Слово Твое — светильник ноге моей.."

Стало быть, он на что-то указывал, что-то означал.

Что?

Прежде всего, следует обратить внимание на духовные проблемы, волновавшие русского человека в последние 25 лет XV века. Здесь первой — каждый назовет новгородско-московскую ересь, приверженцы которой получили название «жидовствующие».

За неимением места входить в подробности описания ереси, скажем: она носила антитринитарный, иконоборческий и противоиерархический характер. «Ересь жидовствующих была прежде всего брожением умов. „Явися шатание в людях и в неудобнех словесех о Божестве“, читаем в Никоновской летописи. „Ныне и в домех, и на путех, и на торжищех, иноци и мирстии вси сонмятся, вси о вере пытают“, писал преп. Иосиф»^[1].

И как ересь, возникнув в Новгороде, перекинулась на Москву, так и названный прием сначала появляется у новгородских иконников, потом подхватывается москвичами.

Область распространения его довольно заметна.

Но коль еретики отвергали иконы, то, понятно, что прием надо рассматривать не в качестве поддержки «жидовствующих», а как довод, направленный против них. Иконописцы, являясь членами Церкви и частью общества, просто не могли оставаться равнодушными, когда «вси о вере пытали». Они должны были сказать свое слово, и они его сказали.

Почему этот прием ограничивается кругом, как правило, из трех-четырех изображаемых святых? Ведь в деисисном чине помещаются и другие апостолы, а кроме Архангела Михаила, предстоит и Архангел Гавриил, на гиматии которого нет никаких акцентов. И наоборот, св. Иоанну Предтече Дионисий в Ферапонтовском иконостасе распространяет яркое пятно на весь бок — от ноги до руки, тем самым, следовательно, выделяя Крестителя Господня даже из апостолов и Архангелов.

Не трудно догадаться, что иконописцы тут поднимают иерархический вопрос, намекая на слова Спасителя из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя (Мф. 11: 11). У остальных — яркое пятно на гиматии выделяет лишь ногу. Петр и Павел включены в этот круг, конечно же, потому, что они апостолы первоверховные; Архангел Михаил — потому, что предводитель небесного воинства, главный их всех Архангелов.

Таким образом иконописцы отреагировали на противо-иерархическую составляющую ереси.

Логично, однако, спросить о причине заострения внимания именно на ноге. Зачем оно? И только в области гиматия, не ниже. Здесь тоже должна быть своя закономерность. И она, безусловно, есть.

По первым известиям Геннадия Новгородского о ереси можно понять, что брожение и сомнение началось с чтения книг. Среди обнаруженного святителем пестрого списка еретической литературы заметен «Корпус Ареопагитикум». Но Дионисий Ареопагит считается одним из отцов Церкви, и приносить в жертву еретикам его почитание означало бы отказ от столпа Церкви, чего позволить себе архиепископ Геннадий не мог. Лучшим выходом было на языке Ареопагита и отреагировать. От новгородского владыки, по всей видимости, и исходит инициатива иконического ответа «жидовствующим». Но возможны и другие вдохновители. В подобной ситуации любое другое духовное лицо (и необязательно архиепископ) предприняло бы совершенно аналогичные шаги.

Поскольку в трактате «О небесной иерархии» Ареопагит «из множества наших телесных частей» пытается найти «подходящий образ небесных сил», то ноги, по его мнению, указывают «на подвижность, быстроту и пригодность к вечному стремительному движению к божественному<>, нагота же и необутость — на свободу и неудержимость, очищающую от привнесенного извне, и уподобление, насколько возможно, божественной простоте»^[2].

Здесь может возникнуть справедливый вопрос: «Это применимо к образу Архангела Михаила, но причем здесь Иоанн Предтеча, Петр и Павел? — у Ареопагита ведь речь о небесных силах».

А разве Иоанна Предтечу Церковь не называет «Ангелом пустыни»? А разве первоверховные апостолы, по тому же Ареопагиту, не считаются, наравне с епископами, «Ангелами Церкви»?

Более чем…

Оттого круг и ограничен тремя человеческими личностями, стоящими в церковной иерархии выше других людей.

Упреждая вопрос о Божией Матери, следует отметить, что она не входит в указанный круг, ибо Она выше небесных сил: «честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим». А потому к Ней данный прием и не применялся.

Идея живописного акцента на ноге могла возникнуть не только из «Небесной иерархии» Ареопагита, а, к примеру, хотя бы из тропаря: «Пророче и Предтече приШЕСТВИЯ Христова», из евангельского ХОЖДЕНИЯ по водам Петра, из молитвы ап. Павлу, где ему присваивается эпитет «землю ОБШЕДЫЙ». Не забудем, что нога по-древнерусски называется «ходило».

Редко, но иногда, в отличие от Иоанна Предтечи и Петра, ап. Павла писали в Деисисе и без этого акцента, отдавая, вероятно, апостольскую «пальму первенства» Петру как камню, на котором Господь создал свою Церковь. Впрочем, иконописец «Молящихся новгородцев» предпочел больше выделить Павла.

Спрашивается, почему изографы избегали цветом вычленять телесную часть ноги — стопу, а считали за лучшее делать упор на гиматии?

Лишь по одной причине: тогда прием работал бы прямо в противоположном направлении, т. е. уничижительно или антиисторично. У все того же Дионисия на житийной иконе «Митрополит Алексий» из Успенского собора Московского Кремля в завершающем клейме «Исцеление» чернец Наум представлен с усохшей ногой, которая отличается по цвету от здоровой. В то время употреблялся глагол «целоноговати», означавший — ходить прямо здоровыми ногами.

У свв. Иоанна Предтечи, Петра и Павла ноги, как мы знаем, были здоровы.

Употребление приема чаще всего в Деисисе имело под собой основание. Поскольку «жидовствующие» не признавали «прообразовательный смысл в свидетельствах Ветхого Завета», постольку они считали пророчества еще не сбывшимися, а лишь подлежащими исполнению. Из чего следует, что еретики не считали Христа Мессией и Сыном Божиим — Второй Ипостасью (Св. Троица ими отвергалась). А Деисис — прежде всего изображение Страшного Суда. Потому здесь изографы и пытаются напомнить христоборцам о Судном Дне, когда они предстанут пред Тем, Кого отвергали.

Увязка этого концептуального полемического приема с противодействием новгородско-московской ереси позволяет в спорных случаях точней атрибутировать некоторые памятники, где такой прием употреблен. А споров хватает… Но мы не знаем ни одной подобной иконы, чтобы было доподлинно известно о написании ее раньше последней четверти XV века. Датировки всегда колеблются. Эти примечательные 25 лет непременно кем-нибудь из исследователей называются; к сожалению, без ссылки на прием.

Достаточно, по крайней мере, двух характерных примеров.

Пример первый. Так, о времени написания упомянутых «Молящихся новгородцев» до сих пор идут споры. Поскольку на иконе хоть и проставлен год создания, но «авторская» надпись сохранилась плохо, прочитать ее с абсолютной точностью невозможно. Почему Н.П. Кондаков определил икону как памятник последней четверти XV века. Подобная осторожность вполне оправдана. Г. Д. Филимонов, а за ним В.Н. Лазарев рискованно назвали тут 1467 год. Новгородский архимандрит Макарий (Миролюбов), предполагавший дату 1487 г., кажется, более точен, ибо ересиарх Схария приезжает в Новгород в 1471 г. Необходимо было время на «инкубационный период» ереси, на подготовку ответа православными… Вот и выходит только последняя четверть XV века.

Другой пример. Иконы деисисного чина из Успенского собора во Владимире, приписываемые преп. Андрею Рублеву, Н.К. Голейзовский определил как Дионисиевские.

Л. А. Успенский явно поспешил с выводом: «Как и ересь стригольников, ересь жидовствующих не имела прямого отражения в искусстве. Она вызвала в качестве противодействия лишь распространение той или иной тематики, утверждавшей православное вероучение»^[4].

Почему же не имела?

А смена цитат на развернутом Евангелии в руке Пантократора! А утверждение Церкви и изгнание Ангелом Синагоги в иконе Дионисия «Распятие»!^[5] А появление в арсенале выразительных средств у самых ортодоксальных изографов обсуждаемого нами приема! КАК ересь не могла иметь реакции со стороны иконописцев, когда, повторяем, «и в домех, и на путех, и на торжищех <> вси о вере пытали«? Возникал подчас даже перехлест, признаваемый и глубокопочитаемым Леонидом Александровичем: потеря в полемическом задоре трезвения при изображении неизобразимого, результатом чего являлось возникновение икон, подобных «Отечеству». Это были «кривые», но отражения же! Ограничение противодействия лишь одним подбором тем, пусть даже самых необходимых, означало бы определенное окостенение церковного организма, неспособность ответить на вызовы еретиков. Церковь, однако, всегда отвечала: на ересь Ария — появлением у образа Иисуса Христа нимба, сопровожденного соответственно с одной и другой стороны альфа и омега; на ересь Нестория — появлением нимба у образа Божией Матери, надписи и извода типа Кипрской…

Отчего же Церковь ограничилась распространением исключительно «той или иной тематики, утверждавшей православие» в ответ на смертельную для Руси ересь «жидовствующих»?

Она достойно ответила: и письменной полемикой, и мудростью иконописцев…

Имели место быть, на наш взгляд, и другие случаи применения приема. Последняя четверть XV века — время не только ереси, но и «хождений за три моря», причем не одних русских. Это эпоха великих географических открытий. По-особенному начинают переживаться в изобразительном искусстве и мистические, наполненные глубоким религиозным смыслом перемещения: обратим внимание на такие сюжеты среди новгородских таблеток, как «Благовещение», «Сретение», «Вход в Иерусалим», где мы находим употребление приема. В первом случае подчеркивается приход к Богородице Архангела Гавриила, во втором — принесение жертвы Иосифом Обручником, в третьем — вхождение в Иерусалим вместе с Христом и Его учеников. Здесь иконописец вскрывал богословский пласт евангельских событий, а не арифметически перечислял сюжетные «хождения». Прием позволял также отобразить патрональное имя ктитора, заказчика или поминаемого. И тогда в Деисисе выделялся только один из перечисленного круга лиц, а иногда — Архангел Гавриил. Таким образом отмечен в «Молящихся новгородцах» явнее других — апостол Павел^[6]. Но это уже отдельные примеры «индивидуального» мышления, которое отражалось необычностью даже на самой композиции.

Во второй половине XVI века — ко времени преодоления ереси — прием выходит из употребления за ненадобностью. А если позже где-нибудь в глубокой провинции к нему еще и прибегали, то отнюдь не в силу надобности, но в силу сложившейся традиции, без осмысления внутреннего содержания. Такое его применение можно наблюдать и по сей день.

Знаменательно, что, объявившись в Новгороде, ересь нашла себе могильщика — в лице игумена Новгородской епархии (до 1507 г.) — преп. Иосифа Волоцкого. И первыми из русских иконников высказались против нее — тоже новгородцы (вот показатель жизнеспособности церковного организма!).

Изографы не внесли ничего радикального в стиль иконописи — такой стиль был давно найден. В том и состояла сложность их задачи, что надлежало ответить еретикам, оставаясь в рамках канона, на незамутненном языке православной иконы.

И эту задачу они успешно решили.

[1]. Флоровский Георгий, прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 14.

[2]. Восточные отцы и учители Церкви V века. М., 2000. С. 350.

[3]. «Сознавая губительность промедления в борьбе с ересью новгородский владыка писал в январе 1488 г. Суздальскому епископу Нифонту (1484−1508) о еретических надруганиях: «Ино познают: еретикам ослаба пришла, уже ныне наругаютца христьянству — вяжут кресты на вороны и на вороны. Многие ведели: ворон деи летает, а кресть на нем вязан деревян, а ворона деи летает, а на ней крест медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятца на стерве и на калу, а крестом по тому волочат! А зде се обретох икону у Спаса на Ильине улици — Преображение з деянием, ино в празницех Обрезание написано — стоит Василией Кесарийский, да у Спаса руку да ногу отрезал, а на подписи написано: Обрезание Господа нашего Иисуса Христа <> И ныне таково есть бесчинство чинитца над Церковъю Божиею и над кресты и над иконам и над христианьством». См.: Архимандрит Макарий (Веретенников). Новгородский святитель Геннадий и его просветительские труды // «Исторический вестник», N6, 2000. Цит. по: http://www.sedmitza.ru/index.html?did=1740

[4]. Успенский Л.А. Богословие иконы православной Церкви. Париж, 1989. С. 214.

[5]. Византийцы эти аллегоричные фигуры писали в предыдущие столетия, но на Руси сочли нужным их изобразить лишь в последней четверти XV века, что, конечно же, имело причину.

[6]. Предполагаемый заказчик Антипа Кузьмин гипотетично обозначен черной надписью, первоначальная же красная — фактически оказалась утраченной ко времени поновления; кстати, из известного новгородского рода бояр Кузьминых-Караваевых до XVI века нет никого с именем «Антипа» (см. генеалогические таблицы и списки новгородской знати, составленные В.Л. Яниным в его кн.: Новгородская феодальная вотчина. Историко-генеалогическое исследование. М.: Наука, 1981). Вывод акад. В.Л. Янина, относящийся к «Молящимся новгородцам», остается актуальным: «сумма надписей на иконе кажется сборником загадок, до сегодняшнего дня не решенных». Более вероятным заказчиком представляется нам тысяцкий Павел Лукинич Телятев — участник встречи вел. кн. Ивана III в 1475 г. Телятев умер до 1478 г., значит, заказывать икону он мог. Впрочем, если данный памятник принадлежит более позднему времени, то, возможно, боярин Павел тут особо поминался; для чего не обязательно было его личной персоной помещать в нижний регистр, где уже находились изображения поминавшихся: это неординарный случай для Руси; традиционно человека поминали образом его небесного покровителя. Поскольку наша икона — своеобразный синодик, постольку здесь могли сойтись вместе оба способа поминовений.