Реституция для цыгана

В Ингушетии закрыт последний палаточный лагерь для беженцев из Чечни

МОДНОЕ слово «реституция» актуально не только для политиков и общественных деятелей крупного калибра. На бытовом уровне «возврат к исходной ситуации» тоже случается. А в Ингушетии реституция и вовсе становится явлением простым, человеческим и почти обиходным. Русские семьи, покинувшие эту северокавказскую республику в 1992—1995 годах, когда она была по-настоящему «прифронтовой», сегодня возвращаются домой. Мало того, в ингушские станицы потянулись цыгане, и даже китайцы прибыли налаживать свой бизнес…

— Мы коренные ингуши, я в Карабулаке родился, — говорит цыган Андрей Люляков.

— Меня там, куда мы уехали, чеченкой обзывали, — рассказывает русская женщина Галина Нагорная. — Мне даже обидно было, почему, думаю, не ингушкой?

— Ингуш — человека хорошо, — с трудом объясняет причину своего приезда в республику китаец Хоу, который осенью прошлого года приехал с семьей в Назрань из селения Танду на границе с Кореей, и теперь готовит утку по-пекински в ресторане «Пекин» на границе между Сунженским и Малгобекским районами Ингушетии.

В станице Троицкая есть улица с говорящим названием «Международная». Здесь-то недавно и случилась реституция в чистом виде. Уезжая в 1995 году, напуганные гипотетической угрозой «резни русских», семья Димовых продала свой дом соседу-ингушу. Когда, почти десять лет спустя, Димовы вернулись, сосед отдал им дом за ту же цену, что купил. Ни инфляция, ни многократно возросшая стоимость квадратного метра не помешали возобновить соседство: ударили по рукам, расторгли договор и стали жить, как прежде до войны в Чечне и до осетино-ингушского конфликта.

А прежде в Ингушетии жили свыше 40 тысяч русских. В 1989 году ингуши составляли здесь 76 процентов населения, русские — около 14 процентов, другие национальности — немногим более 10 процентов. К началу же проведения Всероссийской переписи 2002 года это соотношение в корне изменилось: 84 процента ингушей, 1,5 процента русских, 15 процентов остальных. Так аукнулись доносившиеся из соседней Чечни лозунги «Русские — в Рязань, ингуши — в Назрань, армяне — в Ереван!»

«Стыдно было за себя, когда беженцы отсюда бежали, противно было, оскорбительно, ведь они нас боялись, поддавшись провокациям, — делится Радима Албакова из станицы Орджоникидзевская. Ее дом с большим внутренним двором, увитым виноградом, как итальянский патио, примыкает одной стороной забора к православной церкви. Радима — «новая ингушка», она держит небольшой бизнес в виде частной кондитерской, обожает принимать гостей и считает самым страшным проклятием, если тропа в дом зарастет. Орджоникидзевская — старинная казачья станица, русских соседей-друзей у Радимы раньше было очень много: «Нам без них скучно, а их там, куда бежали, чучмеками зовут. Мы им говорили — не уезжайте, я не политиканка, но уверена — это все искусственно нагнетается, кто знает наш народ, никуда не уедет».

Соседство с православной церковью для мусульманской семьи Албаковых — все равно, что отделение милиции во дворе: покой и благодать, и дом, и дети под охраной, даже когда взрослые на работе. Отец Радимы учил ее: ислам, христианство или буддизм — никто не знает, что истинно, это мы все ТАМ узнаем. «Пусть для меня здесь будет католичество, — показывает Радима в один угол своего тенистого двора, — здесь — христианство (показывает в другой), там — индуизм, а я буду посередине».

Ни в какой другой проблемной точке на глобусе мне не доводилось слышать, чтобы у мусульман с православными были общие церковные праздники. А здесь — пожалуйста: «Мы на их Пасху ходили, они на нашу Пасху заглядывали». Радима с соседками пекли для русских куличи, русские помогали им по окончании уразы лепить галушки с мясом.

По словам настоятеля Покровской церкви отца Варлаама, за последний год домой в Ингушетию вернулись около 300 человек русских. Все идут в церковь — отметиться: «Батюшка, мы вернулись». Сам отец Варлаам пять лет назад ехал в Орджоникидзевскую из Ставропольского края не без опаски: его предшественника, отца Петра, летом 1999 года похитили неизвестные. Прибыв в Ингушетию на время, «на разведку», отец Варлаам решил остаться: «Я увидел отношение к церкви — это была совсем другая ситуация, чем та, которая представлялась из газет или по телевизору». Никакой пресловутой нетерпимости, а даже наоборот: идет священник по станице в облачении, ему уважительно уступают дорогу. Чудеса, да и только. Для строительства новой церкви нужно было разбирать сараи, пришел сосед-ингуш, дедушка лет под 80: «Давай я тебе помогу». Отец Варлаам был поражен такому гостеприимству. Сегодня новый православный храм возводят совместно — ингуши и русские, в прошлом году из бюджета республики на строительство выделили 20 млн. рублей. Три православные церкви и одну синагогу планируется построить в Ингушетии в ближайшие годы. Выделяются деньги и на содержание старого русского кладбища, чтобы те, кто вернулся, могли навестить могилы родных.

Галина Нагорная уезжала из Орджоникидзевской в 1992 году. До тех пор она не особо разбиралась в «национальном вопросе» — нужды не было, в одном классе учились ингуши, армяне, русские: «У меня дедушка грузин, бабушка — местная казачка, папа — белорус, а я — кто? Гибрид. Еще хуже — у меня старшая сестра замужем за осетином, здесь жили». Когда начался осетино-ингушский конфликт, соседи-ингуши на всякий случай три дня прятали сестру с мужем у себя в доме. Потом их вывезли в Грозный, где тетка жила. Думали — в безопасное место, а туда танки пошли. Сестра с семьей побежали дальше, в Ростовскую область. За сестрой сорвалась Галина с мужем и двумя детьми, поддавшись, по ее словам, общему психозу. Уехала в город Прохладный, что в Кабардино-Балкарии. Встретили ее там более чем холодно: своим, мол, работать, жить негде, а тут еще понаехали всякие. «Захожу в магазин с детьми, в нас пальцами тычут: во, чечены явились». Ребенок старший однажды заявил, что больше в школу не пойдет, задразнили вконец. Не выдержали, плюнули и уехали обратно, на голую кочку, как говорит Галина, зато в родную станицу. Жить поначалу негде было, по квартирам скитались, и вот недавно администрация купила квартиры нескольким таким же, как Нагорные, русским «возвращенцам».

«Коренному ингушу» цыгану Андрею Люлякову, как он говорит, «государство» строит сегодня дом в станице Троицкая. Цыгане уезжали из Троицкого, испугавшись войны в соседней Чечне. Работы в Краснодарском крае не находилось, а пятерых детей одним цыганкиным гаданием не накормишь. Андрей Люляков — кузнец, делает и грабли, и тяпки, и подковы, и навесы, даже запчасти. Здесь у него заказов хватает. «Мне что нравится, — объясняет цыган свою любовь к ингушам и Ингушетии, — здесь обычаи красивые, законы строгие, все, как у нас, у цыган. У нас калым при сватовстве дают — у них дают, у нас невест воруют, у них воруют. У меня вот сноху недавно украли, месяцев пять назад. Теперь, смотри, стоит, улыбается, довольная. Конечно, красивый обычай, это ж как театр, ну представь, тебя бы украли, неужто не понравилось бы?»

Но больше всего нравится цыгану институт старейшин, который действует в каждом поселке. «К старейшине подойдешь, и милиция не нужна, он куда быстрее любой конфликт решит». Так, однажды поехал отец Андрея на базар в Грозный, по дороге в его «Газель» сзади врезался чеченец. Хотели чеченцы, рассказывает цыган, хатенку старую забрать по такому случаю — в счет оплаты ремонта. Но местные ингуши во главе со старейшинами собрались, пригласив того чеченца. Если, говорят, наш цыган виноватый, значит, мы отдадим деньги сами, со своего кармана соберем, чего это стоит. Если нет, говорят, лучше, мол, цыгана не трогай, уезжай, пока цел.

И тот уехал, потому что понял: здесь своих несправедливо обидеть не дадут, а чужих, видимо, тут просто не бывает.

«Сацита» по-ингушски значит — «лишний», «ненужный». Может быть, к палаткам на территории Ингушетии это горькое слово и применимо, но уж точно — никому из тех людей, кого сегодня приютила эта многострадальная республика, оно не подходит.

10 июня 2004 г.