 |
| Regnum | Наталия Душкина | 30.06.2004 |
Наталия Олеговна, в острейших спорах вокруг судеб архитектурного наследия Москвы ключевую роль играет понятие подлинности. Именно это качество исторической застройки в первую очередь страдает от принятых в столице методов реконструкции и «воссоздания» памятников. Так что же такое подлинность? Почему с точки зрения одних это такая невероятная ценность, а другие позволяют себе утверждать, что копия иной раз может быть ценнее оригинала?
Подлинность или аутентичность составляет основу понятия «наследие». Это то, что делает наследие наследием. В самых общих чертах, «подлинность» может быть определена как «соответствие, равнозначность самому себе» во всех внутренних и внешних проявлениях. Подлинность всегда автономна, единична, уникальна, и соответственно — не может быть воспроизведена или восполнена.
Если говорить о международных документах, в которых идея подлинности была представлена как одна из наиболее существенных доктрин сохранения культурного наследия, то самым ярким из них является «Венецианская хартия» 1964 года. Со времени ее принятия она не раз проходила рассмотрение на предмет соответствия современным требованиям, и, хотя этот документ не имеет законодательной силы, он и по сей день остается кодексом профессиональной этики реставраторов всего мира. В преамбуле «Венецианской хартии» говорится, что задача человечества состоит в передаче памятников будущим поколениям во всем богатстве их подлинности.
Научная реставрация зародилась как самостоятельная дисциплина в середине XVIII века внутри модели христианского мировоззрения, в котором время оценивается как направленный процесс, имеющий начало и конец, прошлое и будущее. Отсюда возможность безвозвратной утраты тех ценностей, которые формируют основу культуры, а значит и требование их безусловного сохранения.
В начале 70-х, когда дискуссии о подлинности в мировом реставрационном сообществе достигли пика, ЮНЕСКО была принята международная Конвенция об охране Всемирного культурного и природного наследия, которая была ратифицирована СССР в 1988 г. В развитие этой конвенции был разработан «тест на подлинность» памятника, который аккумулирует современные представления о подлинности. Он состоит из четырех основных параметров — подлинность «материала» («субстанции»), подлинность «мастерства» исполнения, подлинность первоначального «замысла» (то есть подлинность «формы»), и подлинность «окружения». А в 1994 году в Японии, в городе Наре, была принята специальная международная декларация «Нарский документ о подлинности», закрепивший основные позиции научной реставрации в строгих рамках аутентичности.
Тот процесс, в который вступила Москва, это процесс выхолащивания исторической подлинности по целому ряду параметров. Множество ценностей утрачены безвозвратно, а значит мы резко снизили уровень культурного потенциала столицы и страны в целом. К сожалению, сейчас этот процесс приобретает лавинообразный характер. К тому же очень тяжелая ситуация складывается в связи с принятием нового Градостроительного кодекса.
Как же это стало возможно? Ведь Россия имеет мощную архитектурно-реставрационную школу, и уровень культуры наших специалистов в этом отношении не подлежит сомнению…
Все не так просто. Если говорить огрубленно, то существует два основных подхода к осмыслению понятия подлинности. Основу первого во второй половине XIX века заложили выдающийся английский теоретик реставрации Джон Рёскин и его последователь Уильям Моррис. Они утверждали, что подлинность является важнейшим категориальным свойством наследия, из чего был сделан крайний вывод о том, что любое вмешательство в памятник, пусть даже с целью реставрации, разрушительно. Этот подход развивал принципы так называемой «археологической реставрации» и заложил основы современной теории консервации, предполагающей максимально бережное отношение к «патине» времени и различным историческим наслоениям, отражающим многосотлетнее бытование здания, каждый этап которого признается ценным.
Современник Рёскина француз Эжен Виолле-ле-Дюк в отличие от него исходил из циклической модели истории. Он утверждал, что современный архитектор (тогда деятельность архитектора и реставратора только начинали размежевываться как два самостоятельных вида профессиональной деятельности) должен отождествлять себя со строителем древнего сооружения, и это дает ему полное право на переделку здания, создания его реплики и так далее. Он писал, что в результате реставрации возможно получить здание таким, каким оно, вероятно, никогда и не было. Эта концепция дала толчок развитию так называемой «стилистической реставрации», когда памятник рассматривается по состоянию на определенный период времени, и ему возвращаются те формы, которые, с точки зрения архитектора или реставратора, считаются наиболее ценными. Именно таким образом Виолле-ле-Дюк реставрировал, скажем, собор Парижской Богоматери.
В дореволюционной России реставрация развивалась в противоборстве этих двух концепций, как и во всей Европе. И все же в XX веке стала превалировать линия, заложенная Рёскиным. Наиболее часто используемым сейчас термином во многих странах мира является не реставрация, а именно консервация, причем в это понятие включаются все действия, направленные на поддержание наследия при максимальном сохранении подлинности всех его элементов. В это понятие входит и собственно укрепление памятника для обеспечения его физической сохранности, и реставрация, и такой крайний метод как реконструкция.
Надо отметить, что в отечественной традиции принята более узкая трактовка понятия консервации, которая предполагает только фиксацию определенного состояния памятника для предотвращения его дальнейшего разрушения. А метод реконструкции, который стоит на последнем месте, учитывая его разрушительное воздействие на подлинное наследие, напротив, вышел у нас на первый план и невероятно процветает.
Нынешняя московская ситуация, на мой взгляд, представляет собой второе пришествие Виолле-ле-Дюка. По сути дела, у нас реставрация подменена реконструкцией. Более того, выработан, варварский метод «поддержания» национального наследия через снос подлинного памятника и его последующее «воссоздание».
Проблема приспособления и смены функции памятника актуальна для всего мира. Надо иметь в виду, что сохранение первоначальной функции является одним из важных критериев сохранения подлинности памятника, и на этом акцентируют внимание многие национальные законодательства. При этом фактически смена функции происходит очень часто, однако при грамотной реабилитации исторического сооружения степень утраты его подлинности все-таки менее значительна, чем при том методе, который практикуется сейчас в Москве.
На мой взгляд, то, что происходит у нас, это совершенно безнравственно. На месте снесенных сооружений не сооружается современная архитектура, т. е. не надо прилагать никаких интеллектуальных усилий и стремиться к тому, чтобы построить выдающееся новое сооружение, которое было бы по качеству адекватно старому или превосходило его. В то же время, не нужно ничего сохранять, то есть отпадает необходимость в дорогостоящей реставрации. Вместо этого происходит снос и воссоздание некой копии снесенного, которая часто даже не является точной копией. В профессиональном, этическом и культурном плане это абсолютно безнравственный процесс. Из трех возможных путей при сносе здания выбран наихудший вариант — с наименьшими интеллектуальными и материальными затратами, да к тому же под знаменем сохранения наследия!
В подобных случаях сторонники противоположной точки зрения приводят тот аргумент, что и в научной реставрации допускается воссоздание в случае утраты до 80 процентов памятника, и специалисты-реставраторы знают случаи, когда приходится даже рушить сохранившиеся подлинные стены, потому что они утратили прочность.
Да, такие случаи бывают, но это всегда исключение, а не правило. И здесь остро встает вопрос о сохранении подлинности материала и технологии. Кроме того, нельзя забывать, что понятие подлинности может быть отнесено и к градостроительным образованиям. Речь идет о морфологии города — его характерной планировочной структуре, историческом членении по отдельным домовладениям, о соотношении застроенных и незастроенных пространств, вертикалей и горизонталей, пятен застройки и зеленых насаждений. И это также сейчас уходит из Москвы. Укрупняются масштабы, растет высотность…
Но разве это не естественный исторический процесс развития живого города? Достаточно вспомнить Париж, который стал таким, каким мы его знаем, в середине XIX века, после того, как историческая часть города была подвергнута радикальной перепланировке.
Это была совершенно другая эпоха. Невозможно сегодня говорить о сохранении наследия, ссылаясь на примеры из XIX века. В тот период не было ни соответствующего законодательства, ни научных институций по сохранению наследия, на которые опираются нынешние реставраторы, ведущие на равных диалог с современными архитекторами и градостроителями.
Кроме того, мы говорим не вообще о Москве, а об охранных исторических зонах. Существует масса рекомендаций как отечественных, так и международного характера о том, как нужно строить так называемые «здания-вставки» в исторической среде города. Учитывается все — вплоть до рекомендуемого характера оконных проемов, которые должны соответствовать форме и размеру окон, принятых в данном районе. Новые сооружения должны иметь строго регламентированные габариты, не должны нарушать силуэты и панорамы, не должна быть резко увеличена этажность, не должны появляться здания, которые вдруг выскакивают в виде свечек в исторических зонах, разрушая контекст этого места.
Возьмем такой объект Всемирного культурного наследия как Кремль. В его буферной зоне за последние 10 лет произошли разительные изменения. Это касается, прежде всего Манежной площади — начиная с невозможной в этом месте безвкусной архитектуры торгового центра, кончая сгоревшим Манежем. Ситуация усугубляется тем, что ожидает гостиницу «Москва». Кроме того, меня очень беспокоит судьба здания «Интуриста», построенного Жолтовским, от которого сейчас оставлена только фасадная стена. А если взять другую сторону Кремля, обращенную к Москве-реке, то там ситуация еще более сложная. Резко повышена этажность, перекрыты все панорамные виды как из Кремля, так и на Кремль, и этот процесс усугубляется. Подобные нарушения в буферной зоне памятника Всемирного наследия абсолютно недопустимы. А скоро мы увидим, что будет происходить в районе так называемого «Золотого острова», застройка которого еще сильнее перекроет дистанционные виды на Кремль. Я уже не говорю о новом пешеходном мосте у храма Христа Спасителя, который предполагается построить как помпезную псевдоисторическую композицию с использованием пластики Зураба Церетели.
Впрочем, речь идет не только об уникальных памятниках, но и о рядовой градостроительной среде XVIII — XIX вв., которая и делает Москву историческим городом.
Для того, чтобы защитить наследие, существует законодательно закрепленная система оценки ценности того или иного сооружения, на основе которой созданы зоны охраны памятников и регулируемой застройки в масштабах города. Но в Москве сейчас происходит повсеместное нарушение национального законодательства. Игнорируется большинство положений закона «Об объектах культурного наследия», действующего с 1976 года, а два года назад его новую редакцию подписал Президент Путин.
Чем больше габариты нового здания (за что ратует инвестор), тем выше гонорары, законодательство же легко приносится в жертву амбициям, имеющим чисто коммерческий характер; о культуре здесь нечего и говорить, и все действия, начиная с решения о сносе до представления проекта базируются, как правило, на лжи.
Возьмем историю с Военторгом. Решение о его разборке было принято с нарушениями законодательства. Нас долго убеждали, что это ветхое, аварийное строение. Там действительно произошел несчастный случай, однако он являлся не следствием ветхости, а произошел от того, что здание длительное время не знало элементарного ремонта. Но здание оказалось настолько прочным, что пришлось выписывать специальные машины для дробления того великолепного железобетона, который был создан в начале XX века. Потом общественность убеждали, что нет поводов для беспокойства, что будет построена копия этого сооружения, причем с использованием тщательно сохраненных старых элементов. Недавно ЭКОС — Экспертный общественный консультативный совет при главном архитекторе Москвы — рассматривал этот проект. По габаритам новое здание в два с половиной раза превосходит снесенное, оно на три этажа выше, фасады не имеют ничего общего со снесенным зданием, оно увенчано золотым куполом, перекрывающим вид на Троицкую башню. И все это происходит в охранной зоне московского Кремля! ЭКОС — это орган, состоящий из профессионалов, и он заблокировал этот проект.
Откуда же взялся этот проект? Он стал результатом конкурса?
На сколько я знаю, нет. Единственные проектировщики нового здания — Михаил Посохин и Владимир Колосницын.
Такая же ситуация с гостиницей «Москва». Ее уже давно должны были разобрать, но сделать это не получается, настолько крепко она сложена. Вероятно, и остальное, что происходит с Военторгом, будет повторено на «Москве». Проект нового здания гостиницы уже есть, он выполнен тем же архитектором Колосницыным.
Сейчас Россия входит в открытый мир сразу по многим направлениям, вступив или желая вступить во все крупнейшие международные политические и экономические организации — Большую восьмерку, ПАСЕ, ВТО и так далее. И на этом фоне — зияющая пропасть между требованиями по сохранению наследия, принятыми в этом самом открытом мире, и тем, что происходит у нас. И эта пропасть постоянно увеличивается. Происходит отторжение нашей современной практикой мировых стандартов и критериев, несмотря на то, что наша страна подписала Конвенцию по Всемирному наследию, присоединилась к разного рода хартиям, и наш действующий закон об охране культурного наследия построен на международном опыте.
Практикуется ли в других странах «воссоздание» памятников, подобное нашему?
В России произошло то, чего не знает ни одна из европейских стран, где также осуществляются весьма амбициозные «точечные» проекты по воссозданию. Абсолютно беспрецедентный пример — реконструкция в Лондоне шекспировского театра «Глобус», утраченного еще в XVII веке. Он был воссоздан как некая национальная святыня. За этим стояла, конечно, идеологическая, политическая программа, но выполняли ее именно реставраторы. Другой пример — воссоздание Фрауенкирхе в Дрездене. Это грандиозное сооружение, немногим уступавшее по размерам храму Христа Спасителя, было уничтожено в результате бомбардировки в 1945 году. Все подлинные фрагменты здания были собраны и впоследствии включены в новое здание. При этом воссоздание производится с исключительной немецкой педантичностью, разумеется, реставраторами и на точной научной подоснове. Там немыслима такая вещь, когда детали, изначально мраморные, будут выполнены в бронзе или пластике, или под храмом появятся подземные этажи, которых никогда не существовало.
Если вы воссоздаете исторически ценное архитектурное сооружение, это должно происходить в рамках определенной методологии, присущей особой профессиональной сфере деятельности — реставрации. Но в Москве этого не произошло. Пробным камнем стал центральный объект — Храм Христа Спасителя, заново построенный практикующими архитекторами (лишь при незначительном привлечении реставраторов на отдельные виды работ). И это дало толчок беспрецедентной акции массовой «переделки» наследия.
Сейчас у нас сложилась ситуация, когда историческим центром Москвы в основном занимаются архитекторы. Именно архитекторы, а не реставраторы создают многие проекты «воссоздаваемых» объектов, а подряды на строительство получают не специализированные реставрационные организации, а обычные строительные фирмы.
Чем же в это время занимаются реставраторы?
Боюсь, что профессия реставратора сейчас постепенно девальвируется, и мне даже трудно представить себе, что будет с реставрацией через несколько лет, если текущая практика не будут приостановлена. На этом фоне существуют великолепные проекты научной реставрации, но в процентном отношении их не так много. При этом 80 процентов специалистов занимаются не научно-реставрационной деятельностью, а также вовлечены в производство новоделов. В Москве есть несколько примеров того, как уважаемые люди вынуждены заниматься «воссозданием» зданий, которые изначально были выполнены в дереве, «в более долговечных материалах», делая деревянные особняки и усадьбы XVIII века из кирпича и железобетона.
На стену воссозданного таким образом здания вновь вешается табличка, извещающая о том, что это памятник архитектуры XVIII века?
Да, это в логике сегодняшнего дня.
Случившееся, на мой взгляд, свидетельствует о том, что происходит девальвация профессии не только реставратора, но и архитектора. Профессия как таковая, основанная на определенных принципах и идеологии, сейчас не нужна. Место профессии занимает некая коммерческая деятельность, обслуживающая интересы определенных групп населения и структур.
Когда сторонники подобного «обновления» города в качестве аргумента приводят примеры сноса в 30−50-е годы, нельзя забывать, что за этим стояли яркие архитектурные проекты, мастера старой школы, обладающие архитектурной философией и культурой. Я хотела бы чтобы архитекторы, которые сейчас возводят свои сооружения в исторической части города, они изложили свое видение пространства города — какими принципами и идеями они руководствуются, каким они видят центр Москвы. Взгляните на современную площадь Восстания, Арбатскую и Сухаревскую площади, Манежную площадь. Ни от одного из авторов этих произведений мы не слышали заявлений подобного рода. Хотя бы раз услышать, какая за этим стоит философия, какая эстетическая программа, продумывалась ли тема масштаба, величия, пропорционального строя и т. п. — все, что связано с понятием архитектуры.
Безусловно, с профессиональной точки зрения, это очень важные категории, но имеют ли они какое-то значение в неакадемической среде в других европейских странах?
Имеют. Во-первых, помимо заказчика, существует такой потребитель архитектуры как общество. Для меня очень важно, что-то письмо, которое было направлено в середине апреля на имя Президента, Госдумы и Правительства, было подписано не одними профессионалами-архитекторами. Оно дало широчайший срез общества, его подписали люди разных профессий — писатели, художники, ученые, директора крупнейших музеев, культурных центров, главные редакторы многих ведущих журналов и издательств, служащие и просто студенты. В большинстве своем, люди, подписавшие это письмо, представляют благополучные слои общества, они имеют широчайший визуальный опыт, они путешествуют по разным странам мира и видят, как развиваются исторические города. Они могут сопоставлять, и они открыто заявили о том, что та продукция, которая производится сейчас в Москве, отторгается гражданским обществом. «Мы не хотим это потреблять!» — для меня это один из самых потрясающих эффектов этого письма. Это срез общества, и это потрясающе сильный аргумент.
На Западе существует огромное количество общественных организаций, но, к сожалению, правовая культура нашего общества еще недостаточно высока. Более того, ей не дают развиваться. Но мне кажется, что-то движение, которое начато интернет-сайтом «Москва, которой нет», те небольшие акции, которые они организуют, или деятельность тех людей, которые выступают в защиту трамвайного депо имени Апакова, и деятельность тех, кто выступает в защиту парков, — это начало гражданского движения. То, что появляются такие маленькие организации, которые говорят властным структурам: «Мы не хотим этому подчиняться!», говорит о том, что люди любят свой город и хотят приостановить те процессы, которые в нем происходят. Мне кажется, это чрезвычайно позитивно. И пресса в этом случае играет очень важную роль, поскольку то, что публикуется в прессе, обращено прежде всего не к профессионалам, и не к чиновникам, а к гражданскому обществу.
Однако на все это можно возразить, что люди, которые подписали это письмо, конечно, представляют культурную общественность, но в то же время они находятся вне рынка. А на рынке есть только заказчик, исполняющий его заказ архитектор и стоящий между ними чиновник, который регулирует их взаимоотношения. Видимо, то, что происходит у нас на рынке при том, что вокруг него стоит та самая возмущенная культурная общественность, которая не может на него повлиять, это признак дикости и малоразвитости нашего рынка. В европейских странах подлинность исторических зданий рассматривается в качестве совершенно конкретной материальной ценности, у нас же возраст здания воспринимается скорее в качестве фактора, снижающего ценность недвижимости…
Да, это открытие XX века, что наследие со всей его подлинностью, не просто некая духовная и культурная ценность, но и определенный экономический ресурс развития общества, который приносит доход историческим городам. Материальная и экономическая ценность исторических центров, прошедших процесс реабилитации, во много крат превосходит стоимость новых зданий. В развитом обществе с рыночной экономикой это аксиома. Или взять туризм. Если посмотреть с этой точки зрения на Москву, становится понятно, что в связи с теми реорганизациями исторической фактуры и структуры города, которые сейчас происходят, поток туристов будет только уменьшаться. Люди не захотят приезжать в фальсифицированный «исторический» город, теряющий свою индивидуальность, самобытные черты «русского города», даже при всем его внешнем лоске.
Город не есть скопление отдельных, даже прекрасно отреставрированных зданий. Это единая структура, которая неслучайно профессионально называется «тканью города», где каждый памятник является неотъемлемой частью целого. Сейчас эта основа, базис планомерно вычищается, остаются только единичные исторические сооружения. Город перестает быть привлекательным для посещения.
Мне кажется, что власти в этом отношении чрезвычайно недальновидны, причем эта политика недальновидна не только по отношению к своим собственным гражданам, но и по отношению к будущему месту России в международном культурном пространстве. Это позиция временщиков. И это очень обидно, потому что Москва сейчас имеет большой приток капиталов, который, если пустить его по цивилизованному руслу, мог бы принести удивительное процветание городу.
К сожалению, во всем мире сейчас идет процесс размывания профессиональных ценностей и на первый план выходит рыночное отношение к культуре. Но нигде так не пренебрегают законодательством как у нас в стране. Россия как всегда идет с колоссальным опережением других стран. В свое время, она показала всему миру, что может принести революция народу с древнейшей культурой. Сейчас Россия и Москва в частности показывает, что может произойти с городом, если профессиональные принципы научной реставрации преданы забвению, и все отдано на бесконтрольный откуп инвесторам и строительным корпорациям. Это очередное предупреждение России остальному миру.
Обычно остальной мир прислушивается к сигналам России. Однако упрощение и коммерциализация захватывают всю современную культуру в целом.
Да, современной культуре свойственна глобальная визуализация и выхолащивание смыслов, когда содержание, понятия подменяется картинкой. Как следствие в общественном сознании начала формироваться потребность иметь завершенный образ. Греки подумывают о том, чтобы достроить фронтоны Парфенона, чтобы сделать его более привлекательным для туристов, которые хотят видеть готовую вещь, а не анализировать как это выглядело, глядя на руины. Именно с этим явлением связано расширение границ понятий «реконструкция» и «воссоздание», о котором я говорила.
Но если это глобальный общекультурный процесс, бороться с ним в лоб бессмысленно.
И, тем не менее, нужно искать пути. Прежде всего, это анализ происходящего. Второе — укрепление законодательной базы. Законодательство — это то, чем обороняется мир европейской культуры. Третье — контроль со стороны гражданского общества. Скажем, Лондон испытывает колоссальный натиск и коммерческого развития, и современной культуры, тем не менее, организации по охране наследия в Англии чрезвычайно сильны и в редких случаях обслуживают заказ власти. Они независимы и автономны, опираясь на национальные и международное законодательные инструменты. Я думаю, что и нам нужно рассчитывать на активизацию международных неправительственных организаций, отделения которых действуют в нашей стране, скажем, ИКОМОС (Международный совет по охране памятников и исторических мест международная неправительственная организация, основным направлением деятельности которой является охрана исторических памятников и участков общемирового значения — прим. ИА REGNUM), а также развивать свои собственные влиятельные общественные инициативы, направленные на охрану и развитие архитектурного и культурного наследия.
