 |
| Коммерсант-Деньги | Кирилл Большаков | 23.11.2004 |
В 1923 году Германия вплотную подошла к черте, отделяющей ее от национальной катастрофы. Главной проблемой страны, еще не оправившейся от поражения в первой мировой войне и революции, которая смела монархию, была невиданная гиперинфляция, развивавшаяся с интенсивностью цепной реакции. Цены на товары росли в несколько раз за день, и к ноябрю 1923 года кусочек хлеба стоил 428 миллионов марок, а килограмм масла — около 6000 миллионов. Если в 1918 году за доллар давали 8,9 марки, то к концу 1922 года он стоил уже 1,5 тыс. марок. К ноябрю 1923 года за доллар США немцам приходилось отдавать 4 200 000 000 000 марок. Единственной отраслью экономики, которая не страдала от состояния финансов, была бумажная промышленность. Более 300 бумажных фабрик и более 2 тыс. печатных станков функционировали 24 часа в сутки, чтобы производить на свет больше и больше денег. Бумаги, впрочем, тоже не хватало.
Финансист
Инфляция спасала правительство от необходимости платить по внутреннему долгу, но разоряла средний класс. Политический кризис не заставил себя ждать: в октябре 1923 года республика еле подавила мятеж ультраправых, а 9 ноября уже пришлось подавлять Пивной путч Гитлера в Баварии. Но куда большую опасность для Веймарской республики представляла угроза общего социального взрыва, который мог вылиться в большевистскую революцию. Словом, осенью 1923 года Германии был срочно нужен спаситель отечества, и страна обрела его в лице финансиста Яльмара Шахта.
Яльмар Горас Грили Шахт родился 22 января 1877 года в городке Тинглев, на территории, в свое время отвоеванной Пруссией у Дании (и ей же возвращенной). Мать его была датской баронессой, но вышла замуж за простого немецкого учителя. Влюбленная пара уехала искать счастья в Новый Свет. Однако Нью-Йорк показался будущим родителям гения не слишком привлекательным, и после объединения Германии Бисмарком они вернулись в Европу, чтобы стать подданными новой империи. Впрочем, кумиром родителей Шахта был все-таки не Бисмарк, а либеральный нью-йоркский журналист Горас Грили (который даже баллотировался в президенты США). Так что будущему германскому националисту пришлось прожить жизнь с двумя американскими именами и одним датским — имя Яльмар имеет скандинавское происхождение.
Шахт получил блестящее образование, отучившись в университетах Киля, Берлина, Мюнхена, Лейпцига и Парижа. Учеба в лучших университетах Германии и Франции давала не только знания, но и связи с будущими представителями мировой финансовой элиты, что впоследствии оказалось для него весьма кстати. В 1903 году Яльмар Шахт был принят на службу в Дрезденский банк (Dresdner Bank), принадлежавший еврейскому банкиру Герберту Гутману, и уже в 1908 году стал заместителем директора этого почтенного учреждения, а также другом семьи Гутмана. В первую мировую войну Шахт работал в банковской администрации оккупированной Бельгии, а в 1916 году возглавил частный Немецкий национальный банк (Nationalbank fur Deutschland) и в дальнейшем стал его совладельцем. Таким образом, к 40 годам Яльмар Шахт обеспечил себе безбедное существование, уважение коллег и солидное место в обществе. Но всего этого честолюбивому банкиру было мало. В 1918 году война была проиграна, и для новой демократической Германии, созданной на обломках кайзеровского рейха, началась долгая полоса политической нестабильности и перманентного экономического кризиса, осложненного необходимостью платить репарации державам-победительницам. Шахт, чувствовавший себя знатоком экономики, с головой окунулся в политику и даже стал одним из основателей Немецкой демократической партии. Банкир-демократ проявлял немалую политическую активность, постоянно участвуя в дискуссиях по поводу экономического курса правительства, и к 1923 году он оказался чуть ли не единственным знающим экономистом, придерживающимся демократических взглядов. Когда же инфляция окончательно приобрела характер стихийного бедствия, президент Германии социал-демократ Фридрих Эберт пригласил Шахта к себе и предложил взять на себя управление финансами страны. «Но я не социалист», — ответил банкир, после чего услышал от Эберта: «Это не имеет никакого значения. Вопрос стоит так: считаете ли вы, что способны решить проблему?» Шахт ответил утвердительно и получил должность финансового комиссара с почти премьерскими полномочиями — отныне ни одно решение правительства, которое могло бы повлиять на состояние финансов, не могло получить законной силы без его подписи.
Яльмар Шахт действительно знал, что надо делать. Еще до памятной беседы с президентом Эбертом он ездил в Лондон к своему хорошему знакомому Монтегю Норману, который возглавлял Английский банк (Bank of England), чтобы поделиться с ним планом введения для Германии золотого стандарта. Шахт говорил впоследствии, что, по его убеждению, «валюта должна быть привязана к товару, который имеет международный спрос независимо от влияния правительств и экономической конъюнктуры. Из всех подобных товаров лучше всех проверку временем выдержало золото». Шахт просил у англичан денег на стабилизацию марки, объясняя, что без такой стабилизации экономика Германии никогда не сможет выплатить репарации. Ему поверили и обещали кредит.
Назначение Шахта состоялось 12 ноября 1923 года, и уже 15 ноября был создан так называемый Рентный банк (Rentenbank), который начал выпускать рентную марку: она считалась официальным средством платежа и была обеспечена землей и недвижимостью. Фактически рентная марка была не столько обеспеченной валютой, сколько обещанием в будущем обменять ее на валюту, обеспеченную золотом. Но немцы, казалось бы уставшие от бумажных суррогатов, поверили в новую купюру. Эмиссия рентной марки была строго ограничена, а курс зафиксирован: одну рентную марку меняли на триллион марок обычных. В следующем году рентную марку действительно заменили на марку с золотым стандартом, благо англичане предоставили стабилизационный кредит в размере 800 млн золотых марок.
22 декабря Шахт был назначен президентом Рейхсбанка и резко изменил кредитную политику этого учреждения. Пока правительство левых стремилось поддержать производство, одновременно помогая рабочим и давая ничем не обеспеченные кредиты предприятиям, денежная масса неудержимо росла. Шахт перестал выдавать кредиты направо и налево, оставив возможность получить заем только экспортерам, чем поставил на грань разорения предприятия, которые привыкли жить за счет кредитов. По стране покатилась волна банкротств: если в марте 1924 года обанкротилось всего 68 предприятий, то в апреле — уже 138, в мае — 322, в июне — 579, а в июле — уже 1173. Однако сильные выжили, а финансовая система стабилизировалась. Гиперинфляция была полностью подавлена, а экономика наконец заработала, ведь конвертируемая марка позволяла вести международную торговлю. Уже в 1927 году Германия не только достигла уровня довоенного производства, но и превзошла его.
Державы-победительницы помогли Германии встать на ноги вовсе не из альтруистических побуждений, поскольку немецкая экономика, на их взгляд, существовала для того, чтобы выплачивать репарации. Победители поначалу надеялись получить с поверженного рейха $ 15 млрд, но несколько умерили аппетиты, когда выяснилось, что немецкая экономика дышит на ладан. Однако уже к 1926 году стало ясно, что Германия идет на поправку, а потому союзники решили снова закрутить гайки. Решение союзников надавить на Германию было во многом спровоцировано расточительностью самих немцев. Неподконтрольные центру региональные власти, предчувствуя близкое экономическое процветание, принялись транжирить средства из местных бюджетов, надеясь, что Рейхсбанк в итоге как-нибудь решит их проблемы. Так, Пруссия затратила 14 млн марок только лишь на реконструкцию здания Берлинской оперы — сумму, немыслимую по тем временам даже для держав-победительниц. Министр иностранных дел Германии Густав Штреземанн буквально умолял депутатов рейхстага как-то повлиять на ситуацию, восклицая: «Будете ли вы так любезны объяснить мне, что отвечать представителям иностранных держав, когда они говорят, что подобные траты заставляют думать, будто Германия не проиграла войну, а выиграла?!» Не в восторге от происходящего был и Яльмар Шахт, поскольку местные власти совершенно не желали считаться с его политикой. Постепенно он приходил к выводу, что в стране слишком много демократии, и даже вышел в 1926 году из Демократической партии. Действия держав также вызывали у него все большее раздражение. Шахт верил в международную торговлю и мечтал поднять германскую экономику за счет прибыли от экспорта, но западные державы не горели желанием открыть свои рынки для немецких товаров, продолжая при этом настаивать на уплате репараций.
В 1929 году в Париже состоялась конференция, на которой обсуждался вопрос о репарациях. Немецкую делегацию возглавлял Яльмар Шахт, который настойчиво пытался объяснить Западу, что нельзя одновременно препятствовать росту германской экономики и требовать, чтобы эта экономика расплачивалась за кайзеровские грехи. В итоге западные державы пошли на уступки. Специальная комиссия, возглавляемая американцем Оуэном Янгом, выработала план, согласно которому снижалась общая сумма репараций. Теперь от Германии требовалось «всего лишь» $ 8 млрд, которые предстояло уплатить за 58 лет и 6 месяцев.
Шахт поначалу полностью поддержал план Янга, но вскоре отступился от него под давлением общественного мнения: немцам вовсе не хотелось оставаться в кабале до 1988 года. В марте 1930 года рейхстаг принял план Янга, чем дискредитировал себя в глазах большой части населения, но Шахту не улыбалось пятнать свою репутацию, и он категорически отказался участвовать в реализации этого плана. Он покинул пост главы Рейхсбанка с гордо поднятой головой, стяжав славу финансового гения, спасителя марки и истинного патриота. Амбициозный финансист собирался начать собственную политическую игру, и он уже знал, на кого можно будет опереться.
Пока в Германии бушевали страсти по поводу плана Янга, общественное мнение остального Запада больше беспокоилось из-за роста популярности маргинальной прежде Национал-социалистической партии (НСДАП). Шахт считал взлет нацистов вполне объяснимым явлением. Когда в 1930 году бывший президент Рейхсбанка посетил США, у него спросили, что он думает о Гитлере. Шахт ответил: «Если народ Германии будет голодать, гитлеров станет только больше». К тому моменту Шахт уже зачитывался книгой «Майн кампф» и находил в ней немало разумных, с его точки зрения, мыслей. Когда Шахт вернулся из своей поездки по Америке, банкир фон Штраус, его хороший знакомый, пригласил его к себе на обед. Был зван и герой первой мировой, один из лучших асов кайзера, а ныне ближайший соратник Гитлера Герман Геринг. По воспоминаниям Шахта, Геринг за обедом был «сдержан, скромен и обладал хорошими манерами». Геринг позвал Шахта отобедать уже к себе, на что финансист тоже с легкостью согласился. Обед в доме Геринга прошел 5 января 1931 года. Впрочем, побеседовать по душам новым знакомым не удалось, поскольку 95% времени, по воспоминаниям Шахта, говорил другой человек — Адольф Гитлер. Многое из того, что говорил в тот вечер вождь НСДАП, вполне соответствовало взглядам Шахта: ведь после переговоров с западными державами он не сомневался, что даже самая экономически развитая держава не сможет отстоять своих интересов на международной арене без опоры на военную силу. Экономические взгляды Гитлера тоже вполне устроили Шахта: «В социальном отношении Гитлер высказывал целый ряд хороших мыслей, — вспоминал Шахт, — которые сводились, в частности, к тому, что необходимо избежать классовой борьбы, забастовок, локаутов. Он требовал не устранения частного хозяйства, а оказания влияния на руководство частным хозяйством». Позднее Шахт скажет: «Я хотел видеть Германию великой и сильной, и ради этого я готов был объединиться даже с дьяволом». Именно это он и сделал.
Яльмар Шахт начал агитацию в пользу Гитлера среди людей своего круга — крупных промышленников, финансистов и политиков. Ему удалось сагитировать Круппа, Тиссена и многих других лидеров германского бизнеса. В 1932 году Шахт организовал составление коллективного письма от крупнейших промышленников Германии к президенту страны Паулю фон Гинденбургу, в котором предлагалось пустить Гитлера в правительство. На ту же тему Шахт лично беседовал с канцлером Генрихом Брюнингом, объясняя ему, что, если не пропустить Гитлера к власти сегодня, завтра он все равно захватит ее силой. В 1933 году именно Шахт помог собрать на нужды предвыборной кампании НСДАП более 3 млн марок. Наконец 5 марта 1933 года Гитлер выиграл парламентские выборы, а 17 марта Шахт уже сидел в своем старом кабинете в качестве нового президента Рейхсбанка. В августе 1934 года Шахт получил вдобавок портфель рейхсминистра экономики, а в следующем году также стал генеральным уполномоченным по вопросам военной экономики, что сделало его полновластным «экономическим диктатором» страны.
Поддержав диктатуру Гитлера, Шахт получил то, чего жаждал больше всего: неограниченный контроль над экономикой и возможность действовать без оглядки на демократические институты, которые слишком зависели от общественного мнения.
Титан
Его главной задачей на первых порах было решение проблемы безработицы. К 1933 году от экономического подъема не осталось и следа: Великая депрессия уничтожила рынки сбыта германских товаров, после череды банкротств на улице оказалось около 6 млн безработных, и в воздухе вновь запахло гиперинфляцией. Планы Гитлера по вооружению Германии должны были помочь создать рабочие места, а сокращение безработицы стимулировало бы внутреннее потребление и вывело бы страну из депрессии. План Шахта был таков: с помощью необеспеченных кредитов Рейхсбанка раскрутить производство, удерживая инфляцию с помощью государственного контроля за ростом цен и заработной платы, а затем, когда экономика начнет генерировать прибыль за счет роста экспорта, легко рассчитаться с долгами. Расчет был рискованным и требовал большого искусства в управлении финансами, но Шахт не сомневался в своих способностях.
Для финансирования программы общественных работ, включавших прежде всего строительство автобанов, а также для грандиозных планов военного строительства нужно было изыскивать средства, и в этом деле Яльмар Шахт показал чудеса изобретательности. Шахт пошел путем создания подставных фирм. Было организовано товарищество с ограниченной ответственностью Metallurgische Forschungsgesellschaft (сокращенно «Мефо»). Исходя из названия, можно было предположить, что компания как-то связана с металлургией, но впечатление было обманчивым, поскольку, кроме вывески, эта фирма не располагала ничем. Тем не менее деньги бурно развивавшихся оборонных предприятий приходили на счет «Мефо». Взамен оборонка получала долгосрочные векселя (так называемые мефо-векселя), гарантом которых выступал Рейхсбанк. «Мефо-векселя» принимались всеми банками страны, что позволяло тайно финансировать военную промышленность путем скрытого вздувания национального долга.
Рост оборонной промышленности привел к оживлению других отраслей экономики, и вскоре в Германии вместо проблемы безработицы возникла проблема нехватки рабочих рук. Сырья германской экономике также хронически не хватало, и Шахт озаботился созданием системы внешней торговли, при которой промышленность получала бы то, что ей необходимо, а торговое сальдо оставалось бы положительным.
11 сентября 1934 года Яльмар Шахт представил некий «новый план», смысл которого сводился к следующему: покупать меньше, а продавать больше. Вся внешняя торговля была поставлена под контроль государства: специальные надзорные органы следили за тем, чтобы из страны не вывозились товары стратегического назначения и чтобы ввозилось лишь то, что действительно необходимо.
Для поддержания баланса между импортом и экспортом Шахт придумал систему так называемых «счетов АСКИ». АСКИ расшифровывалось как «особые счета для внутренних расчетов с иностранцами». Система действовала так: зарубежной компании разрешали ввезти в Германию определенное количество какого-либо товара при условии, что эта компания согласится получить платеж в форме кредита в немецкой валюте, который будет положен на особый счет в немецком банке. Деньги с этого счета могли быть использованы только на закупку германских товаров и только для вывоза в ту страну, откуда фирма-импортер завозила свои товары. Таким образом Германия стремилась, ввозя сырье, импортировать только промышленные товары. С помощью подобных мер Шахт привязал к Германии экономику менее развитых стран Юго-Восточной Европы, прежде всего Венгрии и Румынии (но также и Турции), которые в условиях мирового экономического кризиса просто не могли найти другого рынка сбыта кроме рейха.
Комильфо
Казалось, мечта Шахта об экономической диктатуре сбылась. На людях Шахт всячески демонстрировал преданность режиму и даже заслужил от Гитлера золотой значок почетного члена НСДАП (Шахт так никогда и не вступил в нацистскую партию). Порой демонстративная лояльность режиму заходила слишком далеко. Один из вождей рейха фон Ширах впоследствии вспоминал о приеме в рейхсканцелярии: «Знаете, что украшало тогда платье фрау Шахт? Огромная бриллиантовая свастика… Это было так не к месту! Даже самые ярые нацисты не позволили бы своим женам явиться на прием с таким украшением».
Естественно, с появлением новых друзей о старых пришлось забыть. Однажды Шахт, находившийся в компании партийных функционеров, столкнулся в театре с женой Герберта Гутмана — того самого еврейского банкира, в чьем Дрезденском банке он когда-то начинал свою карьеру и чьим другом когда-то считался. Естественно, Шахт не удостоил ее даже взгляда, чем привел в состояние истерики.
Тем не менее, хотя в речах Шахт вовсю клеймил засилье евреев, после печально знаменитой «хрустальной ночи» он открыто заявил на заседании правительства, что будущие поколения немцев будут стыдиться этого преступления. Гитлеру он сказал в лицо: «Действия партии 9 ноября недостойны».
Впрочем, план Шахта по спасению германских евреев от надвигающейся катастрофы выглядел тогда достаточно цинично: рейхсминистр предлагал организовать международный фонд с участием еврейского капитала для организации вывоза евреев из Германии.
Куда больше проблем «экономическому диктатору» доставляли столкновения с частью руководства НСДАП. Прежде всего, Шахта возмущала безответственность, с которой партийные вожди различных уровней готовы были тратить деньги. Шахт устроил настоящий скандал, когда выяснил, что в одном только 1934 году министерство пропаганды Геббельса вышвырнуло на нужды зарубежной агитации 200 млн рейхсмарок. Стремление партии вмешиваться в дела бизнеса также выводило его из себя. Однажды Шахт публично заявил, что не правы те политики, которые «живут за счет прибылей предпринимательства и все же остаются идеалистами». Нацисты не преминули огрызнуться — в печатном органе корпуса СС Das Schwarze Korps появилась статья, в которой слова Шахта характеризовались как «безумная реакция, пережиток либеральной и еврейской морали и, кроме того, отход от чувств и взглядов, предписываемых национал-социалистическими законами организации национального труда». Тем не менее, пока на стороне Шахта оставался Гитлер, можно было не беспокоиться.
Стоик
Положение Шахта значительно ухудшилось, после того как 9 сентября 1936 года Гитлер, выступая на съезде партии в Нюрнберге, объявил о планах сделать Германию «полностью независимой от других стран». Это означало курс на автаркию, против которой Шахт возражал всеми силами. Гитлер объявил о начале четырехлетнего плана, в ходе которого Германия должна добиться полного самообеспечения и тем самым независимости от международной торговли. Ответственным за исполнение плана был назначен Герман Геринг, который формулировал свои взгляды на экономику так: «Мы не признаем святость так называемых экономических законов. Следует указать, что торговля и индустрия — слуги народа, а капитал должен служить экономике».
Шахт с ужасом обнаружил, что в Германии стало одним «экономическим диктатором» больше. Геринг рассылал свои директивы по всей стране, вмешивался в производственные процессы, подмял под себя всю внешнюю торговлю и пустился в такие расходы, что на горизонте снова замаячил призрак 1923 года. Главной своей задачей Геринг видел создание производства заменителей сырья. Химическую промышленность он обязал строить заводы по производству искусственного горючего и заменителя каучука. Горную промышленность заставил поддерживать откровенно убыточные шахты, а металлургическую в приказном порядке перевел с более качественной и дешевой шведской руды на немецкую. Естественно, объемы производства военной продукции росли.
Выступая перед промышленниками в конце 1936 года, Геринг объявил: «Либеральная эпоха имеет капиталистические методы. Эпоха национал-социализма нуждается в своих собственных экономических методах, так же как в таковых нуждается эпоха большевизма». Пресса восхваляла четырехлетний план как «величайшее экономическое усилие военного характера, предпринятое за пределами России».
Шахт пробовал спорить с Герингом с цифрами в руках, но однажды во время такого спора Геринг ударил кулаком по столу и воскликнул: «Если фюрер скажет, что дважды два пять, значит, будет пять!»
Шахт попробовал жаловаться Гитлеру, но тот не проявлял особого интереса к словам своего министра. Прилюдно же Гитлер говорил: «Если частные компании не справятся с четырехлетним планом, государство возьмет их под контроль».
С этого времени Шахт становился все мрачнее и, по-дружески приветствуя американского посла, говорил: «Здравствуйте, я еще жив». Однажды от Шахта слышали такие слова: «Что бы они со мной ни сделали, никто не сможет отрицать, что я спас мою марку». А потом еще дважды повторил: «Я спас мою марку».
Мероприятия Геринга могли означать только одно — войну в самом ближайшем будущем, поскольку только победоносная война могла окупить все непомерные затраты. Шахт был сторонником укрепления германской военной мощи, чтобы использовать ее для дипломатического нажима на зарубежных торговых партнеров, но войны он не хотел. В ноябре 1937 года Шахт окончательно проиграл Герингу аппаратную борьбу и ушел со всех постов, сохранив за собой должность министра без портфеля. Затем он вернулся на пост президента Рейхсбанка, но былого могущества уже не имел.
Между тем Германия Гитлера приступила к территориальным захватам в Европе. Вооруженная сила, как и предполагал Шахт, действительно оказалась лучшим аргументом за столом переговоров, чем обещания построить в Германии демократию, и мир начал быстро скатываться к войне. Позднее на Нюрнбергском процессе Шахт бросит своим судьям упрек: «На все просьбы и предложения Веймарской республики эти страны отвечали 'нет'. Но когда к власти пришел Гитлер, все изменилось. Возьмите всю Австрию, ремилитаризируйте Рейнскую область, возьмите Судеты, возьмите полностью Чехословакию, возьмите все — мы не скажем ни слова!» С 1 сентября 1939 года говорили уже в основном только пушки. В 1939 году Шахт остался министром без портфеля, а в январе 1942-го и вовсе был отправлен на пенсию, поскольку заявил Гитлеру, что Германия проигрывает войну.
Еще будучи на вершине власти, Шахт пытался заготовить для себя «запасные аэродромы», обхаживая иностранных послов, прощупывая почву среди военных, надеясь сформировать антигитлеровскую группу внутри элиты рейха. Генконсулу США Джорджу Мессерсмиту он говорил, что нацисты «приведут Германию и весь мир к гибели», а с американским послом еще в 1935 году обсуждал перспективы своего бегства за океан. Карты спутал Мюнхенский сговор и последовавшая цепь триумфов гитлеровских войск. Победы окрылили генералов, которые были уже почти готовы свергнуть нацистов, и перспектива заговора стала весьма туманной.
В годы второй мировой войны Шахт демонстрировал почти открытую оппозиционность режиму и держался в стороне от правящей клики. Несмотря на прохладное отношение нацистов к церкви, Шахт продолжал посещать священника, к тому же самого «ненадежного» с нацистской точки зрения. Партия не одобряла аристократические замашки, но Шахт еще и одевался по моде времен кайзера: носил стоячий накрахмаленный воротничок. Словом, даже если Шахт напрямую не состоял ни в одном заговоре, любой заговорщик в стране знал, кого назначить министром экономики, если с Гитлером вдруг случится что-нибудь непоправимое.
И это «что-нибудь» чуть не случилось 20 июля 1944 года, когда в знаменитой ставке Гитлера «Волчье логово» полковник Штауфенберг подложил фюреру чемодан со взрывчаткой. Репрессии коснулись не только участников заговора, но и многих подозрительных и не в меру «старорежимных» генералов и чиновников, среди которых у многих фамилия начиналась с приставки «фон». Арестован был и Яльмар Шахт, который в одночасье оказался в числе «личных врагов фюрера». Бывший «экономический диктатор» сидел в Равенсбрюке, Флоссенбюрге и Дахау, имея все основания ожидать расстрела в любой момент. Спасение пришло вместе с поражением Германии. Впрочем, радоваться было рано, поскольку вместо эсэсовской пули Шахту теперь угрожала нюрнбергская веревка.
На Нюрнбергском процессе Шахту, как и остальным подсудимым, было предъявлено обвинение в составлении и осуществлении заговора против мира и человечности. Бывший глава Рейхсбанка не пытался отрицать свою ответственность за перевооружение Германии, ведь в этом не было состава преступления. На процессе он вел себя подчеркнуто уверенно и спокойно, всем своим видом показывая, что не имеет ничего общего с палачами и убийцами, сидящими с ним на одной скамье подсудимых. Когда американский обвинитель начал перечислять страны, на которые напала Германия, и спрашивать Шахта, считает ли он нападение на них актом неспровоцированной агрессии, он всякий раз отвечал утвердительно, а в конце напомнил прокурору, что тот забыл упомянуть Бельгию. Шахт убеждал судей в том, что не только не пособничал нацистам, но даже по возможности мешал им и оставался в правительстве как раз для того, чтобы принести рейху как можно больше вреда. После одного из подобных заявлений Шахта не выдержал Геринг, который вскричал: «Только послушайте, как он лжет!» Но мнение Геринга уже никого не интересовало.
Суд определенно начал склоняться к оправданию Шахта. Однажды офицер охраны заметил, что подсудимый Альберт Шпеер, который был личным архитектором Гитлера, что-то чертит. На вопрос «Что вы рисуете?» Шпеер ответил: «Видите ли, Шахт заказал мне проект виллы, которую он собирается построить после окончания процесса». Шахт, сидевший поблизости, утвердительно кивнул головой.
Старик
1 октября 1946 года Яльмар Шахт был полностью оправдан и гордо покинул зал суда, презрительно отвернувшись от прочих подсудимых. Оправданный Шахт тем не менее наотрез отказался уходить из камеры, ведь возвращаться ему было некуда — его бранденбургская усадьба находилась в советской зоне оккупации, и то добро, что не успели утащить эсэсовцы, уже давно уехало на восток в советских эшелонах вместе с остальными трофеями. Работы у него тоже не было, хотя он и изобрел для себя такой источник заработка: за каждый автограф или интервью финансист требовал плату в размере шоколадки.
В январе 1947 года Шахт все же заработал свою первую и последнюю судимость: к восьми годам тюрьмы его приговорил немецкий суд по денацификации. Но уже в сентябре следующего года он вышел на свободу. Свое освобождение Шахт вспоминал так: «У меня в кармане было две марки. Назавтра я стал директором банка». Банк назывался, конечно, Schacht GmbH. От дел он отошел в апреле 1963 года, в 86 лет. 3 июня 1970 года Яльмар Шахт тихо скончался в Мюнхене, оставшись в памяти немцев спасителем марки и пособником Гитлера.
22.11.2004 г.
