 |
| Радонеж | Михаил Дунаев | 25.01.2005 |
Академик Виталий Гинзбург в научной среде и прежде был, конечно, весьма известен, однако недавнее получение им нобелевской премии превратило его за короткий срок в заметного общественного оратора. Ныне он выступает много, рассуждает обо всём охотно и со вкусом, а престижнейшая премия и то, что сам он человек интеллигентный и привлекательный, делают его высказывания в высшей степени авторитетными.
Активнее всего Гинзбург пропагандирует необходимость утверждения естественно-научного типа мышления и атеистического воззрения на мир. По Гинзбургу: наука — единственный свет в окошке, а религия — сущий вздор и досадное заблуждение, никому не нужная мистика. Вновь вытаскивается на всеобщее обозрение давнее заблуждение о непримиримом антагонизме между наукой и религией.
Однако религия вовсе не против науки, но против научной идеологии, против претензий науки на обладание полнотою истины.
Почему-то не все хотят понять: наука весьма ограничена в своих возможностях. Она может ответить и отвечает на многие вопросы, но не знает ответа на важнейший. Ещё Лев Толстой писал о том: наука может рассказать о чём угодно, даже вычислить расстояние от Земли до какого-нибудь созвездия Водолея, но она не знает, зачем живёт человек на земле, каков смысл его бытия. «Человек умирает — и всё», — утверждает Гинзбург в недавнем интервью корреспонденту АИФ Д.Писаренко. То есть (давайте обойдёмся без модной ныне политкорректности): человек просто кусок дерьма, случайно появившийся в мире, неизвестно для чего живущий и бесцельно исчезающий. Так глаголет наука.
Но может, наука чего-то недопонимает? И не способна понять? Она должна просто признать свою ограниченность и тогда не будет разногласий между наукой и религией.
На чём основана эта ограниченность научного типа мышления?
Вспомним общеизвестное. Человек совершает своё бытие в неслиянном трисоставном единстве тела, души и духа. Естественные науки при этом познают и «обслуживают» уровень тела, материальный уровень бытия. Вот здесь они могут быть бесспорно авторитетны. Однако более высокие уровни бытия для таких наук недоступны по вполне объективным причинам. Уровень душевный постигается средствами эстетическими, этическими, эмоциональными и лишь отчасти рациональными, при том, что методы естественно-научные к нему вовсе неприложимы. Уровень духовный доступен познанию верой. И ничем иным. «Верою познаём, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (Евр. 11,3), — писал апостол Павел.
Выдающийся русский мыслитель И.В.Киреевский точно сказал: «…вся цепь основных начал естественного разума, могущих служить исходными точками для всех возможных систем мышления, является ниже разума верующего, как в бытии внешней природы вся цепь различных органических существ является ниже человека, способного при всех степенях развития к внутреннему богосознанию и молитве.
Находясь на этой высшей степени мышления, православно верующий легко и безвредно может понять все системы мышления, исходящие из низших степеней разума, и видеть их ограниченность и вместе относительную истинность. Но для мышления, находящегося на низшей ступени, высшая непонятна и представляется неразумием. Таков закон человеческого ума вообще».
Сознать же свою ограниченность для гордынного научного ума (он же объявляет себя всесильным!) — невподъём. Он скорее отвергнет высшее, чем признает себя низшим.
Попутно заметим, что и с благими намерениями предпринимаемые ныне попытки «научно» доказать нематериальные понятия, измерить, например, вес души, покидающей тело в момент смерти, суть абсурд. Отвергающий подобные эксперименты академик Гинзбург, несомненно, прав. Нельзя километры мерить пудами.
Но когда тот же Гинзбург отвергает существование чудес, поскольку они не могут быть подвергнуты экспериментальной научной проверке, он обнаруживает всего лишь ограниченность собственного мышления.
Как известно, для науки критерием реальности любого явления материального мира является его воспроизводимость в любых благоприятных условиях. Горение водорода в кислороде даёт воду, так было и будет всегда и везде. Чудо экспериментально невоспроизводимо. Научный критерий здесь неприменим. Но вместо того, чтобы сказать: мои методы бессильны, поскольку ограниченны в своих возможностях, наука утверждает иное: я этого не могу проверить, значит, этого нет.
«Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Мы смеёмся над таковым мудрованием чеховского персонажа, но почему-то с почтением внимаем тому же, когда это говорит нобелевский лауреат. Единственно из почтения к регалиям? Но ведь премия была дана за некое конкретное научное открытие, а не за философскую глубину постижения бытия.
Позвольте: но ведь физическими методами нельзя в полноте исследовать даже законы химические — это все понимают. Почему же критериями материального мира хотят установить истинность духовного? Наука бессильна перед чудом.
Ибо что есть чудо? Не нарушение земных законов, будто бы незыблемых, как кажется невнимательным умам. Законы эти, которыми и занимается наука, суть лишь свойства падшего мира. Законы же подлинные, естественные — пребывают в Горнем и порою проявляют себя в мире дольнем: по действию Благодати. В Горнем мире нет болезни — и на земле совершается исцеление безнадёжно больных. Там нет смерти — и здесь человек может быть воскрешён.
Чудо есть обнаружение законов Горнего мира в мире дольнем, когда вечность пусть ненадолго, но прерывает течение времени.
Возражение и предугадывать нечего — оно на виду и повторяется постоянно: всё это чушь, Горнего мира нет, духовное есть выдумка. «Нет никакой души», как утверждает академик Гинзбург.
Но если следовать сугубо научному принципу, то мы вправе потребовать: докажите. Докажите экспериментально, что Бога нет, нет души, а Горний мир выдумка. А доказательств-то и нет.
Повторим давнюю банальнейшую истину: атеизм также основан на вере, как и религиозное мировоззрение: если оно зиждется на вере в бытие Бога, то атеизм на вере в небытие Бога. Да ведь и любая наука строится на некоторых аксиомах, принятых без доказательства, то есть, на веру. Что ж, каждый волен верить, как ему заблагорассудится, только зачем несовершенные методы собственной веры объявлять абсолютными?
Подлинная вера не требует примитивных доказательств своей истинности. Один духоносный старец сказал: «Если мне даже неопровержимо докажут, что Бога нет, я этому всё равно не поверю, ибо я чувствую Его в своей душе».
Вера церковная и вера атеистическая — качественно различны. У атеиста это просто произвольное допущение некоторой вероятностной возможности. У подлинно верующего — его вера есть живое ощущение бытия в Боге.
Вот причина атеистического упорства: его носители просто не имеют соответствующего опыта, и на основании этого отвергают самоё возможность существования такого опыта у других. Поэтому Бог для них — лишь «гипотеза» как для гордецов Лапласа и Гинзбурга. И выходит: такое отрицание опыта подлинной веры и чуда — сущий обскурантизм.
У обскурантов нет веры как источника познания мира, и потому все просвещенные умы считают себя вправе высокомерно отзываться даже о великих подвигах веры (а может, в глубине души сознают ущербность собственного безверия и высокомерием своим мстят, мелко мстят имеющим то, чем сами обделены?).
А.С.Хомяков писал о свойствах и границах рационального познания так:
«Грубый и ограниченный разум, ослеплённый порочностью развращённой воли, не видит и не может видеть Бога. Он Богу внешен, как зло, которому он рабствует. Его веренье есть не более как логическое мнение и никогда не может стать верою, хотя нередко и присваивает себе её название. Веренье превращается в веру и становится внутренним движением к Самому Богу только через святость, по благодати животворящего Духа, источника святости».
Говоря о веренье, Хомяков имеет в виду то, на чём основывается всякое научное знание — в чём и курьёзность такого знания, — вот то самое принятие без доказательств некоторых аксиом, на которых строится всякая научная теория.
Безбожное сознание неизбежно приходит в антропоцентричному пониманию мира, а если в центре бытия оказывается человек, то его представления становятся для него критерием всего. «Я этого не вижу, я этого не чувствую, я этого не понимаю, стало быть, этого и нет» — вот схема подобных рассуждений. Печально. О том ещё дедушка Крылов писал:
Невежды точно судят так:
В чём толку не поймут, то всё у них пустяк.
Не имея подлинных критериев для оценки духовных сущностей, носители научно-атеистического сознания обречены на отвержение чуда и на необходимость объяснять чудеса «естественными» причинами. Поэтому академик Гинзбург вынужден отвергать непорочное зачатие, ибо иначе он, в силу ограниченности собственного миропонимания, попадает в безвыходное положение. Он был бы достоин сожаления, если бы не навязывал эту свою ограниченность другим.
Конечно, и в мире материальном ещё есть немало пока загадочных для науки явлений, которые она со временем объяснит. Но чудеса к таковым не относятся, наука, повторим, перед ними бессильна.
Единомышленником В. Гинзбурга и его товарищем по несчастью является доктор истории Б. Сапунов, также выступивший на страницах АИФ. Сапунов пошёл дальше Гинзбурга: если академик просто отрицает духовный уровень бытия, то доктор наук пытается исследовать духовное, низводя его до низшего уровня.
Прежде всего, Сапунов начал для чего-то составлять «фоторобот Христа», как будто внешность Сына Божия до сих пор оставалась никому не ведома. Но зачем ломиться в открытую дверь? В церковном Предании существует богатая иконография Спасителя, неопровержимым свидетельством её истинности стала Туринская плащаница, сохранились и письменные свидетельства об облике Богочеловека. Например, в донесении проконсула Иудеи Публия Лентула римскому сенату сказано:
«Этот человек высок ростом, важен и имеет наружность, полную достоинства, так что внушает взирающим на него в одно и то же время страх и любовь. Волосы у него на голове гладкие, темноватого цвета, падают с плеч прядями и разделены пробором посреди, по обычаю назореев. Лоб у него открытый и гладкий, на лице нет пятен и морщин, цвет лица слегка красноватый. Борода рыжая и густая, не длинная, но раздваивающаяся. Глаза голубые и необыкновенно блестящие… Речь его обдуманная, верная и сдержанная… Это прекраснейший из земнородных».
Учёный историк всему этому не доверяет, решил перепроверить. Что ж, дурного в том нет. Судя по небольшой фотографии в газете, ничего нового он не открыл, лишь получил подтверждение уже известному. И то благо.
Однако Сапунов пошёл дальше: он начал, отвергая, подобно Гинзбургу, непорочное зачатие, доискиваться «подлинного отцовства» — и повторил кощунственные измышления, оскорбляющие религиозные чувства всякого христианина. Историк утверждает, будто все свои выводы он подкрепляет строчками из Евангелия. А вот это ложь. Свои кощунства он извлёк из другого источника — из Талмуда.
Остаётся спросить: почему, отвергая Евангелие как достойное веры свидетельство, Сапунов принимает на веру же неоспоримость иного утверждения и строит на том собственные измышления? Даже если следовать объективным научным критериям, такое предпочтение некорректно.
«Не боитесь?" — спрашивает корреспондент «исследователя». Тот отвечает: «Жечь на костре меня никто не станет». Разумеется. Хотелось бы всё же напомнить: совершённое есть кощунственное оскорбление Божией Матери, «хула на Духа», а это, по слову Сына Божия, непрощаемый грех. Не земного костра надобно бояться.
Но не наше дело — решать судьбу человека в вечности. Вернёмся к земному.
Мы видим постоянное, до назойливости, стремление низвести высшее к низшему, духовное уподобить сугубо материальному, оценивать непостижимое примитивным рассудком именно по критериям этого рассудка. Тем, кто подобное совершает, хотелось бы посоветовать:
«Суди не выше сапога!»
Необходимое послесловие.
Небольшая статья, предложенная вниманию читателя, предназначалась для иного издания: для еженедельника «Аргументы и факты». Именно там появились публикации, которые не могли не возмутить русских православных людей (хотя немногое из них ту газету читают).
По первоначальной версии — был возмущён и человек, которого мне представили как основного спонсора АиФ, Дмитрий Николаевич Ананьев, возглавляющий одновременно «Промсвязьбанк». В недавнем паломническом посещении Афона он говорил одному из тамошних монахов о своём раскаянии, предлагал напечатать извинение перед православными читателями: ведь было нанесено кощунственное оскорбление Богородице, а это для всякого верующего не пустяк.
Проблема даже не в конкретном выпаде нравственно нечистоплотного историка, Б. Сапунова, а в идеологическом атеистическом принципе, основным утвердителем которого стал с недавних пор академик В.Гинзбург. Дело не просто в грязном поступке, но в той мысли, утвердившейся в умах, какая и определила само деяние. Мне было дано благословение ответить на возмутившие и самого банкира газетные статьи.
Ведь для православного сознания деньги есть прежде всего не даваемые ими возможности, а ответственность за то, как эти возможности проявляются. Если ты финансируешь распространение некоей мерзости, то за ту мерзость ты несёшь ответственность в первую очередь. Господин Ананьев это, казалось, сознавал.
Однако после написания ответа Гинзбургу и Сапунову начались странные, хотя и предсказуемые вещи. И без того небольшая статья оказалась наполовину сокращённой — и вычеркнуто было именно то, ради чего всё и писалось. Осталось нечто безликое и невнятное, непонятно с какой целью сочинённое. Объяснение работниками редакции было дано простое: изъятое, во-первых, «не интересно», этого и читать никто не станет, а во-вторых, в газете и вообще не даются столь объёмные публикации. На таких условиях от сотрудничества в «Аргументах» пришлось отказаться.
Необходимо всё же заметить, что редакционные оправдания в основе своей лживы. В том номере, для которого предназначалась статья, был напечатан в два раза обширнейший материал, посвящённый заморской кинозвезде невысокого достоинства. Это для русского читателя, несомненно, важнее и интереснее, чем вопросы веры, осмысление бытия, чем оскорбление религиозного чувства. У газетчиков давно сложились некоторые стереотипы относительно запросов читателей, стереотипы весьма примитивные, основывающиеся на журналистском понимании, что можно и чего не интересно читать.
Возражение предугадать несложно: таков спрос, и если не угодить читателю, то уменьшится подписка, а с нею и доходы. По-видимому, именно этот аргумент стал важнейшим и для господина Ананьева. Аргумент определил факт предпочтения выгоды и забвения первоначальной возмущённости религиозным кощунством.
Что делать! Спрос рождает предложение.
А вот это ещё одна вдалбливаемая в наше сознание ложь. Ныне спрос порождается назойливым предложением. Если со всех сторон слышны одни навязчивые ритмы рок-попсы, то на классическую музыку просто нет спроса. И пить станут не лучшее пиво, а то, что усиленнее рекламируется. Это азы коммерции.
Наша свободная пресса, кажется, уже сформировала читателя, для которого подглядывать в замочную скважину за жизнью «звезды» любого пошиба — гораздо интереснее, нежели касаться важнейших вопросов собственной жизни. Воспитывается целое поколение тупоголовых болванов, а потом запросами этих особей оправдывается новое снижение качества предлагаемой информационной жвачки. Кто в ответе за этот порочный замкнутый круг?
Итак: можно публиковать мерзость, но «не интересно» — ответ на неё. Такова наша реальность. Вас не оскорбляет, любезные читатели, что в вас видят в прямом смысле быдло?
Можно напомнить банальную истину: нельзя служить одновременно Богу и златому тельцу. Служить же Богу — это не просто лишний раз «засветиться» рядом с Патриархом, но, помимо всего прочего, воспринять оскорбление Богородицы как личную беду, тем более что совершено это на твои собственные деньги.
И грустно сознавать, что в наше время, когда русская культура шельмуется, когда силы недобра так откровенно берут верх, в этих-то обстоятельствах даже те, кто мог бы ей хоть в чём-то помочь, предпочитают умыть руки и устраниться от доброго дела, от исправления своей же ошибки.
Остаётся лишь надежда, что среди читателей есть и такие, для кого духовные проблемы всё же важнее, чем праздное пустое любопытство.
