 |
| Православие.Ru | Лариса Маршева | 17.06.2004 |
Современный русский язык так же, как церковнославянский, старославянский и древнерусский, знает падежное изменение. Морфологическая система сформировала монолитную категорию падежа — словоизменительную категорию, которая выражается в системе противопоставленных друг другу рядов форм, являющихся носителями комплекса морфологических значений (субъектного, объектного, локативного и др.).
Падежная парадигма насчитывает шесть коррелятивных членов: именительный, родительный, дательный, винительный, творительный, предложный падежи.
Помимо них, в богослужебном языке выделяется особая седьмая форма, называемая звательной (вокативом). Она, как и все остальные падежи, характеризуется только ей присущей функцией — функцией обращения. Но, опираясь только на нее, а также на то, что вокатив сопряжен с особой интонацией, полностью отождествлять его с другими членами парадигмы было бы неправильно.
Грамматические категории могут ранжироваться по множеству признаков: набор частных морфологических значений, количество противопоставленных компонентов, доля лексической составляющей и т. д. и т. п. Для падежа очень важно синтаксическое основание, ибо данная категория обозначает отношение одного слова к другому в словосочетании или предложении. Иными словами, падеж относится к синтаксически обусловленным категориям, то есть зависим от других форм или скоординирован с ними.
Формы обращения, называя того, к кому адресована речь, занимают независимую позицию в церковнославянском и русском предложении, сосредотачиваясь либо в его начале, либо в середине, либо в конце. Лучше сказать, они абсолютно автономны и выключены из контекста: Гряди, Безсмертный Царю, от тьмы и сени смертныя вечныя узники разрешити (Акафист Сретению Господню, икос 7). Неслучайно обращение по жестким правилам современной пунктуации обособляется запятой или восклицательным знаком: Ваня! Иди домой. Ваня, иди домой. Иди, Ваня, домой. Иди домой, Ваня. Такая внеконтекстность, возможность без ущерба для смысла находиться в любом месте либо вообще быть изъятым заставляет говорить о том, что вокатив в церковнославянском языке — это не падеж как морфолого-синтаксическая категория, а некая изолированная форма обращения.
В подтверждение «непадежности» вокативов следует сказать об их принципиальной нерегулярности, несистемности в старославянском, церковнославянском, древнерусском языках.
Итак, существительные изменяются по падежам, а значит, имеют в рамках конкретного деклинационного типа шесть различных окончаний. Звательная форма также теоретически может быть у всех субстантивов — во всех четырех церковнославянских склонениях с подразделением в двух первых на твердую, мягкую и смешанную разновидности: радуйся, мосте (1 скл., твердая разновидность), преводяй сущих от земли на небо (Акафист Пресвятой Богородице, икос 2); радуйся, чистоты душевныя и телесныя хранителю (1 скл., мягкая разновидность; Акафист Серафиму Саровскому, икос 5); радуйся, глубино (2 скл., твердая разновидность) неудобозримая и ангельскима очима (Акафист Пресвятой Богородице, икос 1); радуйся, заре (2 скл., мягкая разновидность) таинственнаго дне (Акафист Пресвятой Богородице, икос 5); радуйся, лествице (2 скл., смешанная разновидность) небеcная, eюже сниде бог (Акафист Пресвятой Богородице, икос 2); радуйся, страстотерпцeв непобедимая дерзосте (3 скл.; Акафист Пресвятой Богородице, икос 4). Однако в 4 формоизменительном типе форма обращения совпадает с номинативом: радуйся, агнца и пастыря мати (Акафист Пресвятой Богородице, икос 4).
В этом месте нужно сделать небольшое отступление и рассказать о так называемых палатализованных вокативов, от которых веет истинным церковнославянским духом. Еще в праславянском языке у существительных 1 склонения твердые заднеязычные согласные [г], [к], [х] в звательных формах чередовались (в рамках первой праславянской палатализации заднеязычных) с мягкими — палатализованными — шипящими [ж,], [ч,], [ш,], которые впоследствии отвердели (кроме [ч,]): Тебе желаю, Боже отцев и Господи милости, на Тя взираю, объемлющаго вся Словом Своим (Акафист Сретению Господню, икос 5); Гряди, Светоносный облаче, Еюже Богомладенец Христос во спасение всем принесеся (Акафист Сретению Господню, икос 6); Гряди, Желаемый Женише, яко желает и скончавается душа моя во дворы Господни (Акафист Сретению Господню, икос 7).
Подобный механизм включается и у слов смешанной разновидности 1 склонения — типа Творец, так как на месте [ц] в праславянском номинативе был [к]: К тебе, Владыко человеколюбче, от сна востав прибегаю (Молитвы утренние, молитва 3 святого Макария Великого).
Продолжая разговор о неупорядоченности вокативов, стоит отметить: слова среднего рода имеют звательную форму, равную именительному падежу: радуйся, чудес хриcтовых начало (Акафист Пресвятой Богородице, икос 2).
Субстантивы изменяются по падежам не только в единственном, но во множественном, двойственном числах. Что касается вокатива, то на его месте в данном случае снова появляется прямой падеж: Апостолов первопрестольницы, и вселенныя учителие, владыку всех молите (Тропарь святых славных и всехвальных и первоверховных апостолов Петра и Павла).
Склонение распространяется на многие части речи — помимо субстантивов. Это и прилагательные, и причастия, и числительные, и местоимения. звательной же формы в данном случае опять-таки не будет: Гряди, Сладчайший Животе, врата райския к чудному животу паки Адаму отверсти (Акафист Сретению Господню, икос 7); Гряди, всеми пророки чаемый, посетити нас Твоим спасением (Акафист Сретению Господню, икос 5); Гряди, Свободителю наш, отпустити сокрушенныя сердцем во отраду (Акафист Сретению Господню, икос 5). Выпадают из этого ряда краткие прилагательные мужского рода, которые склоняются так же, как существительные 1 склонения, а следовательно, образуют вокативы отдельно: Многомилостиве и всемилостиве боже мой, господи Иисусе Христе (Молитвы утренние, молитва 8 Господу нашему Иисусу Христу).
Ориентируясь на экстралингвистические факторы, можно понять: обращение сопряжено с одушевленными и — еще уже — личными существительными. Хотя в текстах в звательных формах стоит много неодушевленных слов. но тогда они употребляются в художественных целях — в основном в метафорических значениях: радуйся, дворе словесных овец (Акафист Пресвятой Богородице, икос 4).
Вышеизложенные грамматические факты помогают понять, почему в истории русского языка особенные звательные формы утратились и произошло это безболезненно. Большое число исключений и оговорок, сопровождающее вокативное образование, не могло не привести к выравниванию морфологических форм, которые выражают однородную морфологическую семантику, что обычно и, более того, необходимо для грамматики. На место вокатива заступил номинатив, ибо в его функции искони входило обращение к лицам и предметам.
Когда и где началось вытеснение звательной формы именительным падежом, установить невозможно. Уже в Остромировом евангелии (1056) встречаются единичные примеры употребления номинатива вместо вокатива. В московских, новгородских и прочих памятниках XIV-XV столетий звательные формы бытуют в строго определенных случаях, что свидетельствует об их лексикализации — применении к существительным, которые называют социально престижных лиц, а значит, о неминуемом изживании: господине, госпоже, брате, княже. И наконец к середине XVI века вокатив перестал восприниматься как примета живого разговорного языка.
И поэтому употребление его в литературе, начиная с xviii века, расценивается как стилистический прием: «молчи, уме, не скучай» (д. Кантемир); «отпусти ты, старче, меня в море» (а. Пушкин); «о Дево Мария, поют небеса» (С. Есенин).
В современном русском языке в настоящее время звательных форм не осталось. Серьезными исключениями можно считать слова боже и господи. но надо признать, что они в обычной разговорной речи употребляются скорее не как полновесные существительные, а как междометия, выражающие сильные чувства: Чтоб ни Боже мой не знал! Господи, помилуй! Старые вокативы «законсервированы» и в некоторых фразеологизмах: врачу, исцелися сам; на тебе, убоже, что нам не гоже.
Однако перечисленные периферийные явления не меняют и не могут изменить общей картины, на которой в современном русском языке специфические звательные формы отсутствуют.
Нужно упомянуть также морфологические новообразования, возникшие в устно-разговорном языке в качестве компенсации. Это сокращенные — с отсеченными флексиями — номинативные формы (!) собственных имен или названий лиц, которые в таком виде выступают только в позиции обращения: Кать, учи уроки! Мам! Помоги!
Не менее драматична судьба вокатива и в других славянских языках. В словенском он полностью исчез. особые флексии у всех существительных есть только в чешском, польском, сербохорватском, украинском. в болгарском, македонском, лужицком языках, а также в северовосточных русских диалектах окончания сохранились лишь частично и в определенных группах. белорусский и словацкий имеют отдельные формы, которые используются с особыми стилистическими целями.
Воспринимая церковнославянские грамматические формы, осознавая их специфичность и наслаждаясь их красотой, ни в коем случае нельзя механически пересаживать их на русскую почву.
В последнее время приходится слышать и читать: Отче, благословите; Владыко, расскажите, пожалуйста. На месте обращения, которое должно выражаться формой именительного падежа, неожиданно оказываются церковнославянские архаизированные вокативы. без них носители русского языка совершенно спокойно обходятся по крайней мере с xvii века, и никто из священнослужителей никогда не чувствовал себя ущемленным и не требовал пересмотра этикетных предписаний.
Такое «подстаривание» языка можно признать безобидным на фоне безобразного коверкания современных грамматических норм и непонимания морфолого-синтаксической природы церковнославянского языка.
Любой носитель языка безошибочно определит разницу между предложениями Владимир, пиши быстро и Владимир пишет быстро. В первом случае существительное обособленно: оно употребляется в функции обращения, а значит, глагольная форма иди синтаксически с ним не связана. Она имеет прогностический, ирреальный характер — есть только побуждение к действию.
Данная мысль относится не столько к морфологии, сколько к синтаксису. Обращение в принципе может входить в предложение любой структуры: Слышаще и видяще святое житие твое, преподобне отче Серафиме, вся братия твоя удивляхуся тебе (Акафист Серафиму Саровскому, икос 4). Но с абсолютной регулярностью звательные формы соседствуют со сказуемым, которое выражено глаголом в форме 2 лица, причем зачастую в повелительном наклонении. Следовательно, вокативы, как правило, бытуют в односоставных определенно-личных предложениях, в которых субъект хотя и очевиден (это собеседник или — реже — говорящий), но его языковое выражение — с помощью подлежащего — отсутствует: Радуйся, воине Христов добропобедный (Акафист Серафиму Саровскому, икос 4).
Во втором контексте Владимир пишет быстро существительное обозначает субъект реального действия идет, которое происходит в настоящем. Без подлежащего здесь не обойтись, иначе предложение будет неполным: Пишет быстро — кто? следовательно, Владимир выступает в синтаксической функции необходимого главного члена — подлежащего, скоординированного с другим главным членом — сказуемым.
Так почему же в аналогичном примере Владыка посетил Владивосток рука журналиста выводит окончание -о — Владыко?
На праздничной трапезе человек произносит Архистратиже Михаил защищает нас, грешных. И невдомек ему, что, употребив, хотя абсолютно неверно, один вокатив, он не увидел другого: вообще-то должно быть и Михаиле. Не увидел как раз правильно, ибо не с руки пользователю современного языка загромождать свою речь звательными формами. Кроме того, в позиции подлежащего-субъекта по нормам любого языка нет места обращению. Ср. Разумев Тя издалеча, Дево (зв.ф.), Бога Носящую Воплощенна на руку Твоею, Исаия предвозвести (Акафист Сретению Господню, икос 2); Видящи Пресвятая Дева (и.п.) Себе в чистоте по Рождестве Христове Сущую и не требующую очищения, зане Христос пройде от Нея, якоже луча солнечная кристалл проходит, не повредив девственныя чистоты Пречистыя Матери Своея (Акафист Сретению Господню, кондак 2).
Где же искать причины перечисленных языковых нарушений? Во-первых, это церковнославянская неграмотность, которую, к величайшему огорчению, православные верующие не очень охотно преодолевают, удовлетворяясь восторженно-эмоциональным знанием отдельных «красивых» форм, непохожих на русские.
Во-вторых, устрашающая языковая малокультурность, из-за которой люди безнадежно путают понятия о церковнославянском языке и функциональных стилях русского языка. Здесь превратно толкуется верный принцип: различное содержание должно выражаться разными средствами. Раз речь идет о Церкви, ее служителях, храмовых интерьерах, праздниках и т. п., действительно подбирается особая лексика — книжная, высокая, устаревшая. Но при этом нужно наложить запрет на вторжение в морфологические формы и их показатели. Они живут по иным законам, нежели словарный фонд. Грамматика смоделирована и держится на максимально возможной степени обобщенности, абстрагированности от лексической семантики конкретных слов. Логика морфологической эволюции фатальна: если что-то где-то начнет меняться и это принимается за жизнеспособное, идет беспощадная, системная замена старого на новое. Именно в силу своей слабой потенциальности вокатив был изжит русским языком. И в настоящее время он не может быть восстановлен только для отдельных лексико-тематических групп.
В-третьих, спорадическое употребление вокативов следует диагностировать как один из симптомов языковой болезни, связанной с чрезмерным увлечением православным социолектом.
Таким образом, особые звательные формы, которые маркированы специфическими флексиями, в церковнославянском языке характеризуют далеко не все склоняемые слова. Данное обстоятельство, а также то, что в истории русского языка вокатив последовательно был замещен именительным падежом, побуждает к следующему безапелляционному заявлению: употребление церковнославянских звательных форм в позиции обращения и тем более на месте прямого падежа должно быть искоренено из устной и письменной практики как факт грубого нарушения современных грамматических норм и как проявление опасного языкового реакционизма.
