 |
| Русский журнал | Елена Белякова | 11.11.2004 |
Церковный суд был одним из церковных институтов, отмененных государственным законодательством. В результате Церковь была лишена возможности преодолевать расколы, которые власть старательно провоцировала. Юридическая формула «отделение Церкви от государства» не мешала власти, как это сегодня хорошо известно по изданным документам, осуществлять свою «руководящую и направляющую» роль. Защита церковных канонов, защита постановлений Поместного Собора 1917−1918 гг. приобретала в этих условиях особую роль — именно они должны были определять ту границу, дальше которой отступление перед властями было невозможным. Однако единого церковного понимания того, где же проходит эта граница, — не было. На Поместном Соборе 1917−1918 гг. эта проблема была четко осознана («нужно решить, какие каноны имеют такое обязательное значение, что я за них должен жизнь свою положить» — митр. Арсений Стадницкий). На Поместном Соборе шел поиск метода истолкования церковных канонов и прозвучал призыв следовать духу Христова закона и отстаивать правду и истину (митр. Сергий: «Где есть правда и разум, там нет нарушения канонов. Они не требуют от нас ничего неразумного, потому что и Бог от нас не требует невозможного»). Вся жизнь церкви подвергалась проверке с точки зрения церковных канонов: но задача состояла не в том, чтобы втолкнуть ее в рамки, в которые она не укладывалась, а в том, чтобы понять, что изменилось в церковной жизни, и дать оценку этим изменениям.
Дискуссия о церковном суде, которая велась в ходе предсоборного обсуждения, поставила несколько проблем, не решенных обществом и сегодня. Правовой принцип отделения судебной власти от административной, введенный судебными реформами 60-х гг. XIX в., был принят русским правовым сознанием. Он открывал возможности борьбы с начальственным, полицейским, чиновничьим произволом. Однако применение этого принципа, как и принципа гласности, к устройству церковного суда вызывало протесты: и суд, и управление в церкви принадлежит епископу.
На деле церковный суд в XIX в. принадлежал в большей степени консисторским чиновникам, а епископ лишь визировал его решения. Нарекания на церковный суд, в руках которого были в том числе и бракоразводные дела, во многом провоцировали противостояние церкви и общества. Право и справедливость уходили от церкви.
Как отмечал протоиерей Михаил Горчаков, в обществе из-за несовершенства церковного суда распространяются сомнения, «не заключается ли в самом существе Православной Церкви условий, не соответственных постановке церковно-судебной власти на началах христианской правды и справедливости», и настаивал на том, что современные воззрения на существо права, государства и отношения государства к общественным союзам и Церкви не только совместимы, но и совершенно согласны с вероучением самой Церкви о ее сущности.
Предлагалось два пути решения кризиса: усилить государственный контроль, введя прокурорский надзор над деятельностью судов, или придать судам церковно-общественный характер. Именно в связи с вопросом о суде был поставлен и вопрос о необходимости церковных Соборов как о канонической судебной инстанции.
Вопрос о суде оказался тесно связан с решением вопроса о епископате: утверждать, что епископ будет справедливым судьей в своей епархии, было невозможно: в основе власти епископа уже давно не лежала его праведность и безгрешность, а примеры епископского произвола и деспотизма были хорошо известны.
Однако не только в этом видится главная причина невозможности простого воссоздания института епископского суда.
Суд епископский (как третейский суд) не отличался от суда епарха. Судебная власть епископа была признана в эпоху Вселенских соборов (то есть именно тогда, когда формировалось каноническое право) не только церковным, но и государственным законодательством. Любое дело могло быть передано на суд епископу, и он мог осуществлять прокурорский контроль над делами, производимыми епархом.
Житие Иоанна Златоуста говорит о многочисленных посетителях, просящих епископа выступить против неправильного решения дела. Таким образом, можно говорить о существовании в тот период единства правового пространства. Законодательство императора Юстиниана подтверждало круг дел, по которым суд мог вершить только епископ: это преступления клириков по церковным вопросам. Каноны также запрещали клирикам искать суда на епископа у мирских судей, оберегая епископскую власть в церкви, а не потому, что церковное право противопоставлялось светскому. Когда турки, захватив Константинополь, предоставили патриарху право суда над всеми христианами, новая система не создала никакой правовой проблемы.
Между тем сегодня правовое пространство не едино. Современный суд предполагает не только показания свидетелей, но и предварительное следствие. При этом следствие и судебная часть разделены. Если в XIX в. при неотделенности Церкви от государства могла идти речь о создании института церковных следователей, о проведении церковным судом предварительного следствия, то сегодня это невозможно.
Невозможно сегодня говорить и о единстве правового пространства. Если в XIX в. судебная система была составной частью общественной жизни, то сегодня несовершенство судебной системы, выполнение ей государственных заказов очевидно. Десятки тысяч невинно осужденных людей, «дутые» дела, вынужденные признания обвиняемых — все это является составляющей частью современной отечественной правовой традиции.
Другая ее составляющая — законодательство, ставящее за грань легальности целые области человеческой деятельности. В течение десятилетий советские граждане выискивали возможность обходить законы — не для того, чтобы получить выгоду, а для того, чтобы выжить, спасти жизнь своим детям (вспомним закон о колосках), за грань легальности была поставлена, среди прочего, абсолютно вся церковно-общественная деятельность. Советская правовая система меньше всего воспринимается в категориях «правды» и «справедливости». Современный суд не отказался от этого наследия, а граждане не отказались от традиции искать способы обойти законы.
Именно поэтому в современной России отношение к праву особое. И эта ситуация не может не влиять на правовую ситуацию в РПЦ, как внешнюю, так и внутреннюю.
Во внешней, как и в Средние века, когда епархии и монастыри стремились получить себе привилегии, освобождающие их от повинностей («тарханные, несудимые» грамоты, судебный иммунитет), РПЦ и сейчас добивается для себя разного рода политических и экономических привилегий. Вряд ли кем-нибудь из общества современная деятельность РПЦ понимается как стремление к справедливости. Активно происходит захват культурно-исторических объектов, сопровождающийся изгнанием из них музеев, библиотек, реставрационных мастерских. Уже изгнан музей из Троице-Сергиеева монастыря, уже выселено население с Валаама, на очереди Соловки (ряд можно продолжить). Денег на содержание библиотек у государства нет, зато на содержание монастырей местные власти находят средства. Новые хозяева устанавливают свои законы и порядки (закрыта почти вся территория Донского монастыря и т. п.). Туризм сегодня — важная статья дохода, и, похоже, современные бизнесмены уже оценили значение «паломничеств».
Во внутренней ситуации — полная непроницаемость. Скорей могут просочиться сведения из ФСБ, чем из церковных кругов: отсутствует статистика (например, судебных дел по епархиям, жалоб и т. п.) и отчетность (финансовая отчетность приходов). В Синодальный период существовала строгая отчетность как священников, так и епархий, Синод публиковал сведения о том, куда и как расходуются средства. В советское время эти сведения старались скрыть от учета Совета по делам религий — сегодня от налоговых органов, которые и так обходят стороной приходы. Скрыты эти сведения и от прихожан. А ведь далеко не всякая экономическая активность разрешается канонами — во всяком случае известно, что епископам и клирикам запрещена любая деятельность в целях наживы. При этом общество не может не удивляться роскоши возводимых церковных построек. Думаю, никому не нужно доказывать, что известный еще по древнерусским церковным уставам принцип «церковных богатство — это нищих богатство» забыт, зато открыта дорога всяким дельцам.
Военно-патриотическая деятельность отдельных клириков, издаваемая ими газета «Победа», прямо противоречит основной функции Церкви — миротворческой. Похоже, что «борьба за мир», как и экуменизм, определенной частью РПЦ воспринимается как навязанный советской властью курс. Страна погрязла в войне и военных конфликтах, а со стороны РПЦ — только бряцанье оружием; вопреки всем церковным правилам бывшие спецназовцы становятся священниками. Где церковные миротворцы? Известно только имя убитого Виктора Попкова, старообрядца.
Решением Синода священникам было запрещено выдвигать свои кандидатуры в депутаты. Однако РПЦ самым активным образом участвует в политике, поддерживая власть во всех ее эшелонах, раздавая ордена самым одиозным фигурам.
Существуют ли сегодня правовые механизмы, позволяющие прихожанам защитить своего священника даже не от гонений, а просто от перевода по желанию благочинного, может ли приход снять вора-старосту, если его поддерживает благочинный?
В случае конфликта священника и епископа судьей по канонам выступает Собор. Но Собор, вопреки постановлению Поместного Собора 1917−1918 гг., созывается только архиерейский. Были ли случаи, когда архиерейский собор решил дело в пользу священника?
Бесправие рядовых клириков может вызывать только удивление. Гласность, как способ борьбы с произволом и беззаконием, чужды церковному сознанию. Перенесение принципа монашеского «послушания» во все сферы церковной деятельности, отказ от личного мнения и выражения собственной позиции открывает широкую дорогу начальственному беззаконию. Каноны используются только для того, чтобы наказать непокорного — именно так, как писал еще Н.Аксаков. Не развратники и прелюбодеи попадут под осуждение (тем более, что современный город предоставляет огромные возможности скрывать разврат — хотя каноны четко ограничивают, кто из женщин может находиться в доме епископа, нас уже и «келейницы» давно не удивляют), не воры и лицемеры, а неуемные правдоискатели. Это закономерность, и ее необходимо осознать.
Похоже, что понятия «правда», «суд», «праведность», «справедливость» остались только в псалмах. Один современный архиерей прямо сказал, что «Справедливость — категория, свойственная мусульманскому миру, а христианское понятие — это любовь». Можно привести массу высказываний из православной среды о том, что юридизм свойственен католическому мышлению, а не православному. Очень легко анонимные составители Уставов РПЦ отказались от норм, выработанных Поместным Собором 1917−1918 гг. Каноны, как ограда Церкви, как свидетельство о церковной свободе — не работают.
Но вместе с правдой (которую русское народное творчество уже давно отправило на небо, оставив на землю кривду) уходит и праведность, которая и состоит в выполнении правды Божией, в исполнении Закона.
Религиозная основа западной правовой традиции сегодня очевидна. Однако механически перемещенные на русскую почву западные правовые нормы могут быть употреблены не только для защиты человека, но и против него. И в этом, на наш взгляд, одна из главных проблем современности.
В поисках правды люди идут в Церковь, но куда им идти, если церковь забывает о правде и справедливости?
10 Ноября 2004 г.
