 |
| Вера-Эском | С. Харюков | 15.06.2004 |
«…Дрожа от осеннего холода и морской сырости, кутаясь в свой короткий рваный полушубок, Яков Иваныч смотрел в ту сторону, где была родина. С тех пор он пожил в одной тюрьме вместе с людьми, пригнанными сюда с разных концов — с русскими, хохлами, татарами, грузинами, китайцами, чухной, цыганами, евреями, и с тех пор, как прислушался к их разговорам, нагляделся на их страдания, он опять стал возноситься к Богу, и ему казалось, что он, наконец, узнал настоящую веру, ту самую, которую так жаждал и не находил весь его род… Все уже он знал и понимал, где Бог и как должно служить ему, но было непонятно… почему эта простая вера, которую другие получают от Бога даром вместе с жизнью, досталась ему так дорого, что от всех этих ужасов и страданий… у него трясутся, как у пьяницы, руки и ноги?»
Лучшего эпиграфа к истории жизни семьи Вибе в России трудно придумать. Дорого дается у нас вера.
Их скитальческий путь прошел через Швейцарские Альпы, немецкие прирейнские долины, приморские голландские низменности, через Пруссию, Польшу, Россию, Украину, Америку, Канаду. Несмотря на то, что судьба разбросала представителей этого рода по разным частям света, его потомки в последние годы сумели найти друг друга. Мы предлагаем интервью нашего корреспондента с краеведом из Сыктывкара С.К.Харюковым.
История рода
Отец у меня — русский немец. Из-за сталинских гонений ничего о своем роде мы не знали. Эти темы у нас в семье обходили молчанием — все, кто прошел через трудармию и сталинские лагеря, давали подписку о неразглашении. Только к концу жизни отец, уже будучи восьмидесятилетним и смертельно больным человеком, рассказал нам, кто мы и откуда.
Наши предки по отцовской линии относятся к группе церковных реформаторов-«крестителей», которые объявляли себя сторонниками совершеннолетнего крещения. Поскольку они были преследуемы Римской Церковью, то находили себе убежища в горах и других укрытиях Швейцарии. Их потомки и поныне в этой стране называются «крестителями». Спасаясь от преследований, некоторые из них двинулись вниз по Рейну, оседая на прирейнских землях. Наибольшая группа остановилась у берегов Северного моря — в Нидерландах. Тогда, в XV веке, такой страны еще не было, это были земли «Генеральных штатов». Именно в этой группе были и наши предки. Одним из духовных руководителей у них был бывший католический священник Менно Симонс. Он образовал из разрозненных групп сплоченные общины, стал выпускать печатные издания. После смерти Менно Симонса в 1561 году его последователи стали называться меннонитами.
Меннониты отклоняли всякую иерархию в своей церковной общине. Все вопросы решались ими сообща. Полноценным членом общины можно было стать только после совершеннолетия и крещения. Если же кто-то пускался в беспорядочную греховную жизнь и не хотел исправляться, то такие люди исключались из состава общины. Но если каялись и исправлялись, их снова принимали. Воинская служба считалась запрещенной. Хотя меннониты отказывались брать в руки оружие, любая действующая власть ими признавалась. Всевозможные государственные налоги и подати они платили исправно до тех пор, пока на них не начинались гонения за веру. Рассуждая, что Бога нужно бояться больше, чем властей, меннониты снимались с насиженных мест и переезжали в ту страну, которая гарантировала им свободу вероисповедания.
Так, по причине жестоких гонений, начавшихся в 40-х годах XVI века, меннониты массово стали переселяться в Северную Германию, Польшу и Пруссию. Наши предки поселились в Пруссии. Как и в Нидерландах, им пришлось осваивать лежавшие без пользы пустоши, осушать болота, корчевать кустарники, отвоевывать земли у моря путем строительства дамб и других сооружений. Вообще меннониты отличались исключительным трудолюбием, организованностью и коллективизмом. Куда бы их ни забрасывала судьба, везде они в короткие сроки превращали непригодные участки земли в цветущие оазисы.
Наш самый дальний предок Адам Вибе был известным по тем временам строителем гидротехнических сооружений. В конце XVI — начале XVII века он работал в Голландии, а потом в Западной Пруссии. Здесь он становится известным строителем плотин, каналов, водопроводных систем, артезианских колодцев, водных фонтанов. Он построил мост через реку Вислу в районе Данцига. Его знают и как изобретателя канатного траспортера для перемещения грунта. Сам король Польши просил его услуг. Но все свои силы Адам Вибе отдал родному городу Данцигу и той стране, которая его приютила.
В Россию!
За 200 с лишним лет эмиграции в Пруссии они целиком смешались с немецким населением, усвоили их культуру, быт, традиции и язык, поэтому все меннониты, переселившиеся в Россию, считают себя немцами. В 1774 году король Фридрих II издал указ, которым, по существу, ликвидировал меннонитские землевладения. Встал вопрос о переселении.
Как раз в это время царское правительство России стало вербовать поселенцев из Германии на земли Поволжья и Украины. В 1763 году Екатерина II издала Манифест «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселиться в которых губерниях они пожелают». По этому Манифесту всем колонистам предоставлялись широкие льготы и свободное исповедание своей религии. Первыми откликнулись на Манифест лютеране и католики из Южной Германии. Они поселились в степных районах Нижней Волги. Впоследствии из этих поселений в центре России была образована республика немцев Поволжья.
Первые меннонитские колонии были образованы на Украине в 1789 году на Днепре. А в 1868 году в Самарскую губернию приехали наши предки. Они поселились на выделенных правительством 10 000 десятинах земли, расположенных в 120 километрах от Самары. Ехали из Пруссии несколько недель обозами в больших фургонах, в которые впрягались по три-четыре лошади. Весь домашний скарб, скот, одежду, полевой инвентарь везли с собой. Отведенная территория была расположена на холмогорье с многочисленными оврагами. Здесь смешанные леса переходили в южные степи. На востоке границей колонии была река Кондурча, на севере и юге — русские села. Западные земли через десять лет были заселены новыми немецкими переселенцами — лютеранами и католиками, бежавшими от польской революции. На расстоянии 10−30 километров были мордовские, татарские и чувашские села.
Уклад жизни
Немцы со всеми соседями жили мирно, хотя ни русского, ни других языков вначале не знали. Но потом выучили и русский, и татарский. Так наш дед в совершенстве знал оба этих языка. У него было множество друзей в соседних селах. Переселенцы сразу же сумели подружиться со своими соседями, наладить с ними отношения, покупали у них избы, которые перевозили по бревнам и собирали в жилища. Большинство семей первую зиму пережили в землянках, а затем оборудовали свой кирпичный завод и стали строить кирпичные дома. Очень скоро в Самарских землях выросли немецкие села: Надеждино, Мариенталь, Муравьевка, Гротсфельд, Орлов, Шенау, Линденау, Мариенау, Либенталь и Александерталь, ставший центром немецкой колонии. По сути дела, самарская колония тоже представляла из себя отдельную немецкую республику меннонитов, расположенную в центре России. После выделения земель русские власти во внутренние дела Александертальской колонии уже не вмешивались. Все здесь решалось сообща всем населением на сходах. В каждом селе был избран староста, который созывал эти сходы (по человеку от каждого двора). Его решения всеми членами общины должны были исполняться беспрекословно. Удивительно, что эта демократия оказалась возможна в самодержавной России, когда все крестьяне были закреплены за помещиками и полностью лишены всех прав. Столыпин следил за успехами переселенцев, часто посещал колонию Александерталь, хорошо знал моего деда. У них в доме долго висела фотография, на которой дед рядом со Столыпиным. Но когда в самом конце двадцатых годов началась коллективизация, весь скот и земли обобществили, а деда за веру осудили на три года, он спалил эту фотографию в печке.
Колонисты быстро наладили образцовое хозяйство: занимались скотоводством, убирали богатые урожаи пшеницы, организовали различные производства по переработке продуктов животноводства, наладили производство знаменитого тильзитского сыра, который экспонировался на всех выставках страны.
В 1906 году в Александертале была основана база сельскохозяйственных машин и орудий, вскоре переросшая в «Торговый дом Гардер, Вибе и К°». Среди его компаньонов был и мой дед Корней Иванович Вибе. Этот «Торговый дом» сыграл большую роль не только в развитии сельского хозяйства меннонитской колонии, которая по своему уровню далеко опередила соседей, но и помог во всей округе наладить свои хозяйства.
В каждом немецком селе была своя школа-семилетка, где преподавание шло на немецком языке, а затем последние три класса сделали на русском. Большое внимание уделялось вопросам духовной жизни. Проводились совместные богослужения, дети изучали Священное Писание, и вся жизнь в общине проходила по Христовым заповедям. Народ жил миролюбиво и дружно не только в своей среде, но и с соседями.
Скитания и преследования
Трудности немцев-меннонитов начались с Первой мировой войны, а Октябрьская революция все перевернула окончательно. Вначале упразднила земельную собственность, оставив по 2,5 десятины каждому члену семьи, а после НЭПа, с конца 1928 года, начались раскулачивание, репрессии и коллективизация. Пошла политика, направленная на полное уничтожение немцев. Из-за начавшихся репрессий многие меннониты хотели покинуть Россию. Правда, это удалось очень немногим, остальные были возвращены в колонию, а главы их семей репрессированы. В 30−31-х годах треть колонии была выслана в Архангельскую, Читинскую и Куйбышевскую области. В 41-м году все немцы из Александертальской колонии были насильственно переселены в Казахстан.
В числе раскулаченных и высланных в Архангельскую область оказалась и большая семья моего деда Корнея Ивановича Вибе, в которой было тринадцать человек. К концу двадцатых годов в семье было 7−8 лошадей, 10−12 коров, два десятка овец. Такое количество лошадей было обусловлено климатическими особенностями этого района. Там очень короткая весна, и за два-три дня нужно было вспахать все поля и засеять их зерновыми, чтобы молодая поросль могла удержать влагу. Чуть зазеваешься — и ничего не взойдет. Так оно потом и оказалось — колхозы не успевали с посевами, и земля снова превратилась в выжженные степи. Ее перестали обрабатывать.
В 1929 году семья деда вступила в колхоз. Весь сельский инвентарь, весь скот с надворными постройками были национализированы и обобщены. Но за скотиной по-прежнему должны были ухаживать сами, только теперь все мясо, молоко и всю продукцию сдавали государству. Но и в колхозе они работали так же добросовестно, как на себя. Однако, когда их раскулачивали, ни с какими заслугами, ни с тем, что в семье много детей, не посчитались.
Отец вспоминает, как в дом ворвались представители власти и объявили о высылке. На сборы дали всего несколько часов, не велели ничего с собой брать, кроме самого необходимого. Всех на станции загрузили в маленький телячий вагон, в котором ехало еще четыре семьи, и отправили на север. Две недели длилось мучительное путешествие в душном вагоне, в котором все окна были заколочены, и нельзя было никому выходить. В апреле 1930 года состав со спецпереселенцами остановился на «836 км» Северной железной дороги. Это в 300 километрах южнее от Архангельска. Когда их заставили выгрузиться, вся платформа оказалась заполнена малыми детьми. Словно раскулачивали не взрослых, а детей. Здесь были русские, немецкие, мордовские, чувашские, татарские и эстонские семьи, высланные из Самарской губернии.
Потом по зимней лесовозной дороге всех повели в лес. Привели в поселок лесозаготовителей, состоявший из больших бараков. Семья деда вместе с еще пятью немецкими и одной эстонской семьей (всего более пятидесяти человек) была поселена в бараке N 10. В бараке были двухэтажные нары, на которых все обитатели спали, тесно прижавшись друг к другу. В этих антисанитарных условиях кучами расплодились клопы и вши. В одной стороне барака была печка, в другой — длинный стол, за которым все ели. Все взрослые, старше 16 лет, работали на лесозаготовках. Работали в рваной одежде, бабушка постоянно перештопывала ее. Часто мокли и мерзли. Такие условия быстро привели к массовым заболеваниям тифом и другими болезнями. Никакого медперсонала не было. Четверо детей в семье деда умерли в первый же год. Летом 1930 года арестовали его самого, обвинив в контрреволюционной деятельности. В 31-м расстреляли. Бабушку расстреляли в 38-м. Старшего брата и старшую сестру сослали в лагеря, дали соответственно по десять и восемь лет. Когда в 38-м пришли арестовывать сестру Маргариту, от всей большой семьи остался только один человек. Я разыскал все дела родственников, их страшно даже читать. Сплошной произвол, все дела сфабрикованы, все обвинения надуманы. Маргарита — это моя тетя. Она и сейчас жива. Ей 87 лет, живет в Германии, переехала туда в 91-м. Там же живет младшая сестра отца Эрна.
Немцы по эту сторону
Меннонитские общины и в лесных поселках не прекращали своей религиозной деятельности. Проводились общие богослужения, детские и молодежные занятия по изучению Священного Писания. Отца исключили из школы только за то, что на вопрос приезжего инспектора, веришь ли ты в Бога, он ответил: «Да, верю». А старшую сестру моего отца, Катерину, которой было двадцать лет, за то, что она верила в Бога и ходила на богослужения, обвинили в контрреволюционной деятельности и дали восемь лет лагерей.
Во время Великой Отечественной войны немцев на фронт не брали. В марте 1942 года всех мужчин немецкой национальности мобилизовали в трудармию, которая была в ведении НКВД. С этого момента начался новый, самый мрачный период в жизни десятков тысяч граждан немецкой национальности. Военный призыв И. Эренбурга и К. Симонова «Убей немца!» из-за невежества и слепой озлобленности напрямую коснулся и советских немцев, бывших горячими патриотами России. Условия трудармейцев были гораздо тяжелее, чем в лагерях для уголовников. По сути, против русских немцев в тылу тоже началась своеобразная «война» до полного их истребления.
Мой отец с двоими братьями были призваны на строительство Северной железной дороги и отправлены в Котлас. Жили они в лагере, охраняемом восками НКВД, в котором было 10 тысяч человек, в основном немцы из бывшей республики немцев Поволжья. Их разместили в заброшенных овощехранилищах. В каждом овощехранилище были сделаны тройные нары и на них, как сельдь в бочку, набили по две тысячи человек. Постельных принадлежностей не давали. Спали на своих же вещах. Нары были и кроватью, и столом, и местом отдыха. Работали по ночам. На работу выводили под конвоем. До места работы нужно было пройти пять километров. Занимались тем, что вручную разгружали составы со щебнем. Вся территория строительства Котласского узла была оцеплена военизированной охраной с овчарками. Работали по двенадцать часов, и два часа уходило на дорогу. Такие нечеловеческие условия быстро выматывали людей. В считанные дни они превращались в доходяг и умирали.
Люди в зоне жестоко страдали от жажды, которая усугублялась преобладанием в рационе соленой рыбы. Воду выдавали в ограниченных количествах, хотя лагерь стоял на берегу реки. Если кто-либо пытался перелезть через забор за водой, часовые с вышек его тотчас убивали. Люди стали пить воду из луж, вспыхнула эпидемия дизентерии. Смертность приняла массовый характер. Умирали повсюду: в бараках, на территории зоны, по пути следования на работу и с работы. Всюду лежали трупы, которые не успевали убирать.
После окончания строительства железнодорожного моста через Северную Двину трудоармейцев из овощехранилищ стали перебрасывать в другие места. В числе первых 200 человек, этапированных из Котласа в Коми АССР, в Жешартский ОЛП, был и мой отец. В этом лагере заготовляли дрова для паровозов (тогда паровозы работали на дровах). Отец проработал здесь 14 лет. Он выжил только потому, что ему посчастливилось перейти на более легкую работу техучетчика, а потом и бухгалтера.
Среди немцев в лагере много было военных, настоящих патриотов России. Их отправили в лагеря только за то, что они были немецкой национальности. Осенью 1942 года во время очередной проверки было намечено «разжалование» немецких офицеров и сержантов. Там был один летчик, капитан Дрейлинг, коммунист, большой оптимист. Он всех заряжал своей уверенностью, говорил, что Россия победит и справедливость по отношению к русским немцам после войны восторжествует. Когда всех с вещами вывели из бараков на улицу и рядовой охранник срезал шпалы с его гимнастерки, капитан заплакал. Пережить такое унижение он не смог. После этого он совсем сломался, перестал бороться за свою жизнь и вскоре умер.
А вот моему дяде Абраму Фасту удалось сбежать из трудармии на фронт. Он каким-то образом поменял свое имя и фамилию на Корчагина Ивана Ивановича, и уже как русский человек воевал с фашистами до победного конца. Это тот редкий случай, когда немец был награжден в Советском Союзе орденами и медалями. Только после смерти на надгробной плите появилось его настоящее имя. Умер он в 1994 году.
После войны немцам-трудармейцам разрешено было переезжать в места ссылок их родственников и соединяться семьями. Большая часть наших родственников переехала жить в Братск, в Сибирь. Там они воссоединились и живут одной семьей. Мы остались в Жешарте. По окончании сроков заключения к нам в Жешарт из лагерей по ходатайствам наших родителей переехали тетя Катя и дядя Иван. После войны из разряда лагерных заключенных немцы попали в разряд спецпоселенцев. За трудолюбие, исполнительность и организаторские способности их стали назначать на руководящие должности среднего звена: начальниками небольших производств, мастерами, механиками. Моего отца вначале назначили главным бухгалтером ОРСа, а затем главным бухгалтером лесоперевалочной базы. И дальше он занимался такой же финансовой работой.
Пути веры
Меннонитов в России сегодня практически не осталось. Что касается молодого поколения, все мои двоюродные братья служили в армии. Большинство перешло в православие. У меня в семье тоже все православные. Дети крещены в православной церкви. Родная сестра вместе с мужем являются активными православными катехизаторами в Набережных Челнах, оба преподают в воскресной школе, которую сами же и организовали. Крестилась моя сестра уже в зрелом возрасте, когда ей было за сорок лет. Тогда она сознательно пришла к православной вере, но считает, что к этому ее привела старшая сестра отца, та самая тетя Катя, которую судили за веру. Она была светильником веры в нашей семье. После лагеря всю себя посвятила служению своим ближним, многочисленным племянникам, которых воспитала в духе любви и милосердия к ближним. Все, что есть в нас хорошего, это от тети Кати.
Есть среди моих многочисленных братьев из рода Вибе и православные священники. В Томске живет известный правозащитник, мой четвероюродный брат Вильгельм Генрихович Фаст. Он сейчас на пенсии, был доцентом Томского университета, хорошо знаком с Солженицыным. Они долго находились в переписке. Когда Солженицын проезжал через Сибирь в Россию, после того как вернулся на Родину, они встречались. У меня есть фотография, где они сняты вместе.
Так вот, у него сын и два зятя — православные священники. Один зять несколько лет отработал в православной церкви в Канаде. Было ли это обращение вынужденным? Нет, никто, разумеется, нас, Вибе, в советское время из меннонитства в православие не загонял. Никто, кроме страданий, благодаря которым и доросли мы до веры, никогда и никому не обещавшей счастья на этой несчастной земле.
«Моя родина — Россия»
Все мы, кто родился до 55-го года, как только получали фамилию Вибе, автоматически попадали в разряд спецпоселенцев, высланных навечно в места нашего проживания. В 48-м году был указ о выселении детей, внуков и правнуков — всех потомков людей немецкой национальности, где бы они ни находились, — на вечное проживание по месту высылки их родителей. Поэтому родители записали нас, своих детей, на русскую фамилию моей мамы. И большинство смешанных немецких и русских семей, чтобы дети были свободными людьми, давали своим детям русские фамилии. Так мы стали русскими. В 55-м году этот указ отменили, и детям, рожденным после 55-го года, стали оставлять фамилию Вибе.
Когда наступила гласность, действительно многие уехали, в том числе и наши родственники. Мне тоже предлагали переехать. Но я русский человек, я здесь родился, моя мама — русская, моя жена и дети тоже русские, православные. Моя родина в России, куда я поеду? Из чувства патриотизма не хочу покидать свою страну.
В прошлом году мы с дочкой ездили в гости в Германию к моим тетушкам. Там молодые люди собрали всех немцев, которые жили в Александертальской колонии. Все люди верующие, нравственные. Курящим среди двухсот собравшихся оказался один я. Познакомился я там и со своими родственниками. Очень интересно открывать своих новых кровных братьев и сестер, узнавать новые сведения о своем роде. Приятно было узнать, что нас так много уцелело.
Записал Е. Суворов
10 июня 2004 г.
