 |
| Русское Воскресение | Марко Маркович | 10.02.2005 |
Помимо всех физических пыток и смертельных угроз, в Ясеновце заключенным приходилось терпеть холод, голод, невыносимые для жизни санитарные условия и заразные болезни. В бараки проникали дождь, снег и ветер. «Ежедневно по десятку товарищей замерзало. Тогда у нас еще не было специального места для захоронения, и трупы валялись повсюду вокруг. В некоторых местах они лежали целыми кучами», — рассказывает Эгон Бергер.
Еще тяжелее была повседневная борьба с голодом. «В начальный период заключения у некоторых еще сохранялось достоинство… - продолжает тот же свидетель. — Однако позднее, когда голод проявился в самых жестоких формах, мы перестали быть людьми. Однажды крупный загребский коммерсант Мартон упал замертво в котел с капустой, откуда его быстро вытащили, а лагерники спокойно съели по порции той грязной, закровавленной и завшивленной капусты, как будто ничего и не случилось». И далее Бергер приводит примеры, как сам он жадно ел репу над трупом своего зарезанного отца, как вместе с товарищами искал кукурузные зерна в испражнениях вояк-усташей, а также крал хлеб у своего больного друга, хотя тот пачкал хлеб о свой задний проход, чтобы предотвратить кражу.
А Салом-Шандор Мусафия вспоминает, как рисковал жизнью, чтобы украсть початок кукурузы, хотя один из усташей развлекался, стреляя из винтовки в каждого, кто приближался к початку. Эгон Бергер и Альберт Маэстро подтверждают, что в сербском лагере 3-Ц несчастные, которых усташи заперли с целью уморить голодом, в конце концов, начали жарить и есть куски трупов своих умерших товарищей.
Гигиенические условия были ужасающими. Адольф Фридрих утверждает, что «помыться и переодеться невозможно было до марта-апреля 1942 года». Вшивость среди узников была такая, что усташи даже испугались за себя. «Вши гнездились по нам, — вспоминает Эгон Бергер. — Ноги и тела были покрыты глубокими и гнойными ранами. В тех местах, которые мы не могли достать руками, были целые скопления… Если ночью умирал товарищ, лежавший рядом с тобой, то все вши с его тела сразу переходили на тебя. На мертвом оставались только гнезда гнид».
В таких условиях неизбежными были эпидемии дизентерии, и особенно брюшного и сыпного тифа. Только в Лепоглаве оказалось 1000 тифозных из 2500 узников (Садо Коэн-Давко). Однако заболевшие вынуждены были скрывать свои болезни и в большинстве случаев выходить на работу, чтобы их не ликвидировали как ненужных (Садо Коэн-Давко). Многие так, исхудав до костей, умирали (Адольф Фридрих). Яков Кобильо считает, что в бараках умирало около 20 человек ежедневно.
Наряду с такой «естественной» смертностью быстро вошли в обычай и каждодневные насильственные убийства узников в бараках, по дороге на работы и на самих местах работы. Садо Коэн-Давко пишет: «Каждый вечер в бараки приходили усташи и вызывали по 25−30 человек. Их уводили туда, откуда нет возврата». «На работы нас сопровождал усташский конвой, — вспоминает Данон. — Гоняли на работы около 500 человек, всегда бегом туда и обратно. По пути до места работы усташи часто стреляли по колонне просто так, от нечего делать, и каждый день кто-то убитый оставался на дороге. И на самих работах убивали ежедневно без всякой причины… По окончании работ всегда формировали колонну, и мы так же возвращались в лагерь. Хуже всего, опаснее всего было оказывавшимся в конце колонны (а кто-то ведь должен был идти и в конце!). Их усташи больше всего били и подгоняли. Обычно 5−6 идущих последними в колонне усташи задерживали и убивали прямо на дороге. Никогда в полном составе мы в лагерь не возвращались».
Яков Атияс дает самое потрясающее описание работ на савском валу: «Наиболее тяжелые и наиболее страшные работы в Ясеновце все-таки были связаны с „Валом“. Усташи потребовали, чтобы узниками был возведен вал на левом берегу Савы — не только из земляного грунта или камней, но также из трупов узников, которых они собирались ликвидировать. От обессиленных, измордованных людей-скелетов требовалось невозможное. Когда размокшую землю нельзя было возить в тачках или таскать в корзинах и ящиках, вынуждали носить эту грязь лопатами. Если же изнеможденный узник с лопатой споткнется или поскользнется в грязи, его били так жестоко, что он уже не поднимался на ноги и его, избитого, оставляли на „Валу“. Я уверен, и это все могли видеть, что там, на насыпях, каждый день убивали от двухсот до трехсот заключенных».
В соответствии с обстоятельствами или в зависимости от исполнителя применялись разные способы убийства. Ерухам Гаон упоминает убийства молотами, огнестрельным оружием, ножами, прикладами и заточенными железными прутьями, при помощи которых людей закалывали через рот. В конце войны, вспоминает Адольф Фридрих, «всех новых, равно как и старых, узников по 500−600 и более, связанных ржавой проволокой, уводили каждый день в Градину, где их днем и ночью зарезали, убивали молотами, а потом, полуживых еще, сбрасывали в кучи, обливали горючим и сжигали вместе с каменным углем в котлованах, имевших несколько метров глубины, куда постоянно подливали горючее». По этому поводу Эгон Бергер добавляет, что узники еще больше боялись случаев, когда усташи, порезав человека, бросали его в реку Саву: «Обреченного, связанного проволокой, вызывают, он поднимается на Граник, где усташ ударом ножа в живот сталкивает его в Саву, еще живого. Такой смерти все особенно боялись, ибо она была мучительнее, чем от молота. Под молот быстрее попадали и от него быстрее умирали».
Концлагерь Ясеновац останется памятным своими злодеяниями также из-за крематория полковника Пичили, где, кроме трупов, сжигали живых мужчин, женщин и детей. Садо Коэн-Давко рассказывает, что узников сначала запирали в здании рядом с печью кирпичного завода: «Здесь узникам приказывали, чтобы они разделись, после чего должны пройти „мытье“ и „дезинфекцию“. Несчастные женщины и дети даже не подозревали, куда они идут. На выходе, за дверями, стояли два палача с молотами. Когда кто-то входил в это помещение „для дезинфекции“, они били молотом по голове, а подручные тут же заталкивали еще живую жертву в печь… Та печь проглотила тысячи жертв, особенно женщин и детей». Яков Атияс отмечает: «Имелась и так называемая „марица“, то есть закрытая машина, на которой почти каждую ночь узников вывозили из бараков и сжигали в печах — как топливо!». Яков Кобильо лично присутствовал, когда большое число узников закрыли в заброшенном здании и заживо сожгли. А Эгону Бергеру известен случай, когда усташский преступник Маткович, не сжигая, отвел восемьдесят заключенных в Градину и там живыми замуровал.
Помимо печи действовала и так называемая «газовая камера»: «Это помещение было обустроено таким образом, чтобы ни один, даже малейший, глоток воздуха или света не проник в него. Это, в сущности, была газовая камера. В ней заканчивали жизнь дети трех, пяти, семи лет — дети сербов и евреев, дети, оставшиеся без родителей» (Миша Данон). А Яков Атияс подтверждает: «Много женщин и детей было отравлено в специальных камерах (закрытых помещениях) газом. Трупы отравленных могильщики выносили целыми партиями и закапывали или бросали в крематорий».
Имелась, наконец, и ужасно-пресловутая пещера с водой и клеткой из колючей проволоки — собственно, подземный тоннель, в который заталкивали узника на четвереньках, и он использовался для индивидуальной ликвидации: «Узнику негде было сесть или стать на сухое. Он не мог никак ни передвинуться, ни выпрямиться. В таком положении, согнувшись, через несколько часов человек не выдерживал и падал в воду. Наутро обычно могильщики вытаскивали узника из этого проволочного каземата. Мало кто оставался живым после этих ужасных пыток. Не помню, чтобы кто-то из таких мучеников прожил более 24 часов. Все в невероятных мучениях заканчивали свои несчастные жизни» (Адольф Фридрих).
Но и все эти ужасы не могли удовлетворить садистских инстинктов усташских преступников, которые постоянно выдумывали новые зверства. Обычным стало, что палачи пили кровь своих жертв. Саломон-Моника Мусафия был очевидцем, как палач Рашид при всех исполнил свое обещание «напиться живой крови» Бруно Диямата: «Когда несчастный еще бился в предсмертных судоргах, злодей пил его кровь. Встал ему коленями на грудь и из горла пил его кровь, а мы должны были смотреть на это». Яков Атияс вспоминает палача Любо Милоша, который «вонзил свой нож в грудь одному сербу и пил его кровь с ладони, говоря: «Сладка сербская кровь». А Садо Коэн-Давко оказался там, где усташи расстреливали прежде сотрудничавшего с ними еврея Шпилера, который в конце концов скомпрометировал себя, по их мнению, в «золотой афере». Выстрел Шпилера сразу не свалил. К нему подошел мусульманин Шабан Муица, по прозвищу «кровавый Муё», вынул нож и перерезал ему глотку, а затем подставил ладонь под шею, откуда струей била кровь, выпил полную пригоршню и облизал нож с ликованием: «Ах и сладка кровь, вот я и твоей напился!».
Бывали также коллективные «игры» или соревнования, чтобы определить, кто превосходит остальных в разнузданности и зверствах. Так, Исидор Леви был принужден присутствовать на «футбольном матче» усташей, которые играли отрубленной головой Сарайлии Булата, а затем с остальными узниками пройти строем мимо этой головы, которой вставили в рот сигарету. Садо Коен-Давко вынужденнно был очевидцем соревнования усташей, под руководством бывшего католического священника Филиповича-Майсторовича, по скорости стрельбы и видеть, как один за другим на землю падают 25 евреев, казненных за то, что совершили побег трое еврейских узников. Эгон Бергер не может забыть конкурс усташей на самое жестокое убийство, который опять устроил Муица, обещая победителю 100 сигарет: «Награду получил усташ, пользовавшийся колышком примерно десятисантиметровой длины. Этот деревянный колышек вкладывался жертве в рот так, чтобы стоял там вертикально. Затем следовал удар прикладом в подбородок, и человек умирал от того, что колышек заходил в череп, а у некоторых даже выходил наружу сквозь темя».
И все же самое ужасное — когда вместе страдали родители и дети, потому что именно в этих случаях усташская жестокость проявлялась во всей полноте. Адольф Фридрих случайно оказался за кучей кирпича, когда отправляли группу сербских женщин на берег Савы, и видел следующее: «Одна женщина, совсем обессиленная от голода, несла на одной руке ребенка лет трех, а на другой — совсем крошечного малыша, пару месяцев от роду. Поскольку из-за слабосилия она отстала от других, взбешенный усташ, сопровождавший колонну, вырвал у нее из рук старшего ребенка, бросил его на землю, выхватил нож и зарезал малыша на глазах у несчастной матери. Когда вынул из перерезанного горла ребенка окровавленный нож, облизал его языком, в то время как мать стояла окаменевшая несколько секунд, а потом закричала во вес ь голос и упала в обморок. После этого ее, в безсозн, а тельном состоянии, оттащили на Граник, где вмес те с остальными убили». Эгон Бергер видел еще более жуткую сцену, в которой главную роль исполня л бывший католический священник Филипович-Майсторович. Он, вместе с еще двумя известными злодеями (Милошем и Марковичем), забрал у трех женщин детей под предлогом, что, якобы, совершит их крещение.
Предчувствуя беду, женщины умоляли его сжалиться и предлагали взамен свои жизни. «Двоих детей швырнули на землю, а третьего ребенка, словно мяч, подбросили в воздух, и фра Майсторович, держа в руке кинжал острием вверх, трижды промахивался, пока, на четвертый раз, под шутки и смех усташей, ребенок не оказался на острие кинжала. Матери катались по земле, рвя на себе волосы, а когда они начали кричать не своим голосом, усташские охранники 14-й Осиекской роты увели их и ликвидировали». Затем преступники поделили между собой деньги, так как все это они делали на спор. Другая сцена, которую описывает Эгон Бергер, достойна греческой трагедии. Дурной славы Муица спросил, есть ли среди узников такие, у кого здесь же брат или отец. Когда откликнулись сначала два брата, а потом отец и сын, он заставил братьев драться на смерть, под угрозой что вырвет им глаза. «Я не мог смотреть на все это, — признается Бергер, — и в жизни больше я не слышал таких криков от боли и ударов, какие издавали эти двое, катаясь по земле. Потом Муица повернулся к отцу с сыном и дал сыну топор, чтобы тот убил отца. Не знаю, возможно, сын хотел наброситься на самого Муицу, потому что я видел, как он побежал в сторону мучителя, — но автомат-шмайсер Муицы сделал свое дело и свалил его вмиг на землю».
Поскольку Ясеновац был «рабочим лагерем», в интересах лагерного начальства было поддерживать в нем всегда приблизительно одинаковое количество рабочей силы, тогда как всех «лишних» узников уничтожали. Поэтому каждый массовый приток заключенных регулярно сопровождался массовой резней, а старики, женщины и дети систематически истреблялись — как ненужные. Женщин при этом еще и насиловали. Посланный со своей рабочей группой в Градину привести в порядок некий дом, Эгон Бергер обнаружил в нем на полу много трупов молодых голых женщин. Предыдущей ночью они были изнасилованы, а после этого убиты. Он знает также, что такая же участь постигала и узниц женского лагеря. «Однажды я возвращался с работы и оказался свидетелем, как расстреляли пятерых молодых женщин. Они были расстреляны за то, что оказались беременными после изнасилования. Мы проходили как раз вдоль проволочной ограды, когда Маткович заканчивал свою речь об аморальном поведении некоторых женщин, которое в усташской Хорватии карается смертью. Книга «Преступления фашистских оккупантов и их приспешников против евреев в Югославии» содержит подтверждения фактов изнасилований в Ясеновце, но в ней особо отмечаются изнасилования еврейских женщин в Белине.
Дети больше всего пострадали при массовом выселении крестьян с Козары. Обманом приведенные в Ясеновац, поскольку усташи обещали, что поселят их в Славонии, сербские крестьяне пришли со своими семьями, пригнали с собой 600 телег, полных еды, и тысячи голов скота. Усташи поделили это богатство с немцами, а козарчан постепенно перебили. По рассказам Адольфа Фридриха, во время первого притока, начавшегося с мая 1942 года, усташи всех детей постарше убивали молотами, а меньших, до шести лет, бросали в одно плотно закрывавшееся помещение и травили газом. Альберт Маэстро уточняет, что усташи таким образом умертвили «несколько сотен детей с Козары». В те дни, рассказывает Адольф Фридрих, усташи снова пригнали около «200 женщин и детей, заперли их в двух коморках в Куле и оставили там умирать с голоду». Одна из этих женщин осталась жива после 25 дней, проведенных без пищи.
Осенью колонна примерно из 1000 сербских и еврейских детей двинулась в направлении Савы, чтобы никогда уже оттуда не вернуться, — воспоминает Альберт Маэстро и добавляет, что 1 ноября 1942 года еще одна группа, около 1500 мужчин, женщин и детей, изведала такую же судьбу на берегу Савы. Зимой усташи пригнали в лагерь еще тысячу женщин и детей. Было ясно, что вскоре их уничтожат, поскольку вообще не стали размещать по баракам, а просто оставили внутри проволочной ограды. Саломон-Моника Мусафия сжалился над замерзшими детьми и начал греть им чай, но усташи застигли его за этим делом и начали пырять ножами. Он едва избежал смерти, но среди этих усташей случайно оказался один его старый знакомый хорват. По свидетельству еврея Эда Долинара, в лагере в целом погибло 6−7 тысяч детей («Злочини фашистичких окупатора»).
Но Векослав-Макс Лубурич, управлявший всеми лагерями Ясеновца, не позволил уничтожить всех сербских детей, а пытался какую-то часть этих сирот перевоспитывать в специальных детских лагерях, чтобы сформировать из них усташей-«янычар». Однако усташский дух и усташская униформа не могли предотвратить голода и эпидемий. Доктор ісеф Конфорти упоминает два таких лагеря — Ясак и Горня Риека, где он сам работал в качестве детского врача, и с горечью заключает, что без должного питания и необходимых лекарств большинство этих детей он спасти не мог. Уже на основании приведенных выше еврейских свидетельств может быть уяснена правда, установленная сербской стороной. В одном только Ясеновацком комплексе убито 10 342 детей, мальчиков и девочек, имена которых установлены. В детских лагерях Лубурича их погибло: в Горней Риеке — 350, в Сисаке — 1600 и в Ястребарском — 768. «Это были, насколько известно, единственные в Европе, а может и во всем мире, концентрационные лагеря с узниками в пеленках», — изливает свое горе один из оставшихся в живых [2].
Нет сомнения, что для усташей главными врагами были сербы. Еврейские свидетели из Ясеновца этого не отрицают, хотя подчеркивают, что — по отношению к сравнительно малому числу их в составе населения Хорватии — евреи пострадали больше всех. В воспоминаниях сербов часто называют «православными» («православцима» и «православнима»). Эгон Бергер многократно упоминает страдания сербов и евреев, однако не забывает также о расправе с массой хорватов, множеством мусульман и об уничтожении, по его оценке, 45 000 цыган. Однако Ерухам Гаон отмечает, что касалось это хорватов-коммунистов. Адольф Фридрих воскрешает в памяти уничтожение «православных» — православных ополченцев и четников. На них же обращает внимание прежде всего и ісип Эрлих. Альберт Маэстро оставил после себя одно из самых живых описаний прибытия в Ясеновац козарских сербов и мученичества их в последующем. И Садо Коэн-Давко, отмечая, что усташские преследования с особой жестокостью были направлены на сербов, однозначно подчеркивает это. По поводу оставления лагеря Стара Градишка в сентябре 1944 года он говорит, что для усташей «первым делом было — ликвидировать сербов». А в связи с изгнанием сербского населения из города Ясеновца и окрестностей указывает: «Тогда нужно было и дома их разрушить, чтобы замести следы разграбления мебели, утвари и другого имущества сербских крестьян».
Благодаря воспоминаниям евреев частично сохранились и образы ясеновацких палачей. Кроме управляющего лагерями Лубурича и его помощника Любо Милоша, перед глазами читателей проходят десятки других мучителей: упоминавшийся уже Муица, а также Францетич, Маткович, Прпич, Алагич, Немет, Шарац и, наконец, Гагро, имевший в Градишке свой «отель Гагро» — одиночную камеру для особых пыток в больничном подвале, где он, по воспоминаниям Якицы Финци, Альберта Маэстро и Садо Коэна-Давко, удушал своих жертв проволокой. Еврейские узники отметили и то, что среди самых страшных злодеев было несколько представителей католического священства. Среди них своей свирепостью особенно выделялся Филипович-Майсторович, бывший католический фратар, который сначала служил в самом Ясеновце, а затем стал комендантом лагеря Стара Градишка. Славой надменного изувера пользовался и бывший священник Ивица Брклячич. Бергер вспоминает, что в этой компании были также священники Чулина и Брекало, и что поведение последнего особенно его ужаснуло. После активного участия в резне Брекало обычно шел служить мессу или, мертвецки пьяный, стрелял из пистолета по иконе Христа.
Из рассказов Садо Коэна-Давко видно, что преступления в лагере совершали также усташи-женщины, бывшие официантки и проститутки, которые не просто избивали женщин и детей, но пытали и резали, что подтверждают Яков Атияс и англичанка Паулина Вайс, которая в Старой Градишке семь месяцев провела как узница. По ее мнению, женщины-усташи уничтожили около 2000 человек («Злочини фашистичких окупатора»).
Были среди усташских убийц еще и дети до 14 лет, которых, по словам Эгона Бергера, присылали в Ясеновац «с целью палаческого воспитания». Они обычно отрезали у сербских трупов уши, нос или язык, чтобы потом хвастаться ими, но бывало, что участвовали и в убийствах живых людей. Во время принудительных работ Бергер оказался в ситуации, когда мог лично наблюдать один такой детский «подвиг», совершенный под командованием Любо Милоша: «С ним было несколько вооруженных «разведчиков». Они будто бы вели какой-то поиск, и, наконец, вывели пятерых православных священников. Приказали им петь церковные песнопения. Один, не выполнивший этого приказания Милоша, был тут же забит прикладами. Этот старец, которому было за восемьдесят лет, изможденный и измученный, думаю, уже просто не мог петь. И тут один из усташей — мальчишка лет двенадцати — склонился над старцем и достал нож. Буквально за миг он отрезал у священника оба уха (Курсив автора. — Примеч. перев.). Потом он обернулся к своим и, широко улыбаясь, сказал: «Завтра покажу дома, какие уши у влашских попов». Не случайно этот ребенок носил на груди наградной знак своего вождя. Остальных четверых усташи схватили и связали руки. Пока держали, Милош обжигал им, живым, бороды. После жестоких пыток их зарезали».
Как говорится, «добрая слава далеко идет», и вот в начале 1942 года в Ясеновац прибыла международная комиссия, чтобы проверить слухи, которые о нем начали распространяться. Макс Лубурич предпринял все необходимые меры для быстрого переобустройства лагеря, чтобы о нем у проверяющих осталось наилучшее впечатление. Все бараки были очищены, убраны и покрашены. Построен также больничный корпус с новым оборудованием, полагающимися материалами и железными койками, на которые положили здоровых «пациентов». В лагере были оставлены только узники, имевшие приличный вид, тогда как всех действительно больных и измордованных удалили. На скорую руку был собран даже лагерный оркестр. Трупы, которые не успели сжечь или зарыть, попрятали на чердаках либо закидали старым тряпьем. Лагерникам было приказано не отвечать на вопросы комиссии, а вместо своих имен называть только личные номера. Впрочем, эта мера оказалась излишней, потому что члены комиссии — среди которых было и двое католических священников — с заключенными вообще не разговаривали. У них, должно быть, о Ясеновце сложилось хорошее впечатление, поскольку для того, чтобы улучшить положение заключенных, они впоследствии не предприняли ничего. А усташские газеты прокомментировали этот визит так: «Ясеновац — это не место пыток, хотя и не место отдыха». Маэстро, Коэн-Давко, Данон и Бергер, когда ведут речь об этой комиссии Красного Креста, в общих чертах сходятся. С той лишь разницей, что Бергер полагал, что старых и больных заключенных перебросили в ближайшие складские здания и в деревни, тогда как Альберт Маэстро и Миша Данон утверждают, что они были уничтожены. Соответственно, Данон и подчеркивает: «Акция Красного Креста, которая должна была быть благородной, принесла горькие плоды, превратилась в совершенно противоположное».
В своем известном эссе «Взбунтовавшийся человек» Альберт Камю (Albert Camus. Homme revolt e) указывает на силу сопротивления, которая имеется в каждом человеке и которая, собственно, является сущностью человека. Сколь бы ни была эта сила подавленнной, как в душах рабов, существует порог, через который ни один душитель не может перескочить, чтобы не вызвать бунта угнетаемого. Это момент, когда раб во имя человеческого достоинства готов и жизнь свою отдать. Еврейские узники Ясеновца встретили таких людей и сохранили память о них. Первый из таких — доктор Гавранчич, старейшина «Сокола» (югославской молодежной организации), своим поведением поразивший Эгона Бергера. Когда его привели на допрос, Гавранчич своим мучителям заявил: «Что же, стреляйте в меня! Не жду от вас никакой милости. Меня вы можете убить, но того, что во мне — не можете». Ему уготовили медленную смерть. Вырывая волос за волосом из бороды этого старика-мученика, усташ заставлял его каждый раз выкрикивать: «Да здравствует Поглавник! Да здравствует Хорватия!» После пытки доктор Гавранчич спросил усташа: «Кого же и чем вы хотели убедить, если я под пыткой должен был кричать «да здравствует»? Его, израненного и босого, принуждали зимой работать на железной дороге, а вскоре подвергли избиению до смерти.
Позднее Бергера впечатлил инженер Леви, который в 1943 году готовил в лагере восстание и хотел быть связным с подпольной ячейкой Ясеновца и партизанами, действовавшими в крае. С этой целью однажды он, имея при себе соответствующего содержания письмо, пошел на берег Савы на встречу, под предлогом, что идет чинить телефонный кабель. Но заметив, что усташи усомнились и пошли за ним вслед, он утопился в Саве, чтобы не выдать своих товарищей. Яков Кабильо и Садо Коэн-Давко отдают дань уважения одному безымянному крестьянину с Козары. Усташи запирали по 20−30 крестьян в одно тесное помещение, где затем их, изнуренных голодом и мучениями, убивали, так что трупы находились вперемешку с живыми. Однако прежде, чем окончательно уничтожить, их водили на «допросы». Один из крестьян вос противился, выхватил спрятанный нож и закричал: «Трусы, дайте и мне пистолет или нож, тогда посмотрим, кто храбрее!». Усташи, хоть и были вооружены, разбежались, а когда вернулись с подкреплением, крестьянин уже сам распорол ножом себе живот, сказав: «Вот так умирают сербы».
Доходило и до коллективных восстаний. В Старой Градишке около ста хорватских коммунистов сначала держали голодную забастовку, а затем напали на охрану и попытались бежать: 36 из них погибло при попытке к бегству, а остальных, поймав, усташи казнили на следующий день (по Якову Кабильо). Перед закрытием женского лагеря усташи очистили его, отправив около 800 узниц на смерть. Зная, что их ожидает, женщины шли с песней на устах (свидетельство Якицы Финци). Некоторые кричали своим товарищам: «Оставайтесь, а мы идем умирать» («Злочини фашистичких окупатора»). ісип Эрлих, вместо венка, посвящает им следующие строки: «Они выбрасывали свои вещи и пели, гордо идя на смерть. Некоторые очевидцы, наблюдавшие все это с чердака здания, сообщают, что их заживо сожгли. Это было страшно, но для нас — вершина героизма».
Настал черед и узников-мужчин. По собранным впоследствии данным, после уничтожения женщин их оставалось 1040, под охраной четырех рот усташей. В рабах пробудились герои, не желавшие допустить, чтобы их резали, как скот. Это был один из тех боев, которые делают честь роду человеческому. Главой заговора повстанцев стал партизан Анте Бакотич. Это под его командованием 22 апреля 1944 года совершен прорыв. Правда, не всем заключенным это было известно, да и не все были в состоянии, по причине болезней или физического истощения, вступить в схватку с усташской охраной. Кое-кто, по мнению Адольфа Фридриха, считал, что восстание было совершенно стихийным. Поскольку существует известное расхождение в датах (Бергер указывает 23 и 24 апреля), выходит, что попытка освобождения из главного Ясеновацкого лагеря совершалась не одновременно с подобной же из Кожары. Независимо от этого, Якица Финци соглашается с выводом Союза еврейских общин, что в бою особенно отличился своим героизмом серб Миле Ристич, который голыми руками задушил стоявшего у ворот часового, а из отнятого у него пулемета начал косить усташей. Бергер с похвалой отзывается также о нескольких евреях из Кожары, которые сумели убить и разоружить своих надзирателей. К несчастью, беглецам нужно было пересечь околь 150 метров открытой местности, которую усташи простреливали пулеметным огнем из расположенных вокруг бункеров. В результате этого неравного, но славного боя усташи перебили всех 460 заключенных, остававшихся в лагере; 520 узников геройски погибли во время прорыва, а 60 лагерникам все же удалось спасить. Евреи составляли приблизительно треть оставшихся в живых. Их вклад в воссоздание правды о Ясеновце весьма значителен.
Поскольку Запад и поныне глух к сербским стонам, доносящимся из Ясеновца, а западные государственные деятели ведут себя по отношению к сербам так, будто усташского геноцида никогда и не было, то пусть они услышат хотя бы сообщения из уст еврейских мучеников.
Они напоминают нам, что на территории Югославии к евреям никто не относился хуже усташей: «Никто в оккупированной и разорванной на куски Югославии не исполнял приказа о полном уничтожении евреев так усердно и «добросовестно», как делали эти верные слуги злого господина Гитлера — усташи, во главе с их вождем Анте Павеличем. Результатом таких действий на территории оккупированной и разделенной страны стало то, что всего лишь примерно пятая часть еврейской общины выжила в этой войне» (ісеф Конфорти).
Дело было не только в ненависти и мести. Ясеновац являлся учреждением тоталитарной системы: «Заключенный должен был сразу понять, что он — всего лишь номер, не представляющий никакой ценности, нечто вовсе не имеющее значения. Целью усташей было уничтожать заключенных всеми возможными методами: психически, морально, физически. Все действия были направлены на то, чтобы убить в человеке всякое достоинство. Все методы, начиная с ареста и до заточения в концлагерь, сводились к подавлению в человеке любого сопротивления, к обесцениванию его до той степени, когда и сам он начинает считать себя низшим существом. Узник концлагеря для усташей человеком не был. В Ясеновце, который останется в анналах нашей истории как пример постыднейшего и ужаснейшего уничтожения людей, была разработана специальная система, существовал особый режим обращения с заключенными. Для усташей, собственно, проще всего было убивать людей. Заключенные в концлагерях подверглись насилию грубых, примитивных и жестоких людей, которым были чужды любые человеческие чувства. А фашистская идеология посеяла и взрастила в них злобу, низость и бесчеловечность. Перед усташами узники дни, недели и месяцы находились в постоянном страхе, ожидая смерти и беспомощно наблюдая, как ежедневно вокруг них исчезают самые близкие им люди, как уходят их друзья и товарищи, с которыми они вместе были пригнаны в лагерь, их спутники. Они видели, как смерть безжалостно уносит жизни узников, задавая себя лишь вопрос, когда придет и их черед» (Миша Данон).
Страдальцы-евреи из Ясеновца едины во мнении, что усташи были хуже нацистов: «Самым страшным было все-таки то, что усташи, верные слуги немцев, исполняли и исполнили свое задание самым жестоким и, несомненно, более бесстыдным образом, чем сами нацисты, которые, так или иначе, просто и быстро исполняли приказы, тогда как усташи стремились вытянуть все, что могли, из заключенных, прежде чем их ликвидировать. Именно этого никто из нас, переживших, думаю, не забудет и не может забыть» (Ладислав Лион)… «Зверства немцев будут вписаны в историю человечества, но усташи превзошли даже их. Ведь если немцы своих жертв травили и только после этого их сжигали, то усташи бросали в огонь живых людей» (Эгон Бергер).
Пожалуй, ісипу Эрлиху следует предоставить заключительное слово: «То, что мы пережили во время нашего заточения в концентрационных лагерях Стара Градишка и Ясеновац, никогда не удастся полностью описать. Это лишь бледная картина всего происходившего. Таких злодейств не было на свете, и я не верю, что такие когда-нибудь будут. Мы, оставшиеся в живых узники этих лагерей, не пожелаем даже самому худшему своему врагу пережить такое. Мир должен жить в любви и согласии, но ему нужно и напоминать о том, чего нельзя допустить, чтобы повторилось. Этой цели должны послужить и данные воспоминания».
[1] Jacеновац — вечан помен. Издање Светог Архијерејског Синода СПЦ. Београд: Просвета, 1990. С. 25.
[2] Лукић Драгоје. Усташки геноцид над дјецом у Н.Д.Х. 1941−1945 // Јасеновац — вечан помен. С. 202−203.
