокоили же его такие, к примеру, выражения: «Нет, Коля, ты как хочешь, а я генералом не желаю быть», «Армию разбили», «Идем мы пятый день, скоро уж Дон, а потом Сталинград…», «Разбили наш полк вдребезги, а что с остальными? С армией?..», «Похожий на английского министра Идена». И еще, еще, еще.
Пришел я домой и стал сравнивать с последним изданием. Почти все из запретительных подчеркиваний осталось в романе. Лишь в реплике Лопатина «чертов союзник» стало: «наши союзники».
Выходит, Шолохов не принял руководящих цензурных придирок.

Немедленная помощь обещана

1944 год, февраль. Шолохов из Москвы шлет в свои Вешки, секретарю райкома партии, телеграмму:"7 был Андреева тчк Немедленная помощь обещана тчк Привет Шолохов». Это он поминает фамилию наркома земледелия. Таков итог обращения писателя с просьбой помочь Дону: там не только военный разор, но и засуха. Москва выделила ссуду зерном на семена и продовольствие, даже строительный лес.
Земляки оценили заступничество. Шолохову передали с одного колхозного собрания такую «речь»:
— У меня пятеро детей, муж убит на войне. Хату разбило бомбой. Живу в блиндаже. Думала — погибну, и вот радость. Мне дали лес, делают хату, выделили 30 пудов зерна.
Теперь я снова живу. Дорогие товарищи, передайте Михаилу Александровичу от всех вдов низкий поклон и пожелания ему здоровья и счастья.

Строки гордости и скорби

В день рождения пришла весточка от одного приятеля военных лет. Он напоминал, каково приходилось писателю в войну один на один с совестью:
«Помню, Михайло, когда сообщили в феврале 1942 года, что убит на фронте писатель Кацман, ты очень рыдал…
Помню, ты говорил: Левко, никогда не поверю, что Артем Веселый — враг народа…
Помню, прилетела из блокадного Ленинграда Ольга Берггольц и читала свой «Февральский дневник», ты ребенком рыдал…
Помню, как Петр Андреевич Павленко, узнав, что ты не хочешь идти в бомбоубежище, приказал отнести (тебя)…»
18 декабря 1945 года Шолохова демобилизовали. В его военном билете запись — полковник в запасе.

Эхо войны

50-е годы. Война не отпускает. Из рассказов земляков:
«Однажды среди стаи ребятни приметил Михаил Александрович белобрысого, глазастого мальца в драной-передраной одежонке. Поманил его к себе:
— Ты откуда будешь, цыганенок?
— Я, дяденька, не цыганенок… Меня Ванюшкой зовут.
— И где же ты живешь, Ванюшка?
— А когда где. Я приблудный…
Шолохов долго смотрел на пацана, ничего не расспрашивая. А потом сказал как будто весело:
— Приблудными бывают только овцы или куры. А ты — человек. Есть-то хочешь?
Тот кивнул. Шолохов тогда: «Пошли к нашему шалашу…» Может, эта встреча — искра к запалу взорваться рассказом «Судьба человека»?

Валентин ОСИПОВ, писатель, лауреат Шолоховской премии

10.02.2005