 |
| Эксперт | 22.07.2004 |
К семи утра солнце поднялось уже высоко и принялось разогревать тихвинскую тишину до состояния запредельного для человеческого слуха. Только изредка орали петухи да проносились на всех парах гаишные машины, шумом своим нисколько не нарушая всеобщий покой, но лишь добавляя тихвинской тишине торжественности. В одном из домов, как из далекого детства, прозвучали позывные «Маяка». На крыльцо вышла опрятная старуха, постелила чистый коврик и, вскинув руку козырьком, прошла на улицу мимо куста отцветшей сирени. На звук скрипнувшей калитки мужик на горбылях приоткрыл глаза и, не поворачивая головы к старухе, озабоченно прохрипел: «Борисовна, приехала?» — «Спи, Петрович, — ответила Борисовна, с лукавой улыбкой глядя на стоявшего напротив нее журналиста. — Скоро уже приедет».
«И верно, — подумал в свою очередь я, вспомнив старый русский анекдот, — вдруг война, а ты уставши».
Вокзал
Собственно, стране уже все рассказали. И даже показали: понятное всем слово «вернулась» стало самым частотным на новостных лентах России 8-го числа июля 2004 года. И самое прекрасное, что город Тихвин об этом знал. Тихвин верил, что хотя бы один день страна будет жить вместе с ним. Уверенность его и надежду нисколько не омрачало то обстоятельство, что это будет всего лишь один день, одно мгновение, что ни до, ни после стране неведомы будут его заботы. Была лишь радость возвращения, радость в общем-то грустная, как и любая радость возвращения; тем более что тихвинцы неожиданно вспомнили — икону у них в свое время отняли, но мысль эту они искренне прятали, как продавщица на рынке прячет порченую клубнику под свежую. Да и остались ли в Тихвине люди, что видели икону до войны? Но об этом чуть позже.
К полудню на огороженную (сияющими милиционерами, упредительными лентами и чистенькими мусорными баками) привокзальную площадь начал стекаться народ. Одновременно с невидимыми снайперами, роль которых бурно обсуждала по мобильным телефонам молодежь, заняли свои позиции телевизионщики, у здания вокзала застыл грузовик со звонарем и звонницей, а посреди площади выстроился хор ряженых — старушки в платочках, девицы в расшитых платьях и детишки в лаптях. Между хором и звонницей металась в возбуждении барышня, резкими взмахами рук подавая сигналы хору — то петь, то молчать, звонарю — то звенеть, то замереть. Голоса поющих на жаре сипли, звонарь сбивался с ритма, а по периметру площади сгущалось кольцо горожан и немногочисленных, но бойких паломников, ощущавших себя важнейшим элементом праздничного антуража. Горожане растерянно целили в пустоту объективы своих камер и напряженно вглядывались в лица чиновников и священников, озабоченно и непрестанно говорящих по мобильным телефонам.
Власть
Кстати, о чиновниках. Сделаем им комплимент — они старались не меньше святых отцов. Организация всех торжеств была практически идеальной. При весьма суровых мерах безопасности никаких особых неудобств испытать не пришлось. Правда, город Тихвин настолько тих, спокоен и мил, что, наверное, иначе и быть не могло. Паломников (вопреки прогнозам их приехало и пришло не более 350 в первый день и еще столько же во второй) по прибытии мгновенно отправляли на медосмотр и кормежку в палаточный городок, организованный местным центром социальной помощи и МЧС. По всему городу расставили бесплатные биотуалеты. Журналистам в одной из школ оборудовали вполне современный пресс-центр. Милиция и ГАИ, согнанные в Тихвин со всей Ленинградской области, были на редкость вежливы и предупредительны, особенно местные блюстители порядка, которым по случаю праздника выдали новое обмундирование. «Вот оно, счастье, — сиял улыбкой сержант Иван, разминая конопатой рукой беломорину, — новые штаны и рубашка белая. Жаль, у нас только одна такая икона».
С другой стороны, властям прекрасно удалась очередная «потемкинская деревня». Срочно залатали дороги, но лишь те, по которым долженствовало шествовать иконе. Срочно подкрасили фасады домов, но лишь тех, что могли попасть в кадр телекамер, а другие, которые уже не поддаются восстановлению, просто драпировали зеленой кисеей. Что еще? Отреставрировали монастырь и благоустроили территорию вокруг него в радиусе 50−100 метров. Разумеется, вывезли за город всех бомжей. В общем, своеобразный «Петербург-300», но в более скромных масштабах. Плюс очарование глубинки.
«И на том спасибо», — сказала Борисовна, у которой нет времени встречать икону — надо доить козу да косить для нее траву, пока солнечные дни стоят. «Марафет, — ответил ей со своих горбылей Петрович. — Им что? Им икона человека важнее!» Борисовна лишь махнула рукой: «Тоже мне, человек». И поковыляла вслед за козой.
На цыпочках
«Глянь, идет!» — нервно вскрикнула в толпе у вокзала женщина. «Who?» — с серьезным видом спросил ее десятилетний мальчик. «Ху-ху! Михалков, наш режиссер, — раздраженно ответила мать. — Научись по-русски разговаривать сначала!» — «А Путин?» — робко переспросил ребенок. «А чего тебе Путин? Путина ему подавай! Если надо, приедет. Мы к иконе пришли», — подвела черту мать и поставила сына на бугорок. Прибытие поезда утомленная солнцем толпа встретила вздохом облегчения и воодушевленными восклицаниями, которые от волнения обрывались на полуслове и заглушались неистовым звоном колоколов.
Вынесли икону — и весь Тихвин встал на цыпочки. Мгновение спустя толпа, удивительным образом самостоятельно устраняя всякую возможность давки, начала смещаться по ходу движения крестного хода. Предваряемая ватагой фотографов, процессия неторопливо, но уверенно двинулся по Советской улице, вдоль которой за милицейской шеренгой выстроились счастливые и принаряженные тихвинцы.
На запруженной народом площади Свободы, где соорудили большой помост и установили огромный монитор, чудотворную икону окаменевшим лукавым взглядом встретил вождь мирового пролетариата. Началась церемония торжественной встречи иконы и чествования вернувшей ее Тихвину семьи Гарклавсов — за этот жест доброй воли губернатор Ленинградской области при всем честном народе пообещал подарить Гарклавсам дом и землю в Тихвине.
За скобками
Изначально предполагалось, что икона проделает тот же путь, по которому ее вывезли из Советского Союза. Но этого не произошло, и, возможно, к лучшему. Трактовка истории с вывозом иконы во время войны вышла, мягко говоря, двойственная. Официально считается, что икону украли немцы, а святые отцы ее спасали. Но тут сразу возникает вопрос — от кого? От фашистов ее спасать тоже не требовалось — им уничтожать иконы резона не было вовсе. Или от советской власти? Проблема, безусловно, заключалась в том, что немецкие оккупационные власти использовали икону в пропагандистских целях. Сначала в Пскове, куда фашисты свозили культурные ценности, затем в Риге — икона торжественно передавалась в руки священников, дабы они отправляли антикоммунистический культ. Советскую власть, конечно, было за что не любить. Но стоило ли участвовать в пиар-акциях фашистов? Строго говоря, такое поведение именуется коллаборационизмом, но что любопытно: власти в СССР замалчивали такие истории — факт сотрудничества некоторых представителей православной Церкви с фашистами (пусть в случае отца Гарклавса и не столь уж очевидный) им был не нужен. Не нужен он и сегодня, в эпоху всеобщего «центризма».
Та и эта
«Не знаю я ничего. Не скажу я вам ничего, — запричитала Екатерина Григорьевна с Полковой улицы. — Ну, сынок, как не видеть-то, как не видеть, каженное воскресение я ее видела. Ту-то всю жизнь видела, а эту не знаю, что за икона такая и кто ее нам привез. Вот разъедутся все, я одна посмотрю на нее и скажу вам, та или не та. А пока не видела, ничего не скажу. Я-то ее сразу узнаю». С этими словами старуха уверенно затворила перед нами глухую калитку. Ее сосед Александр Алексеевич, бывший шофер, лет шестидесяти, лишь пожал плечами, развел руками да пробормотал: «Обижена она. А так-то Григорьевна добрая. Молочка не хотите? В городе такого нет».
«Мы во время войны с матерью в лесу прятались, — рассказывает Вера Борисовна Данилова (та самая Борисовна с Первомайской). — Поэтому не знаем, как икону увезли. Я-то помнить ничего не могу, мне и трех лет еще не было, когда фашисты пришли. А мать, конечно, рассказывала. Жаль, не дожила. Сегодня гроза должна быть. Икона-то наша грозная, любит она грозу. Лето сплошь дождливое удалось. Но, видать, Богородица город мыла, чтобы в чистоте вернуться».
Ласковые чудеса
Собственно, своим рождением умытый небесами город Тихвин обязан именно чудотворной иконе. Первое упоминание о городе относится к 1383 году и связано как раз с явлением иконы. Представления самих тихвинцев, что надобно понимать под чудотворностью иконы, пестры. Кто-то считает, что она так и спустилась на землю с небес — как есть. Сначала на правом берегу Тихвинки — и на этом месте была выстроена Полковая церковь (рядом с ней тихвинцы и поныне берут красноватую от железа воду из колодца). Потом икона исчезла и нашлась уже на левом берегу, где для нее сперва построили деревянную Успенскую церковь, а затем в начале XVI века по указу и на средства Московского князя Василия III итальянский архитектор Фрязин выстроил каменный Успенский собор. Некоторые столь же твердо полагают, что людям был просто явлен на небесах образ Богоматери с Христом. И, говорят, первыми, кто ее увидел, были рыбаки на озере Ладога. Но все сходятся в одном — икона способна исцелять и защищать от напастей, и в этом главная функция ее чудотворности.
Надо сказать, место, на котором появился Тихвин благодаря иконе и московскому царю, и впрямь благословенное. Объездил пол-России, от Смоленска до Норильска, и нигде более мне не доводилось встречать столь милых и доброжелательных людей. Постучишься в дом спросить дорогу — несут пряники и конфеты, остановишься поговорить — приглашают домой, дают телефон. «Простите, вы из местных или из Петербурга?» — спрашиваю сотрудницу милиции, чтобы узнать, до какого часа будут закрыты для проезда главные улицы. «А что ж, не видно?» — удивленно переспрашивает она. «А вы как-то различаетесь?» — удивляюсь уже я. На что следует абсолютно обезоруживающий ответ: «А то не различаемся! Видишь, я ласковая. Мы тут все такие…»
До и после
Город Тихвин сегодня выглядит разделенным на две части — довоенную, в основном одноэтажную, деревянную, и белобетонную, советскую. Последняя появилась в связи с открытием в Тихвине филиала Кировского завода — несколько брежневских микрорайонов из домов-коробок не худшей серии. Население города разом скакнуло с 8 до 70 тыс. человек. Однако индустриальный взрыв 70-х, кажется, почти не затронул патриархальной основы Тихвина (возможно, этому поспособствовали 90-е с их натуральным хозяйством) — жизнь здесь одинаково размеренна, разве что для тихвинцев, живущих в деревянных домах, она больше связана с огородом.
Некоторые свои проблемы Тихвин намерен решать и за счет паломников. Впрочем, такие декларации чаще слышишь от чиновника, трезвомыслящие же простые люди сомневаются. «Туристы к нам и раньше ездили — в Дом-музей Римского-Корсакова, — говорит администратор ресторана „Тихвин“ Наташа. — Но если они обедают, то группой, платят по безналу, чаевых не оставляют, и дохода у нас практически никакого. Не думаю, что от паломников будет больше проку. Нет, мы рады им безмерно, только глупо думать, что теперь все разбогатеют, как по мановению волшебной палочки».
Музыкальная святыня
В город Тихвин стоит, конечно, приехать не только ради иконы. Помимо его лубочной очаровательности как таковой (особенно яркой в местных речах), в городе находится музей одного из величайших русских композиторов — Николая Римского-Корсакова. Стоит себе посереди деревянного рая деревянная же усадебка. Такая же аутентичная. По крутой лестнице — на мезонин, в летнюю спальню Ники, предсказуемый вид с балкончика — утопающие в зелени шпили звонницы по другую сторону железоводной реки. И банальная мысль в голове, как из музейного пресс-релиза: вот так же юный композитор внимал перезвонам колоколов, пению птиц и тихвинской тишине, из которой потом и родились его великие творения… Положа руку на сердце — такое ощущение стоит пережить. Не то чтобы чаще в оперу станешь ходить, просто ощущение это — без ложного пафоса, из неизбывных. «Ласковое», — сказали бы тихвинцы.
Гид Марья Федоровна готова часами говорить о каждом экспонате. И едва ли не к каждому из них она обращает отдельное стихотворение. «И мезонин, и в окнах блики, / Как детские рисунки Ники, / И анфилада комнат в нем / Напоминают о былом — / Здесь Ангел музыки витал, / Дар Божий мальчику вручал, / Благословив на путь призванья / Под легких клавиш трепетанье».
Сами клавиши живы до сих пор, главная реликвия музея — знаменитый рояль Becker, за которым Римский-Корсаков написал почти все свои произведения. «Можно сказать, у нас хранится главная музыкальная святыня России, и вот еще икона вернулась. Видите, какой у нас город», — улыбнулась Марья Федоровна.
Работа
«Чего надо-то? Надо просто внимание к проблемам привлечь. Так что это нам шанс, — воскликнул Борис Родионов, бывший тихвинский экскаваторщик, который со всей семьей (женой, дочерью и зятем) вышел отдохнуть на берег Тихвинки — выпить бутылочку портвейна, позагорать да искупаться. — Вот этот, как его, написал, не помню, мол, у нас две беды — дураки и дороги. Я так тебе скажу — ошибался. Потому что народ у нас неглупый. И даже работящий. У нас, брат, две беды — неряшливость и это, как его, пьянство». Хмурый взгляд на загорелом лице экскаваторщика неожиданно сменился улыбкой: «Знаешь, как Тихвин расшифровывается? Так Иногда Хочется Выпить И Негде. Ну, то, что хочется, понятно, а вот негде — потому что все зас…ли. Так и напиши в своей газете».
Зять Бориса Родионова, Артем некоторое время работал на шведов, валил лес. Но два месяца назад ушел. «Работа адская, — объясняет он, — платили 10 тысяч рублей в месяц, но это если норму сделаешь, а такую норму слону не сделать. Под конец дня, бывало, пилишь и плачешь, как баба, потому что пашешь, как вол, и не успеваешь ни хрена. У нас тут местные мужики свои пилорамы открыли, так я к ним ушел. Работаешь в два раза меньше, а получаешь столько же. Выходит, что наши платят лучше шведов?» Его тихим голосом прерывает теща: «Да спилят скоро тут весь лес. Тихвин ветром сдует». — «Не успеют, — уверенно противоречит отец семейства. — Скоро этот „Феррохром“ построят — шведы, сказали, тогда сразу уйдут. Потому что это ж цветмет, они тут всю землю отравят. Одно меня радует — рабочие места появятся, вон у меня дочь неделю назад с завода уволили. Хорошо, этот оболтус не пьет, работает». Зять, никак не похожий на оболтуса, рассудительно итожит: «Нам на самом деле ничего не надо. Нам бы работу, а мы бы уж сами. Детей ведь хочется рожать».
Борисовна
После торжеств на Тихвин спустились бесконечные северные сумерки, в монастыре неторопливо шла Всенощная, народ расходился по домам, и икона стала доступнее — и для поклона, и для любопытного взгляда, и для чуда. В сотне метров от монастыря Борисовна продолжала заготавливать сено, сетуя, что не успела поучаствовать в празднике. «Все силы она у меня отнимает, — воскликнула Борисовна, кивая на козу. — А без нее не могу, детей у меня нет, вот и живу с козой. До войны-то мы в деревне жили, в десяти километрах от Тихвина. Мать моя каждое воскресенье босиком в монастырь ходила иконе поклониться. Босиком ходила, чтобы чистые ботиночки перед входом надеть. Вот и я теперь буду ходить. Только надо сена заготовить, пока дождей нет».
Борисовна по привычке вскинула руку козырьком, но солнце уже померкло, и рука ее опустилась, как плеть. Потом притянула к себе козу, вздохнула и сказала напоследок: «Вот говорят люди, что не жалеют ни о чем. Не верь таким людям. Я сама жизнь прожила, бригадиром строителей работала, столько домов здесь построила, хорошую жизнь прожила, но о многом жалею. Всего и не сказать. Об одном только точно не жалею — что в этом городе живу. Я здесь родилась, я его строила, и лучше города не видела».
Икона вернулась в ласковый Тихвин из индустриального Чикаго через 60 лет. Что изменилось? Чикагских небоскребов Борисовна не построила, построила «микрорайоны», промерзшие в катастрофическом 2002-м… Но люди — что в деревянных домах, что в бетонных — те же. Люди в городе Тихвине — по-прежнему главное. Подумаешь так, и становится неожиданно грустно. Но, собственно говоря, это и есть Россия.
Санкт-Петербург — Тихвин
Эксперт Северо-Запад, 19 июля 2004 г.
