 |
| Литературная газета | 07.07.2004 |
Протоиерей Владислав СВЕШНИКОВ, доктор богословия, настоятель храма Трёх Святителей на Кулишках. То мировоззренческое начало, которое должно было бы быть в том, что именуется патриотическим движением, какового тоже нет, это отчасти миф. Движения нет, а есть вместо него лишь разрозненные ощущения людей, собирающихся в некоторые разрозненные группы, и если ими что-то общее и руководит, так это именно ощущение национальной ценности в самом общем виде и не более. Это ощущение не имеет никакой содержательности мировоззренческого характера, ибо само содержание того, что входит в понятие «мировоззрение», исчезло давно.
Последними выразителями целостного мировоззрения, включающего и патриотический, и националистический в самом верном смысле этого слова элемент, был Ильин, отчасти Солженицын, но это были почти случайные возгласы. Какой отклик имела статья Солженицына «О национальном самоограничении и покаянии»? Почти никакого. А именно она-то и должна была, если бы намечалось хоть сколько-то национально-мировоззренческое возрождение, вызвать краткий, но сильный отзвук. Отзвука не случилось. И это понятно, ибо после того, как мировоззрение отчасти даже было сформулировано, хотя и не в целостном виде, наступило время, когда мировоззрение перестало быть востребованным. Оно оказалось заменённым тем жизненным фактором, который гораздо более справедливо именуется идеологией.
Но идеология — совсем не то же самое, что мировоззрение. Мировоззрение — это нечто целостное и органичное. Поскольку по ряду известных причин целостное и органичное мировоззренческое содержание из истории ушло, на его место должно было встать содержание, основанное на некоей карикатурной парадигме. Психиатры назвали бы это «сверхценной идеей». И таких сверхценных идей в мире за время идеологической истории существовало не так уж мало, но, правда, и не так уж много.
Когда «вместо-мировоззрением» руководит не реальное, предметное и глубоко духовное жизненное содержание, на ведущие позиции выходит именно сверхценная идея. И она линейно и пошло стремится управлять всей этой полнотой; тогда вместо целостного и органичного, и гармоничного мировоззрения встаёт идеология, которая, не имея возможности стать целостным содержанием сознания, становится тотальной и грубой дефиницией. И претензия на тотальность у идеологии существует всегда. Пока не будет востребованным подлинное мировоззренческое содержание, ни о каком реальном возрождении национальной общественной мысли, опирающейся на национальные и религиозные идеалы, речи идти не может. Поэтому любые патриотические попытки объединения на политическом основании априорно обречены на провал или, может, на временный и незначительный успех.
Некому, не с кем и не о чем договариваться. И это — самая большая беда, которая, если не изменится духовная и историческая ситуация, будет существовать всегда. Не хочется быть окончательным духовным пессимистом, но есть серьёзные основания для того, чтобы догадываться, что возможные патриотические движения ожидает вечный крах. Поэтому вполне закономерны только временные победы «Родины», как бы они ни были приятны в некотором отношении для людей национального ощущения (невозможно говорить «самосознания», это почти что небывалая редкость). И раскол в «Родине» — совершенно мелкая частность, которая просто свидетельствует о гораздо более серьёзном, вероятно, неизбежном крахе всякого политически заявленного патриотизма, если не будет начато некое подлинное национальное движение, основанное на национальных идеалах и поэтому включающее в себя как необходимое и национальные интересы.
Михаил МАЛЮТИН, руководитель проекта Научно-благотворительного фонда Экспертного института РСПП. Когда две очень похожие империи погибли за одно столетие, это уже не совпадение, а в определённых пределах диагноз. И оба раза русские националисты, которые вроде бы имели довольно значительные шансы (рассуждая общетеоретически, пока не наступил хаос) прийти к власти — катастрофически проиграли от краха старой государственности. В обоих случаях недовольство русских своим положением приняло настолько разные формы, что они меж собой не могли найти общего языка.
Первое недовольство — внутри бюрократии, и царской, и советской: люди обнаружили, что наша управленческая система не просто неэффективна и мало конкурентоспособна, но всё более становится антирусской и потребительской по отношению к собственному этносу. Публичные постановки таких вопросов с достаточной степенью жёсткости зажимались и репрессировались на самой верхушке системы. Николай I славянофилам сказал: для него нет русских и нерусских, а есть верноподданные и государевы ослушники, позволяющие себе умствовать и мудрствовать над вещами, над которыми им по чину умствовать и мудрствовать не положено. Фактически то же на свой лад делал Сталин. Повязанная принадлежностью к старой империи бюрократия в лучшем случае могла фрондёрствовать, а в худшем, как в случае с ГКЧП или 93-м годом, даже те её элементы, которые решились на действия, решились настолько слабо и обречённо, что возникал классический вопрос: «Глупость или измена?»
Второй слой — интеллигенция, на определённом этапе развития её определённая часть начала, исходя из чувства любви к Родине, понимать, что и с империей что-то не так, и с повседневностью тоже. Драма или трагедия интеллигенции всякий раз была в одном: она мечтала, но оказывалась не способна к практическому политическому действию.
И при царях, и при секретарях абсолютное большинство русского народа на последнем этапе существования империй оказалось в повседневности империями пассивно недовольно. Не столь, может быть, радикально, как интеллигенция, не столь хорошо понимая эти вещи, как бюрократия, но ни малейшего желания защищать «эту власть» абсолютное большинство населения оба раза не обнаружило.
Для русских дважды за столетие возникла сначала драматическая ситуация: старая государственность оказалась чужой, а проекта создания своей государственности с этой чужой оба раза не удалось сформулировать. Трагедия началась не только по ходу революционной (или контрреволюционной) катастрофы, но особенно после того, как это самое событие уже произошло: русские оказались под игом новой «чужой власти» всерьёз и надолго.
Почему рыхлыми являются все дела патриотов — нет никакой совместной деятельности, кроме криков «Долой!». Нация в каком-то её новом виде (очевидно, что в старом виде она может только дальше разваливаться и разлагаться) может возникнуть только в результате совместного проекта.
Как русский народ спасся от катаклизмов в начале и в конце прошлого века? Он ушёл в частную жизнь, поскольку на уровне национального архетипа известно — «нас всё равно никто не завоюет, даже если самозванцы захватят Кремль и какое-то время будут безобразничать из этого Кремля; и что рано или поздно из провинции появятся Минины и Пожарские — и воссоздадут великую Россию без нашего участия». Это в варианте относительно активном. А в пассивном — «придётся же этим людям, если они хотят править страной долго, считаться с интересами абсолютного большинства населения, которое проживает на территории страны».
Самое драматичное — эти архетипы теперь действуют с точностью до наоборот. В условиях, когда депопуляция русских происходит уже более 50 лет, надеяться, что мы навсегда останемся на этой территории, опрометчиво.
Сергей КУРГИНЯН, президент Международного общественного фонда «Экспериментальный творческий центр». Мы опять не знаем общества, в котором живём. Общество в аномии (состояние, когда наступает разложение, дезинтеграция и распад системы ценностей и норм, гарантирующих общественный порядок. — Ред.). Это глубокая, развивающаяся, прогрессирующая аномия. Она прежде всего поражает избирательно «патриотические» слои, наиболее болезненно ощущающие состояние России. Она ломает их психику, их сознание, они всё глубже аномизируются или даже психопатизируются.
Переживают, что нет патриотического движения. А какое социальное движение и в каких формах может появиться на фоне аномии, когда нет культурного движения и импульсы не передаются в общество, не создают социальную температуру? В обществе идут чудовищные процессы гигантского значения. Что такое в этих условиях власть? В зоне управления между силой и деньгами — полный провал. Поэтому функция управления от власти отчуждена.
Острота процессов и требования к управлению нарастают с сумасшедшей скоростью, а посреди всего этого, но как бы отдельно, существует партийно-политическая система. Она как-то себя организует, но политика не понимается как управление общественными процессами. Какой патриотизм, о чём речь? О риторике, которая что-то обеспечивает?
Патриотическое движение было глубочайшим образом встроено в механизм разрушения СССР, оно вобрало многие крикливые, дерзкие, решительные, современные элементы разрушения. Рядом были такие же антипатриотические элементы. Но наиболее массивным тараном этого разрушения было именно патриотическое движение. Чего стоит фраза классика русской патриотической писательской мысли Распутина о том, что РСФСР выйдет из состава СССР? Мы празднуем День независимости России. Независимости от чего? От самой себя.
Путину я симпатизирую, он молодой, здоровый, у него драйв есть. Я слишком многого от него не ждал, потому и не разочарован. Но самое опасное из всего, что он сказал, — то, что он менеджер, нанятый народом. Но если он менеджер, то Россия — корпорация. А любая корпорация ликвидна. Тогда почему бы не продать Россию за 25 триллионов долларов и не поделить эти деньги между всеми акционерами? Если завтра эту идею вынести на референдум, какой будет его результат?
В патриотическом движении было две проблемы. Во-первых, оно зрело в недрах определённой системы, оно ни на что серьёзное в смысле притязаний на власть никогда не готовилось. Это была богема. Во-вторых, оно не избавилось от встроенной в него программы соучастия в деструкции.
Каждую минуту в патриотическом движении идёт самопризнание, что они соучастники, подельники в этом процессе, причём главные. Главные, потому что без задействования русского бессмысленного сепаратизма никакой окраинный сепаратизм ничего не мог сделать. Без задействования русского, почвенного антикоммунизма никакой либеральный антикоммунизм работать не мог.
Говорят, что Россия должна жить и все её любят. Что значит — «её любят»? Если Россия — некая историческая, длящаяся сущность и мы любим её историю и всё остальное, значит, у нас есть метафизическая потенция и мы способны на трансцендентальное усилие. Тогда мы её, Россию, вытащим. Если нет — все наши разговоры «в пользу бедных».
Что сделали Сахаров, Солженицын и другие? Они увели общественную энергию, накопленную для волевого броска, в деструкцию. Система оказалась сброшена назад, в эпоху, когда капиталистический маховик начинает раскручиваться снова. Должна быть какая-то ответная социально-элитная реакция, конституирующая новый капиталистический господствующий класс. А вместо неё мы увидели групповое «му-му», на весь мир показавшее, что оно сервильно и готово как угодно лизать власть. В этот момент «вдруг» оказалось, что новый господствующий класс убит, что его нет.
Александр ДУГИН, лидер Международного евразийского движения, доктор политических наук. У меня тоже довольно пессимистический взгляд на вещи. От полемики 15-летней давности мы далеко не продвинулись. Более того, там была энергия, которая сейчас куда-то исчезла. В дискурсе относительно судеб России, СССР, мира в российском контексте нет прогресса. В созидательных дискуссиях и конструктивных спорах должны накапливаться система аргументации, вырабатываться пределы консенсуса. Мы должны приходить к согласию в отношении некоторых принципов, отбрасывать остальные. Должен появиться набор общеобязательных книг, люди должны выслушивать друг друга, суметь воспроизвести в общих чертах точку зрения оппонента. Увы, но всего этого в российской интеллигенции сегодня нет. И раньше-то, в конце 80-х — начале 90-х, не было, но это восполнялось энергией, а сейчас и энергия ушла.
Поступательный процесс накопления идей и концепций шёл до 93-го, потом произошёл страшный надлом в интеллектуальной сфере, из которого мы никак не выйдем. Невозможно сказать, в каком секторе российского общества протекает полноценная интеллектуальная жизнь. Не в политической сфере точно, речи патриотов, демократов, либералов — тупое бездушное жонглирование осточертевшими и обессмысленными клише, которые давно опротивели и самим говорящим. Но страной кто-то правит, значит, кто-то думает: «Что делать?» Остаётся только гадать, кто это за нас думает? Кажется, делает это из рук вон плохо…
Патриоты с 93-го после Белого дома до сих пор пребывают в шоке. Их можно понять, но не пора ли встряхнуться?
Мы заигрались в технологизм. Неоплаченная вещь, мысль, дискуссия, нечто, не ведущее напрямую к карьере, к успеху, к продвижению в прагматическом направлении, уже совершенно не вдохновляет. Интеллектуалы вообще и патриотические в частности заняли в отношении мысли прагматические позиции. Технологизм развратил всех. В политике это особенно наглядно и особенно отвратительно.
Блок «Родина» — пример бессодержательной, но эффективной и зрелищной технологизации и «утилизации» патриотического дискурса. Шокирующий пример бесстыдной манипуляции. Администрация президента чертит планы и расфасовки накануне выборов. В последний момент принимается решение. Как только всё пролетело, всех благодарят, награждают, партия распускается.
Патриоты тоже учатся с грехом пополам играть в технологические игры, но они вялые, неловкие, нехваткие. Их обходят более ушлые технологи. Патриоты не могут продать даже свой, почти никому не нужный товар. Как только до него доходит дело, его у них берут за так. Печально.
У нас не будет ни патриотизма, ни либерализма, ни России, ни Запада, ни модерна, ни постмодерна, ни архаики, ни правых, ни левых, если не будет метафизического действия, своего рода заговора мыслящих людей, носителей и хранителей содержания. Это может произойти так: соберутся люди, либо сытые, либо смирившиеся со своим голодным существованием, либо побывавшие в телевизоре, либо осознавшие, что им уже никогда не светит туда попасть, — одним словом, люди, свободные от технологических задач, — и попытаются в новом режиме выработать содержательную повестку дня или спектр альтернативных повесток.
У нас никогда раньше не было такой возможности. В 80-е мы пытались сумбурно реализовать то, что надумали в 70-е на кухнях и в курилках. В 90-е остолбенело смотрели, как рушится мир и поднимается из бездн какая-то удивительная непредсказуемо активная мразь. А сейчас можно и подумать.
Патриотизм сегодня не имеет смысла. Раз у термина нет содержания, не может быть и патриотического движения. Патриотизм — это не что иное, как понятие, связанное с определёнными историческими этапами, применённое к тем или иным категориям, где-то к народу, где-то к нации, где-то к государству. Несмотря на саму простоту того, что мы подразумеваем, и самоочевидность этого понятия, сегодня это абсолютно неизвестная вещь.
Валерий СОЛОВЕЙ, эксперт Горбачёв-фонда. Пессимистично оценивая русский патриотизм в современном его состоянии, я умеренно оптимистично смотрю на будущность русского народа. Хотя основания для этого оптимизма могут показаться странными, малоприятными и даже зловещими. Мы — русские в Россия — в состоянии бифуркации, то есть в такой исторической точке, из которой действительно могут воспоследовать самые неожиданные варианты развития событий. Эта неопределённость как раз и даёт надежду. Причём, что принципиально важно, ни эти варианты, ни их ход не могут быть предсказаны. Это та черта, где наши прогностические способности заканчиваются, что и надо со всем смирением признать.
Состояние смуты, в котором пребывает Россия, ещё не вошло в кульминационную стадию. И только по завершении кульминации определится будущность нашей страны и народа. Надежда, что эта будущность оптимистичная, питается в немалой степени историей: Россия знавала чудовищные смуты начала XVI и XX веков и успешно выходила из них, становясь сильнее, чем прежде. Хотя исторический прецедент не может служить доказательством, пусть робкую, но надежду он дарит.
Русская смута — не только глубокий социополитический кризис, это радикальная смена русской традиции, её мутация. Оставаясь русскими, мы становимся одновременно кардинально иным народом, чем были прежде. Это отличие касается основополагающих ценностей, культурных образцов, моделей поведения, что наиболее заметно проявляется в молодом поколении, формирование которого пришлось на последние полтора десятка лет.
Фильмы «Брат-1», «Брат-2», «Война» в гораздо большей степени способствуют актуальному русскому самоутверждению, чем воспоминания о «России, которую мы потеряли». Ростки надежды надо искать там, где стучится горячая кровь, где находится подлинная жизнь.
Мы оказались на обочине мировой истории; и если наша культура, социальные институты не смогли спасти Россию, значит, они неадекватны, неэффективны и изжили себя. На смену идут новые люди с новыми идеями, ценностями, моралью. Как ни горько, надо признать: варваризация России — её единственный шанс выжить и победить в мировой конкуренции. Происходящее в России — не чудовищное русское искажение, а набирающая силу мировая тенденция. Эпоха Просвещения закончилась, в мире — закат демократии, либерализма, прав человека… В этом смысле Россия опередила мировое время.
Смена традиции проявляется и в тревожном изменении содержания русского образа «Мы», русской идентичности. С исторически преобладавших форм идентификации — территориально-страновой, конфессиональной, государственной, этнокультурной — акцент всё чаще переносится на идентичность, подоплёку которой составляет узкое, исключающее, биологическое понимание русскости. Наметилась возможность перехода от идентичности «по почве» к идентичности «по крови». Это и следствие кардинальной угрозы основам национального бытия, и результат гибели СССР, и крепнущее стремление русских к самоутверждению. Апелляция к «крови» облегчается также антропологическими, внешними различиями между «коренным» населением и «чужаками"-мигрантами.
Проекцией изменения содержания русского «Мы» выступает новый русский национализм. Он представляет собой скорее смутные массовые настроения, чем чёткую идеологию; он не имеет адекватного политического представительства и носит преимущественно неявный характер; несмотря на отдельные экстремальные проявления, его цель — защита; в социально-демографическом смысле он наиболее тесно привязан к молодёжи, мелкой и средней буржуазии с заметной тенденцией расширения на другие социальные группы, а также к населению «прифронтовых» (юг России) и пограничных территорий.
Кумулятивный эффект создаётся наложением национального и социального аспектов: мы бедные, потому что мы русские — это настроение становится доминантой русского сознания. Однако этничность составляет скорее фон социального принципа либо встроена внутрь его, у русских социальное первично по отношению к национальному. Вместе с тем объединение социального и национального принципов в политическом движении и артикулированной идеологии способно создать эффект бинарного оружия, которое сметёт постсоветский порядок и все группы, именующие (или полагающие) себя российской элитой.
Но даже в такой уродливой и удручающей форме благополучный исход русской мутации далеко не гарантирован. Мы можем рухнуть в небытие, русские могут исчезнуть как субъект мировой истории и держатель северной Евразии, что связано с фундаментальным характером русского кризиса.
Если у русских сохраняется надежда на лучшее будущее, достойное великого народа, то связана она не с властью и государством, а с самим народом — его витальностью, способностью к саморегенерации и переструктурированию в новых условиях при сохранении своей глубинной сущности, «русского духа». Такое этническое переструктурирование носит спонтанный характер, никакая научная экспертиза не способна предсказать даже саму его возможность, не говоря уже о направлении и характере. Будущее России и русского народа не предопределено, но зашифровано.
Вагиф ГУСЕЙНОВ, директор Института стратегических оценок и анализа. Последние полтора десятка лет, если не больше, не только патриотическое движение, но и сама патриотическая мысль, идеология переживали не самые лучшие времена. «Смерть белых и красных патриотов» наступила после того, как с 1986 года Горбачёв начал разрушать всю конструкцию страны и общества, переводя общественное сознание основной массы империи в другие ценности.
Последний имперский проект большевиков и особенно Сталина в немалой степени строился с учётом патриотических ценностей. К переменам, назревшим и грянувшим, идеологи патриотизма, по сути, оказались не готовы. Как выясняется, не готовы и сегодня.
Трудно понять, почему, когда подавляющая часть населения России за патриотов, и об этом сегодня много говорилось и приводилось много результатов исследований, само движение оказалось неспособным в полном объеме использовать этот ресурс.
Причин для этого много, и участники круглого стола эти вопросы сегодня осветили. Я убеждён, что мы все, сидящие здесь, внимательно следим за тенденциями последних десятилетий, и мы, наверное, согласимся с тем, что безусловно важной остаётся экономическая составляющая, и это будет всегда, но есть и глубинные, традиционные моменты.
Я с большой тревогой смотрю на ближайшее будущее, потому что я считаю, что национализм понемногу приобретает уродливые формы, а кое-где — окраску фашизма, и приведённые здесь выдержки из социологических исследований дают серьёзную пищу для того, чтобы подумать об этом. Поэтому я негативно смотрю на дальнейшее развитие событий.
Что касается того, возможно ли создать Владимиру Владимировичу патриотическую партию всерьёз и надолго. Теоретически и практически это возможно, потому что практическая сторона сегодня может быть решена умельцами из-за кремлёвских зубцов, которые располагают финансовыми и медийными едиными ресурсами и уже показали нам, что они могут создавать в самые краткие сроки любую партию и назвать её так, как нужно. И большинство людей в это охотно верит. Поэтому вряд ли ему всерьёз и надолго нужна такая патриотическая партия. Сегодня президент более, чем кто-либо, является выразителем патриотических настроений населения.
Они всегда находят в его выступлениях то, что их интересует и беспокоит. И президенту пока, в обозримом будущем, вряд ли нужна такая партия. О действующих партиях на этом поле сегодня говорилось более чем подробно, не буду повторяться. Кроме, пожалуй, КПРФ. Она, скорее всего, сохранится в возможно создаваемой новой партийной системе, но будет продолжать терять своё влияние на патриотическом поле при продолжающейся практике поддержки вновь создаваемых патриотических движений в каждую избирательную кампанию.
Но я совершенно согласен с Александром Дугиным, который говорил, что мы ещё не переварили 2003 год, а уже надвигается следующий выборный период. Наверное, уже формируются движения, да мы и сейчас видим, как ряд лидеров движений и блоков пытаются поделить лево-патриотический электорат. Вся парадоксальность ситуации заключается в том, что все те, кто создаёт это, обсуждает и концептуально управляет этим процессом, это все люди из одного, как говорится, гнезда. И естественно, что такая партия будет создана, какая — пока трудно сказать, и сами создатели не совсем точно пока это себе представляют. Всерьёз и надолго, мне думается, такая партия Путину не нужна.
Леонтий БЫЗОВ, руководитель аналитического отдела ВЦИОМ. Говорят, «победили силы национального реванша». Но эти силы оказались духовно совершенно чуждыми для русской почвеннической интеллигенции. Победа «патриотов» только подчёркивает тотальное поражение патриотизма традиционного. Старая эпоха умерла, существует что-то новое, крайне неприятное, что можно назвать варваризацией патриотизма или вообще массового сознания, зарождается какой-то новый этнос, не имеющий традиционных, привычных нам русских архетипов, совершенно другой структуры ментальности и с непонятным будущим. Но тем не менее это что-то зарождается.
Выборы 2003-го показали: умер не только либерализм, умерли демократические силы в их традиционной интерпретации, но всё это точно так же касается и патриотических сил. Прежний их формат умер, а остался в качестве кухонных разговоров в вымирающей части русских интеллектуалов. А то, что живо и побеждает на выборах, на самом деле имеет совершенно иные черты и иной формат.
В феномене «Родины» что совершенно новое? За неё проголосовали не те, кто раньше голосовал за КПРФ и не хочет голосовать за Зюганова, но очень многие те, кто раньше голосовал за СПС, т. е. в рамках традиционного среднего класса, порождённого и идеологами нашего либерализма, произошли такие качественные изменения, что средний класс стал требовать определённого национального порядка. Требование порядка сейчас является доминирующим. Этот запрос стал магистральным для общества.
Почему победа «Родины» оказалась пирровой? Был шанс рискнуть, сыграть в крупную игру, сломав те правила, по которым их заставили играть. Для этого был потенциал, и если бы они сыграли в эту игру по-крупному, шанс выиграть всерьёз у них бы был. То есть сформировать партию большинства в расчёте на 2007 год. Они по этому пути не пошли, разменяли этот запрос на какую-то мелочовку и остались с тем, с чем остались. Но это не значит, что этот запрос так или иначе не будет реализован. Просто его реализация оттягивается, но появятся другие политические силы, которые будут способны этот запрос реализовать.
Понятно, что эта либерально-консервативная идеология является некоей официальной идеологией «Единой России», ибо на уровне парадных ценностей, программ трудно найти какие-то различия — о чём таком плохом говорит «ЕР»? Всё вроде бы правильно. Но просто вопиющий разрыв между декларируемыми ценностями и практикой рано или поздно эту партию похоронит, как это произошло с КПСС. Что останется?
Создаётся искусственно абсолютно выровненная площадка, на которой не остаётся места ни старым либералам, ни партии власти в нынешнем её формате, ни так называемым просвещённым патриотам. Национальной элиты как таковой у нас нет, а та, что есть, заслуживает того места, которое сегодня она имеет в нашей политической практике. Если в 90-е годы все силы выстраивались относительно идеи коммунизма, антикоммунизма, т. е. это была основная точка водораздела, вокруг которой выстраивался реальный политический ландшафт, то сегодня идея национального порядка является ключевой.
Огромное сомнение вызывает качество этого запроса. Социологи часто сталкиваются с разрывом между парадными ценностями и реальными, которые людей мотивируют. Возникают сомнения, есть ли за этим какая-то реальность, кроме некоего самообмана, что люди хотят себя считать патриотами. Это стало парадной ценностью, но это не значит, что ради этого патриотизма они готовы на какие-то жертвы или на значимые социальные поступки.
Что касается роста этнического национализма, этнической компоненты, с этим можно согласиться. Это очень значимый фактор, и, к сожалению, провалы консолидирующих проектов, вроде «Родины», усугубляют торжество анархических национальных идей и национальных движений, деструктивных в социальном смысле. За «этническим национализмом», когда русские ребята пытаются сбиться в стаи, на основе «крови», стоят не этнические, а чисто социальные механизмы. Государство ничего не делает, чтобы помочь обществу организоваться, напротив, поощряет атомизацию, кажется, что, когда нет субъектов, легче управлять. И как противовес этому процессу упрощения, возникают процессы стихийного усложнения, примитивная самоорганизация, также возникают мафии, преступные сообщества и т. д. Это будет очень серьёзная проблема, с которой общество в 2007 году столкнётся. К сожалению, все тормозы на пути к этой социальной катастрофе исчезли.
Хаваж МИТЮНИН, президент компании «Группа Центр-Регион», победитель общероссийского конкурса «Менеджер года-2003». Леонтий Бызов сказал, что делается попытка создать некий «политический газон», где всё выкошено. Я бы несколько усложнил это сравнение. Речь идёт о том, что создаётся поле для гольфа на четыре лунки, где все препятствия искусственные: они сделаны для того, чтобы у участников политической игры было ощущение реальности. И во время игры на этом поле происходит следующее: в общество имплантируются идеи. Чтобы эти идеи прижились, их подпитывают допингами из печатных и электронных СМИ. Да, в век технологий все понимают, что сегодня можно клонировать овечку. Но мы должны осознавать, что овечка долго не протянет. И происходит то, что очередную искусственную овечку демонстрируют по телевидению, рассказывают, какая она умная, как хорошо живёт… Она ест, растёт, как настоящая, а вместе с ней растёт её электоральная поддержка. Правда, век её недолог, овечка Долли умирает. Но это никого не интересует — у СМИ находится очередной политпроект. Это происходит и сейчас, общество отвергает клоны типа «Родины» и другие продукты политтехнологий.
Овечка Долли выполнила свою функцию, выборы прошли, а общество опять осталось без идей и без овечки.
Михаил ДЕЛЯГИН, Председатель Президиума — научный руководитель Института проблем глобализации, д.э.н. Рассмотрение патриотизма в традиционном ключе давно утратило смысл. Традиционные патриоты — лишь часть, причём очень малая часть современного патриотизма, который только начинает даже не осознавать, а ещё только ощупывать себя, причём с изумлением, ибо рождается он и в тех социальных слоях, которые ещё несколько лет назад себя ни в каком патриотизме заподозрить не могли. Здесь прозвучали названия: «Брат», «Брат-2"… я бы добавил ещё «Бригаду».
В обществе уже давно произошёл синтез тяги к социальной справедливости, разумной части либеральных ценностей и патриотизма — вплоть до конструктивного реваншизма во внешней политике. Всё антигосударственное напряжение последних лет вызвано тем, что наша догнивающая элита из-за своего разложения, а также осознания безусловной враждебности этого синтеза собственным привычкам и интересам не хочет и не может артикулировать этот синтез, перевести его в лозунги и рецепты, применительные к обыденным жизненным и политическим проблемам.
«Родина» — это удачные политтехнологии на те только 3%, которые ей были уготованы по исходному сценарию, а остальные проценты — результат того, что эти люди первые после Жириновского попытались нащупать проведённый обществом синтез и артикулировать его, и общество ощутило это и инстинктивно подалось навстречу, почуяв своё и своих. Артикуляция этого синтеза выглядела не всегда симпатично, но кто забыл, как выглядит революция, вспомните 1990 и 1991 годы, и не в Москве, а в других местах.
Да, из «Родины» выпал Глазьев, и это очень обидно, но сегодня политика делается не столько традиционными организациями, сколько сетевыми структурами, и потому, выпав из «Родины», Глазьев остался в патриотическом движении, и никакой реальной потери, кроме пары телеэфиров в месяц, для этого движения нет.
Что касается Путина… Масштаб его личности и, соответственно, возможностей на фоне начинающихся социальных сдвигов понятен, он ни к чему не окажется подготовленным и ничего не сможет сделать, а значит — для общественного развития не так уж и важно, есть он или нет. Фактором, не определяющим процесс, можно пренебречь, а помочь ему нельзя: он всё понимает не хуже нас с вами, и даже сказануть иногда может, а вот сделать — извините. Ну и не надо, не ходите вы в этот Кремль, ходите мимо, вся Россия идёт мимо после выхода из кризиса второй половины 1999 года и всё меньше и меньше оглядывается на него.
Нас ждёт социальный катаклизм, крайне неприятный из-за тяги не столько к социальной справедливости, сколько к справедливости национальной и, извините, религиозной. Нам нужно не рыдать по этому поводу и не комплексовать по поводу того, что в 93-м, или
91-м, или 17-м кто-то из нас делал что-то не то, а стремиться минимизировать разрушительные последствия этого стремления к справедливости и переводить его в созидательное русло.
И боязнь катастроф, нежелание катаклизмов, советское «лишь бы не было войны», подкреплённое памятью о 91-м и 98-м годах и буквально разлитое в обществе, облегчает нашу задачу. Простая вещь — реваншизм; страшная вещь, но надо разворачивать её на восстановление жизненно важных нам внешних рынков, на реинтеграцию постсоветского и постсоциалистического пространства, и из пугающего лозунга начнёт возникать экономическое процветание!
