Наследники святости

Прямо скажем, не часто приходится говорить с человеком, дедушка у которого — святой. А о. Алексий Амбарцумов, настоятель всеволожского храма во имя свв. Константина и Елены — он как раз и есть такой человек — внук свщмч. Владимира Амбарцумова, пережившего долгие годы гонений и лагерей и увенчавшего свою жизнь мученическим венцом. И очень мне хотелось узнать, как живет человек, который может молиться своему собственному деду — легче ему жить или, наоборот, тяжелее: ведь святость — наследство тяжкое, непосилен груз такой ответственности… Но отец Алексий сказал мне просто:
— Дед для меня — это просто дед, так же, как и у всех людей. Когда я впервые услышал о его канонизации, я не удивился, не загордился, и в общем-то ничего особенного не почувствовал. Я всегда знал, что дедушка мой пребывает с Господом, и в этом смысле ничего нового в таком известии для меня не было. Он — с Господом, и в то же время — со мной: я постоянно ощущал его присутствие, его помощь. И это всегда было естественно: дед помогает внукам, хотя никто из них его не видел — погиб он задолго до нашего рождения.

— Известно ли что-нибудь о его гибели? Как это случилось?

— Нет, подробности не известны… Но я лучше расскажу вам, как он жил: это тоже очень поучительно послушать. Отец его — Амбарцум Григорьевич Амбарцумов — был, как вы догадались, армянином. Вы знаете, что армяне рассеяны по всему миру, вот и мой прадед в молодости долгое время жил в Германии и принял там лютеранство. Да и женился на немке — правда, немке из России, из Поволжья, и поселились они в Москве. Там у них родился и дед мой, Владимир. Русской крови в нем не было ни капли. Он, когда подрос и стал молодым человеком, тоже отправился в Германию учиться. Там он поступил в религиозное студенческое общество, стал его активным членом и быстро прославился, как яркий проповедник. И вот наступил 1914 год. Война. Отец семейства, где Владимир подрабатывал репетитором, сказал ему: «Теперь, молодой человек, для вас пришла пора выбора: или вы остаетесь здесь и становитесь немцем, или возвращаетесь в Россию, — но тогда уж вам придется стать русским». И дед мой, долго не размышляя, тут же взял билеты на поезд, уходящий в Москву. Едва успел на последний поезд, даже догонял его на извозчике, — позже сообщение между Германией и Россией было уже закрыто… В Москве он женился на простой русской девушке, из старинной семьи московских мещан, звали ее Валентиной. В 1917 году родился мой отец. Дед стал студентом-физиком и одним из руководителей христианского студенческого общества, но православным в ту пору он еще не был. Потом, уже после революции, в результате несчастного случая умерла его жена — еще совсем молодая в ту пору… Ее многие знали и уважали, и похороны были необычайно внушительными, и дед сказал на ее могиле удивительную речь, которую многие сравнивали со стихирами Иоанна Дамаскина… Надо сказать, что он всегда был искренне и глубоко верующим человеком, но только после смерти жены ему стало совершенно ясно: живя в России, нужно быть православным. И он крестился, и, поскольку обладал замечательным проповедническим даром, то вскоре принял и священнический сан. Случилось это в 1928 году, когда, как вы помните, положение Русской Православной Церкви было более чем тяжелым… Три года дед служил по небольшим московским церквам, а потом… Потом его начали раз за разом арестовывать… Не давали ему служить. И о. Владимир вынужден был работать по своей гражданской специальности. Был он физиком, и неплохим; в частности, разработал особую, климатологическую логарифмическую линейку для штурманов дальней авиации и на море. Известно, что даже во время войны наши летчики пользовались «линейкой Амбарцумова», — а дед в ту пору был уже расстрелян… И в институте ему работать не дали, опять хотели его арестовать, но дед не стал дожидаться ареста: бежал, и несколько лет скрывался от НКВД — то у знакомых, то еще где-то… Прятался, менял свою внешность… Семья его в это время жила в Загорске. Отец рассказывал мне, что дед часто навещал их — приходил без предупреждения, приносил какие-то деньги (он умудрялся еще зарабатывать), беседовал с детьми… И во время одного из таких визитов его все-таки взяли. Было это в 1937 году. Потом — лагеря, и в 1942 году — гибель…

— Как же в это время жил ваш отец? Наверное, ему тоже было очень тяжело?

— Конечно, нелегко. Но был в Москве такой священник по фамилии Надеждин. Он обложил своих прихожан оброком: все, кто сколько может сдавали деньги и продукты на помощь лишенцам. И семья о. Владимира Амбарцумова оказалась в числе тех, кто получал эту помощь. Отец мой, Евгений Владимирович Амбарцумов, когда высочайше сказано было, что «дети за отцов не отвечают», поступил в педагогический институт и стал даже старостой курса. Хотели его оставить на аспирантуре, но тут случилась Зимняя война, а потом — Великая Отечественная грянула… В 1942 году отца вызвали в военкомат. Как он рассказывает, все призывники четко делились на две категории: те, кто во что бы это не стало рвались на фронт, и те, кто столь же отчаянно рвались в противоположную сторону. Отец же понравился работникам военкомата своим спокойствием, и его послали санинструктором в десантную часть. Он участвовал в форсировании реки Свирь, в десанте на озеро Балатон, получил медаль «За отвагу», вытащив из-под огня раненого лейтенанта-разведчика… Но веру в Бога, завещанную отцом, он при этом хранил всегда. И надо вам сказать, что до войны он был настроен очень антисоветски: вы представляете себе — дед, преследуемый и убитый властями, визиты в тюрьму с передачами, — все это не способствовало развитию в нем советского патриотизма… Но после войны он во многом пересмотрел свои взгляды… Его идеалом стали первые христиане, который гордились своей лояльностью Империи, показывали чудеса храбрости в боях за Рим, в мирной жизни являли собой пример законопослушности, и лишь в одном расходились с властью — в вопросе веры. Так и отец… Мы много беседовали с ним — очень откровенно, с глазу на глаз, и никогда я не слышал от него ничего похожего на антисоветские высказывания… Он был на хорошем счету в своем институте, его уже хотели выдвигать в партию. И вот тогда-то, случайно попав в Ленинград, отец зашел в библиотеку Духовной Академии… Там он познакомился и разговорился с о. Петром Гнедичем, известным петербургским священником того времени, замечательным богословом. Он и убедил отца принять священство. И стал мой папа клириком Князь-Владимирского храма. К тому времени мне было уже пять лет, и я прекрасно помню те дни… Народу в Князь-Владимирский собор ходило столько, что все не помещались в храме. И ходила туда, в частности, семья моей будущей жены… С замечательными людьми ему пришлось в те годы встречаться; чтобы всех не перечислять, скажу только о том, что он соборовал Евгения Шварца, знаменитого нашего драматурга-сказочника…

— Какова в те годы была жизнь «поповского сына»? Вы же учились в обычной советской школе?

— Да, в обычной, но знаете, очень спокойной. Я учился неплохо, а в любом классе всегда есть несколько оболтусов, и учителям хватает с ними забот — не до атеистической пропаганды среди поповских детей. Нет, никто меня не дергал. Был, правда, один момент, когда на меня попытались надавить, а я взъерепенился; классная руководительница явилась к нам домой, но папа ее встретил очень радушно, напоил чайком, и с тех пор никаких вопросов не возникало. В то самое время отца начали привлекать к иностранной работе. Как говорил сам отец, иностранная работа тогда была для Церкви едва ли не единственной возможностью принести пользу русскому государству, не поступаясь при этом своей верой. Именно поэтому отец с радостью взялся за такую деятельность. Он ездил в Японию, в Америку, в Германию, а потом был благочинным патриарших приходов в Финляндии — там до сих помнят его те прихожане, кто постарше… Но вскоре старые фронтовые ранения начали давать о себе знать, и отец, едва миновав пятидесятилетний рубеж, скончался…

— И пришла ваша очередь продолжать семейную традицию?

— Нет… Что вы, я о духовной карьере и не помышлял… Нет, нет! Я тогда учился в институте, а потом стал инженером, молодым специалистом, — кто помнит советское время, тот знает, что это такое… А первым священником третьего поколения Амбарцумовых стал наш средний брат Димитрий. Нас было трое братьев: я — старший, потом Димитрий, и младший — Николай. Коля — он серьезнее всех относился к священству. Я прямо скажу: он был выдающимся священником, железным человеком. Начинал он, так же как и я, с инженерства, но за пять лет вырос от молодого специалиста до начальника отдела, а потом ушел в храм. Он первым в нашей епархии обратился к людям, попавшим в лапы к экстрасенсам, начал вытаскивать их из этого омута, боролся, что было сил с оккультной заразой… И надорвался наш Коля: у него началось белокровие, и 37 лет от роду он умер. Остались двое детей: сын заканчивает Духовную Академию, первый ученик, очень похож на отца, и — дочка… Средний мой брат — отец Димитрий, сразу после армии поступил в семинарию…

— Отец Алексий, а вы-то?.. Вы когда вступили на этот путь?

— Не скоро. Я, как уже сказал, был инженером, специалистом по вычислительным машинам, и очень мне эта работа нравилась. Подумайте: я один командую огромной машиной!.. Но вот настала перестройка, институт наш закрыли… А мне к тому времени уже и поднадоело… Вернее, душа ждала большего… А тут о. Димитрию дали приход в Шлиссельбурге, и ясно стало, что ему нужна помощь. Стал я у него пономарем, чтецом, и в конце концов, в 1992 году владыка Иоанн меня рукоположил. Служил я в Кировске, теперь служу в Бернгардовке… Что говорить про нашу службу? Мы еще живые и не нужно раньше времени подводить итог. Отец Димитрий сейчас настоятель в поселке Свердлово, Всеволожского района, у него огромная церковь и большая паства… Двое его старших сыновей закончили Академию и служат — один в Рахье, второй на подворье Коневецкого монастыря…

— Сколько вообще священников в роду Амбарцумовых?

— Моя тетя сосчитала, что в потомках свщмч. Владимира Амбарцумова 18 людей духовного звания — это если считать и женщин: есть, например, одна игуменья… У меня зять — настоятель в Шлиссельбурге, о. Евгений, живем мы с ним вместе. Но главное даже не это… Главное это то, что все мы, слава Богу, не перессорились. Семья мы дружная, любим друг друга, хотя, конечно, случается порою всякое… Но мы никого не осуждаем, а если что и случается — помогаем друг другу. И мы молимся друг за друга. У меня есть Евангелие, которое в свое время подарил дедушка моему папе. Там надпись: «Моему сыну Евгению от отца, молящегося о его духовном возрождении». Мне отец в свое время подарил молитвенник с надписью: «Моему старшему сыну Алеше на память о родителях. Молитва тебе всегда поможет в жизни». И это не пустые слова! Живем мы не очень-то роскошно, порою просто скудно, но всегда чувствуем, что каждый молится за других, а дед молится за всех нас, и одно только сознание этой всеобщей молитвы так нам помогает!.. И живые молятся, и усопшие. Я, например, всегда чувствую, как молится за меня мой отец. Он для меня не умирал, он жив, он рядом! Все мы связаны узами молитвенной любви, и сознание этого дает мне силы жить в наше нелегкое время. Времена приходят и уходят, но мы держимся небесной Любовью, а она — вечна.

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

N1, 2005