Этика и дух хозяйства

Социологические заметки о «криминализации»

Нет сомнения, что начало Нового года будет ознаменовано «новыми» речами министров об успехах и задачах российской экономики, о модернизации общества, о предпосылках роста ВВП. Не обойдут вниманием и болезнь российского обещства — коррупцию, которая поразила не только экономику, но и саму правоохранительную систему. Марксисты и либералы — эти кузены, детища философии «прогресса», равно принадлежащие мировоззрению левого толка будут соревноваться в уничижительной критике, утверждая, что только они знают «кто виноват» и «что делать». Пора прозвучать и голосу истинно «правого» мировоззрения.

Известно, что пороки любой правовой системы бывают двух типов — нормотворческого и правоприменительного. И вторая сфера включает в себя не только юридический механизм, но и правовое сознание. Оно же неразрывно связано с общим состоянием общества, его культурой и мировоззрением. А раз так, то вряд ли усилия только по финансовому обеспечению и кадровому обновлению обеспечат суд — «скорый, правый и справедливый». Ибо коррупция даже в экономике — явление отнюдь не экономического характера.

Политические дискуссии по этому вопросу до сих пор сводятся к необходимости совершенствовать механизмы выявления незаконных операций, к поискам карательных мер и к бесконечным реорганизациям полицейских органов, поискам оптимальной судебной системы. Однако, их бессилие свидетельствует о более глубоких причинах столь масштабной болезни национального организма. Искать же их давно пора в области сознания.

«Если у общества утрачено понятие греха и стыда, то порядок в нем может поддерживать только полицейский». Однако, бесконечно повторяющиеся истории об «оборотнях в погонах» и «мздоимстве» судей демонстрируют логический итог: сам «полицейский» не может не быть прямым порождением общества, утратившего понятие греха и совести. Со всей беспощадностью нам явлены не только итог нравственного падения и духовного оскудения человека и общества, но и осознание, что без духовно-нравственного оздоровления нации у России нет будущего ни в экономическом смысле, ни в смысле сохранения России и русских как явления мировой истории и культуры.

СТЕРЕОТИП «ЭКОНОМИЧЕСКОГО ЧЕЛОВЕКА»

Проблема не только и не столько в несовершенстве государственной системы, в плохих законах и нечестных чиновниках. Это не только и не столько болезненный и мучительный выход из хаоса и разрушения начала 90-х годов. Десятилетие «реформ» продемонстрировало глубокое заблуждение либералов постсоветской формации, уповавших на всесилие «правильных» экономических доктрин, идеальных общественных институтов, на чудодейственную силу рыночных механизмов, которые, якобы, сами по себе стимулируют в каждом и в обществе в целом творческую энергию к созиданию. Она же, как мыслилось, в условиях долгожданной «liberte» приведет к расцвету каждого и всех. Однако, свобода, лишенная нравственных ограничений, выведенная за этические рамки добра и зла, логично обернулась рабством плоти и гордыни, торжеством самых низменных инстинктов.

Узкий рационализм не различает добро и зло, и, как пишет русский философ П.Астафьев, — «не идет дальше вопроса о целесообразных средствах». Там, где нет ни веры, ни идеала, ни стремления к высшему смыслу бытия, где цель определяет простая потребность, а достижение цели не связано вопросом о нравственном содержании поступка, там возможна только «этика целесообразности», рождающая обезбоженное и неизбежно оскотинивающееся человеческое общежитие. В нем невозможно ожидать ни безусловной морали, ни побудительного импульса к нравственному целеполаганию жизни и истории.

Подобные суждения высказывали крупнейшие русские умы, причем отнюдь не те, кто, якобы, хотели бы затворить Россию в курной избе. В середине XIX века признанный западник и крупнейший русский историк К.Д.Кавелин предупреждал о том, что только сейчас начинает осознавать атеистическая экономическая мысль: «личная собственность становится началом гибели и разрушения, когда не будет умеряема другим организующим началом».

В спорах российских «реформаторов» об экономике и социальных концепциях человек — это лишь прикладной к ним элемент — некий «homo economicus». Однако навыки для той или иной практической деятельности «экономическому человеку» оказалось получить не так сложно. Но способность к нравственному саморегулированию своих поступков и целей возникает только из воспитания в определенной системе ценностей. Основа же нравственности в любом обществе — католическом, протестантском, православном, мусульманском — религиозные каноны, задающие и для земной жизни нравственную раму, четкие представления о грехе и добродетели.

Весьма актуальным является суждение Н. Бердяева: «Нужно всегда помнить, что производительная инициатива принадлежит труду духовному, что ему принадлежит руководительство в хозяйственной жизни страны. Рушатся экономические основы духовно-культурной жизни в России, потому что разложились духовные основы экономической жизни, нравственная и религиозная дисциплина трудящейся личности». Эти мысли, высказанные в 1918 году, в разгар большевистской революции, всецело приложимы к сегодняшней России с ее криминализированной экономикой и масштабами постыдной для цивилизованной страны ХХI века средневековой нищеты. Эта нищета являет себя на фоне культа «удачливого и богатого», абсолютно чуждого русской культуре вообще и русской культуре хозяйствования, в частности.

На самом деле такой образ вовсе не соответствует и «протестантской этике», породившей «дух капитализма». Признанный его исследователь — социолог Макс Вебер в хрестоматийном труде отмечал движущую силу протестантской мотивации в отрицании гедонизма -отношения к жизни как источнику наслаждений. Англосаксонские пуритане, переселившиеся в Америку, были одержимы идеей «религиозно-мессианского освящения методически рационализированного осуществления своего призвания», культом не удовольствий, а честного труда.

При современных способах манипуляции общественным сознанием через электронные СМИ огромную разрушительную роль играют создаваемые ложные стереотипы беззаботно-легкомысленного («бери от жизни все!») «успешного» человека, который не отягощен сомнениями нравствнного порядка. Такой тип на самом деле отсутствует на Западе. В США молодежь, особенно студенчество — одна из самых обремененных заботами категорий (выплаты кредитов на образование, машину, жилье), и культ удовольствий как жизненное кредо американской молодежи просто чужд. Однако именно рекламный образ гедониста в России, а не благородный человек, окружен в теле- и кино-продукции привлекательными атрибутами.

Русский обыватель и российский интеллигент оказались одинаково падки на искушение гедонистическим идеалом. Это неизбежный результат падения духовной культуры (отмена в начале века преподавания Закона Божия, постепенное изъятие из общеобразовательных программ мировой классики, воплощающей христианские традиционные ценности, идеалы и остро ставившей нравственные дилеммы). В России это имело и имеет катастрофические последствия. На Западе роль сдерживания выполняла не духовная доминанта, а «цивилизованность» — «порядок». Но в России неписаные нравственные нормы и заповеди не хуже «правового» государства охраняли устои, этика долга даже необразованных людей удерживали от бестиализации при несомненной грубости нравов и материальном отставании. Об этом свидетельствует яркий архивный документ охранки XIX века — донос осведомителя о народнической пропаганде среди крестьян. Народник говорит мужику, показывая на имение: «Бери топор и завтра все будет твое». Неграмотный мужик, знающий устно Писание и Псалтирь, поглаживая бороду, ему отвечает: «Завтра — то понятно. А послезавтра? Ежели я завтра преступлю Закон Божий и человеческий и сотворю с ним такое, что же помешает тебе послезавтра сделать то же со мной?»

Сегодняшнее состояние России подготовлено не только естественными трудностями, но и периодом разложения нации и ее государственного чувства, поощрением смешения порока и добродетели под видом свободы, глумлением над национальными ценностями. Уместно вспомнить, что советский тоталитаризм вырос из той вакханалии разбоя и разрушения самого устройства, что была вызвана многолетней предреволюционной пропагандой презрения к власти и государству, к таким традиционным ценностям, как честный труд и законопослушность, служба «не за страх, а за совесть», семья, целомудрие, честь.

ДУХОВНОЕ СОСТОЯНИЕ ОБЩЕСТВА И ЭКОНОМИКА

Постсоветская «радикально-рыночная» экономическая мысль в целом не вышла за рамки материалистического обществоведения с его убежденностью, что «базис определяет надстройку» — то есть, духовно-политическую сферу, что экономика, якобы, определяет политику. Но хозяйство, по словам русского философа С.Булгакова «есть «явление духовной жизни в такой же мере, в какой и все другие стороны человеческой деятельности и труда».

Хозяйство — не отдельная, автономная часть общества, которую можно ремонтировать, менять, перестраивать вне связи с другими социальными и духовно-нравственными отношениями. Оно есть его органический и интегральный компонент, выражение и олицетворение общей культуры данного народа, его традиций, нравственных и духовных ценностей. Не экономика определяет духовно-нравственное и культурное бытие народа, а последнее определяет, формирует и лепит отвечающий ему тип и характер экономических отношений общества. Девизом крупнейшей деловой газеты дореволюционной России «Биржевые ведомости» были слова: «Прибыль превыше всего, но честь дороже прибыли». Честное слово русского купца было вернее подписи на контракте. Можно ли удивляться, что освобожденный от нравственных ограничений индивид проявляет в экономике закон джунглей, а полицейский отвечает ему тем же?

Сетуя на «варварство народа», либеральные идеологи все продолжают яростно проповедовать под видом «священной свободы» — освобожденность от морали низменных проявлений человеческой натуры на ТВ, в кино и литературе, неустанно обрушиваются на любые нравственные ограничения, восстают против религиозного воспитания. Не удивителеьно, что в таком обществе свобода понимается не как свобода от всякого насилия, а как свобода совершать любое беззаконие и насилие.

Идеологический лозунг начала 90-х годов прямо заимствован у Н. Бухарина из его речи на Пленуме Московского Совета в 1921 году, ознаменовавшей начало НЭП: «Обогащайтесь, в добрый путь!» Большевики не собирались долго церемониться с допускаемым частным сектором в экономике и к тому же сохраняли «командные высоты». Но лозунг обогащения без нравственных ориентиров с поощрением кальвинистской морали, в которой деловой успех — показатель богоизбранности, а «успешный» презирает неудачника, «успешные» страны обретают право силой учить «неуспешных» (все это — проявления социал-дарвинизма), был положен в основу долгосрочного развития православной России — страны с духовными устоями апостольского христианства.

«Реформатор» 90-х — по сути необольшевик, в силу идеологической ограниченности не осознавал, что восстановление безусловного права человека на собственность и возрождение предпринимательской свободы нельзя вырывать из системы ценностей, в которой богатство есть результат созидательного труда, а труд — это долг перед Богом и людьми, высшее назначение человека. Только тогда естественное стремление к материальному достатку «умеряется» влиянием высших нравственных принципов и общенациональных интересов. Это и есть правовое государство с рыночной экономикой. Как писал американский теоретик постиндустриализма Дениэл Белл, «постиндустриальное общество является «коммунальным обществом, где социальной единицей выступает скорее отдельное сообщество, нежели индивид, и целью становится достижение социального решения».

В России культ богатства без чести оказался особенно разрушительным, его усугубила атеизация трех поколений. Люди, для которых значимо требование поступать «порядочно», «благородно», оказались морально неготовыми к захвату экономических рычагов, и их вытеснили те, для которых «что не запрещено — дозволено» и достаточно поступать «корректно» (не подпадать под действие уголовной нормы). Одно из следствий этого — утрата образованным слоем места в социальной иерархии, снижение его статуса в общественном сознании, утрата социальной энергии у интеллектуального ядра нации.

В России началась масштабная пауперизация — выпадение массы населения из социальной страты и общественной иерархии, превращение в изгоев. Это особое и опасное социальное явление, не тождественное нищете. Оно родилось в Англии времен Кромвеля и было неведомо в дореволюционной России и континентальной Европе даже при самом нищенском уровне жизни низших слоев, которые при этом сохраняли свою социальную идентификацию. Пуританская идеология делового успеха (богатство провозглашается знаком боизбранности) обосновывала жестокие законы против бродяжничества, порку, клеймение раскаленным железом, социальные репрессии (не против преступников, а против «неудачников»).

В XXI веке пауперов не заключают в работные дома, в которых бедняки содержались почти как каторжники, и они становятся источником криминализации. Но даже труд честный и самоотверженный (труд рабочего, скитающегося в поисках заработка по городам) при пауперизации неизбежно люмпенизирован. Социальная психология такого труда — это психология и мировоззрение люмпена, отчужденного от социума. Происходит это не только в силу имущественного расслоения, по остроте превосходящего нормы, допускаемые современными критериями, но в силу выпадения из разорванных социальных структур, в рамках которых труд только и становится динамическим созидательным элементом поступательно развивающегося социума.

Другая сторона этого явления в том, что, по словам Бердяева, «материальный труд, оторванный от всякой духовной основы, не может защитить себя. Защитить себя может лишь организованный производительный труд, всегда предполагающий нравственную самодисциплину». Анализируя неудачи большевистской революции, Бердяев сделал полезные для нас замечания: «Такой силы организованного и самодисциплинированного труда в русской революции не обнаружилось… Вот почему трудящиеся массы сейчас… отрицают самый труд».

Русская интеллигенция в изгнании во многом осмыслила причины краха своих идей в развязанной ими стихии русской революции: «Господствующее простое объяснение, до которого теперь дошел средний «кающийся» русский интеллигент, состоит в ссылке на «неподготовленность народа» — писал С.Л.Франк в «покаянном» сборнике «Из глубины». — «Согласно этому объяснению, «народ», в силу своей невежественности и государственной невоспитанности, в которых повинен все тот же «старый режим», оказался не в состоянии усвоить и осуществить прекрасные, задуманные интеллигенцией реформы, и своим грубым, неумелым поведением погубил страну и революцию».

Сегодня неудачи «демократии» и рынка, криминализацию экономики в России склонны опять объяснять «извечной» привычкой русских к рабству, к безответственности и патерналистской роли государства, невосприимчивостью к цивилизации. Подобные оправдания — приговор безответственности политиков, которые ориентировались на умозрительные схемы, а не на реальный народ. Но такая постановка ложна в самой сущности. Итог всегда определен идеями меньшинства, которое яростно их проповедует «народу».

Двойной опыт ХХ столетия демонстрирует закономерность: в одном и том же обществе и человеке всегда сосуществуют рядом как запас анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов, так и большие силы созидательного, консервативно-охранительного, духовно здорового, объединяющего направления.

Ход 90-х годов привел к постепенному распылению здоровых сил под планомерным и упорным воздействием пропаганды неограниченной свободы и проповеди быстрого обогащения. Франк в пишет о революции, но это как будто написано о постперестроечной России: «Понадобилась энергичная работа разнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совесть и здравый государственный смысл и целиком отдался во власть инстинктов. Идеологи революций и реформ, прежде чем обвинять народ в своей неудаче, должны вспомнить всю свою деятельность, направленную на разрушение государственной и гражданской дисциплины», «на затаптывание патриотической идеи», на «разнуздание под именем рабочего и аграрного движения» (заменим на «рынка») «корыстолюбивых инстинктов и классовой ненависти».

Борьбу с криминализацией России можно выиграть лишь соединением усилий всего общества и возрождением духовных устоев, которые во все времена скреплялись верой и воспитанием.

Российское общество в целом отнюдь не утратило своих устоев полностью. Социологические исследования фиксируют мощную инерцию традиционных ценностей, выросших из христианства. Опросы показали, начиная с 1995-го года, возвращение в массовое сознание установок, утверждающих превосходство духовных начал над внешним устроением жизни и неограниченным стремлением к материальным благам. Если в начале «реформ» число россиян, предпочитающих «совесть» и «гармониию» понятиям «влияние» и «власть», стало резко снижаться (1993 г. — 84%, 1994-й — 74 %), то, начиная с 1995 г., тенденция меняется на противоположную. Весной 2000 г. уже 92% поставили хорошие семейные и дружеские отношения выше публичного признания и успеха. В социологии такой высокий показатель квалифицируется как интегральная характеристика всей российской социокультурной среды.

Впечатляет высокая степень единодушия по поводу предмета национальной гордости. Победой в Великой Отечественной войне как важнейшим событием национальной истории ХХв. гордятся свыше 80%, причем не только в старшей, но и в самой младшей возрастной группе — ровеснице «перестройки». При этом граждане России демонстрируют достаточную приверженность демократии — форме организации общества (например, равенству перед законом) при одновременном относительном безразличии к тому, что так дорого постсоветским «либералам» — «праву на несопричастность к делам своего Отечества». 91% опрошенных по всем социальным, демографическим и возрастным группам назвали измену Родине самым тяжким преступлением, которое нельзя оправдать ни при каких обстоятельствах. (по данным Независимого Института социальных и национальных проблем).

В то же время либеральные «свободы» остались вне списка общенациональных ценностей: ими гордятся около 7% самых молодых граждан и всего 2−3% людей старшего возраста. В глазах воинствующих либералов-западников, которые в постсоветском политическом словаре курьезно именуются «правыми» (во всем мире либерализм считается «левым», «правое» мировоззрение — это религиозность и охранительный консерватизм), подобные факты выглядят как «провал модернизации» и возвращение к «архаике».

Но именно эти результаты позволяют надеяться на оздоровление страны тем, кому нужны не великие потрясения, а великая Россия со здоровой экономикой и здоровым обществом, с нацией — творцом собственной истории.

ПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО

Пора задуматься над философским наполнением того, что именуется правововым государством и гражданским обществом. Его бессилие перед криминалом не случайно, но закономерно. В российском правосознании получила преобладание крайне вульгаризированная концепция так называемого англосаксонского права, которое зиждется на постулате: «все, что не запрещено, — дозволено», логично дополняющем лозунг ростовщика во Французской революции «laissez passer laissez fairе» — «пропустите всюду, не мешайте действовать». В такой концепции право и закон максимально отделены от нравственной оценки.

Однако философия любой системы права во всех цивилизациях без исключения зиждится на тождестве греха и преступления. Источником абсолютных критериев нравственности всегда являлись представления о добре и зле, полученные изначально из Веры, а культуру рождают только высокие табу, налагаемые не законом, но нравственным каноном. Дилемма этического сопоставления нормы закона и нравственного канона перестала волновать атеизированного «экономического человека», который ограничен только запретным и равнодушен к нравственно должному.

Неслучайно из русского языка изгоняется понятие «неблагородного поступка», оцениваемого мерой добра и зла: оно замещается понятием «некорректного» поведения (несоблюдения правил). Правовое государство неосуществимо, если исчезает подлинный источник нравственности и морали — представления о грехе, а таким источником будут восприниматься сами бесстрастные законы, которые отражают лишь компромисс с обстоятельствами. Это — нижняя планка социально допустимого поведения. Но честный человек останавливается гораздо раньше, чем вступает в силу закон, а благородный человек — еще раньше.

Для русской школы философии права, включая правоведение либерального направления конца XIX -ХХ века, свойствен синтез юридизма и нравственной доминанты правосознания: «Естественное право есть синоним нравственно дoлжного в праве… нравственная основа всякого конкретного правопорядка» — доказывает крупный философ права начала ХХ века князь Е.Н.Трубецкой, — «Всякое позитивное право может требовать от людей повиновения не иначе, как во имя нравственного права того или другого общественного авторитета, той или другой власти». Подобное понимание находят историки правовых и политических учений у князя Курбского, а еще раньше у Владимира Мономаха.

Не стоит удивляться, что примат позитивного права с его холодным юридизмом, оторванным от понятия греха и долга перед Богом и людьми в отношении добра и зла, оказывается совершенно неспособным сдержать криминализацию общества и экономики. Ибо самая разветвленная правовая и карательная система не сможет удержать человека от преступления, если он готов преступить нравственный закон. Жалкой предстает судьба государства, в котором законопослушание диктуется одним лишь страхом перед уголовным наказанием.

13.01.2005 г.