 |
| Русский вестник | Борис Лукьянов | 17.05.2004 |
В последний раз тема русской души всплыла для меня в связи с книгой Юрия Мамлеева «Россия вечная» (Москва, 2002 г.), в которой ее автор попытался еще раз бросить нашу душу на чашу весов, на противовесе которой лежало на этот раз не перо богини Маат, а опыт автора, заслуженного эмигранта и диссидента, а ныне уважаемого и желанного гостя в издательствах и журналах любезного Отечества.
Должен признаться, что я не сторонник того, чтобы кто-то писал о своей Родине книги с эпитетами «вечная», «уникальная» и т. п. Потому что, во-первых, на нашей грешной земле ничего вечного, увы, не бывает хотя бы потому, что все изменяется, а во-вторых, не думаю, что с другими народами надо соревноваться с помощью подобных эпитетов.
Обратимся, однако, к самой книге. Давно я не узнавал столько нового о самом себе и своих соотечественниках. От Мамлеева я узнал, что мы — не одиноки во Вселенной, ибо, как он убежден, «Вечная Россия» отражается и «на уровне других русских существ в иных мирах» (с. 164). Поскольку вряд ли Австрия, Германия и другие страны, где побывал писатель, тянут на «иные миры», — остается допустить, что Ю. Мамлеев имеет какой-то личный доступ в черные дыры, белые карлики и прочие явления звездного пространства.
Но гораздо интереснее для меня другое, — «русские существа». К «россиянину» я уже привык. Теперь, видимо, надо привыкать и к «существам». Но это, конечно, не все. К навязшим в зубах оборотам о «загадочной русской душе» Ю. Мамлеев добавляет новые штрихи. У него уже само «русское бытие» загадочно (с. 143), а для его обитателей (нас с вами) он старательно ищет какую-то особую нишу в бытии. И находит. Так, он согласен с А. Дугиным, что существуют «животные, демоны, ангелы, люди и русские» (с. 143).
Что мы — не животные и не демоны, это, конечно, приятно. Но что мы, в отличие от «людей», должны числиться отдельно, в какой-то специальной рубрике, — это, прямо скажем, настораживает. Не слишком ли круто? А крутизны хватает. Только я смирился с тем, что я — «загадочный», как теперь мне нашли родственников в «иных мирах», куда нас из-за нашей «апокалиптичности» (Господи Иисусе!) так тянет, ну так тянет. Что одним из важнейших свойств нашей («национальной»! — с. 116) души является «прорыть щель в Иное» (там же).
Вот страсти-то! Всю жизнь живу среди русских, сам русский, _ а что я такой загадочный и апокалиптичный, — не подозревал. Опросил всех своих знакомых, не встречал ли кто загадочных русских душ, — никто! И я не встречал. Всякие попадались. Умные и глупые, добрые и злые, скрытные и нараспашку, малознакомые и не очень, — но ни одной «загадочной»! Живут себе, работают, и никто, ни в московских своих квартирах, ни на дачных участках — не роют щель в иное. Видимо, Ю. Мамлеев живет в какой-то другой России, чем я и мои знакомые русские люди. По крайней мере, ни в ком из них не заметил я ни тайного, ни явного желания «взорвать мировую гармонию», каковое, по Мамлееву, скрыто в нашей душе (с. 115). Вот для чего мы, оказывается, «роем щель в Иное», — чтобы его взорвать!
Ю. Мамлеев не только повторяет уже приевшиеся клише разных русофобов и путаников вроде Чаадаева (недаром же ему возражал Пушкин!), но и добавляет новые несуразицы, так что порой думаешь, уж не пародирует ли он кого?
Опять эти школярские перепевы о «бесприютстве», «сиротстве» (с. 115) о «русской тоске» (с. 117 и др.), «тревоге» (с. 112), «беспредметной русской тоске» (с. 113), «тоске по Внереальности» (с. 112), и даже — «внеонтологической тоске» (с. 112).
А чтобы мы не вздумали возражать, Мамлеев подавляет нашу волю суровыми философскими понятиями: эта тоска имеет «фундаментальное метафизическое значение» (с. 112). Вот и возрази ему! А если пикнешь, тотчас последует «контрольный выстрел» каким-нибудь новым словечком вроде «концентры» (с. 127, 128, 137).
Тоска в России, конечно, встречается, да и как не тосковать, живя на одну зарплату? Но чтобы «внеонтологически», чтобы «внереально», чтобы «реальность именовать тюрьмой» (с. 112), это значит, во-первых, клепать на русского человека, а во-вторых, повторять зады не только давно преодоленного самой Церковью раннего христианства, но и поздней античности, например, стоиков.
И где увидел Ю. Мамлеев «сакральный хаос в нашей душе»? (с. 115). Где — «парадоксальную бездну»? (с. 112). Ну всмотритесь в наиболее часто мелькающие на экранах телевизоров лица, да что там, возьмите самых отборных, наших депутатов, — и где вы увидели там «бездну»? А простые труженики, пожалуй, заподозрили бы в авторе какие-то нехорошие намерения. «Бездна»! Придумают же!..
Но, может, Мамлеев видит что-то больше, чем мы? Может быть, побывав, скажем, в Швейцарии или Германии, начинаешь лучше понимать Россию? Тогда мы обречены, живя в ней, не понимать ни страны, ни самих себя. Но вот что касается лучшего понимания России самим Мамлеевым, тут возникают большие сомнения.
Например, Ю. Мамлеев отводит особое, прямо-таки провиденциальное значение русской литературе. Она-то и русскими нас учит быть (с. 30), и «сакральна» для нас (с. 10). Мы это слышали не раз. Но ведь есть и другие голоса, даже не считая В. Розанова, которые не столько однозначно празднично оценивают роль русской литературы в нашей судьбе.
Учила быть русскими? Но если мы в таком жалком положении, — значит, плохо учила? Правда, есть еще вариант: учила хорошо, но мы — бездарные ученики. Но в таком случае уж «Вечной России» мы никак не заслуживаем!
А может быть, льстила нашим порокам? Баюкала? Лелеяла национальные слабости? Почему не поставить вопрос и так?
Но Ю. Мамлееву все в России видится в каком-то австрийско-швейцарском свете. Вот ленивец и наше национальное проклятие — «Обломов».
Всякий русский должен, мне кажется, испытывать стыд, если его сравнят с этим лежнем или рассмотрят в тебе его черты. Не то Обломов для Ю. Мамлеева. Оказывается, его «неудачная жизнь» — это «плата за грандиозность Русской Души» (с. 42). Позвольте. Это у кого «грандиозная душа»? У Обломова? Что-то не вяжется. У Штольца? Тогда получается, что грандиозная душа — у одного, а платит — другой. А вообще-то, диван ленивца — плохой постамент для памятника русской душе.
Или вот еще пример понимания этой души Ю. Мамлеевым. «Блок, может быть, самый национальный русский поэт ХХ века после Есенина» (с. 12). За Есенина — спасибо, не ждали. Но далее: «Блок поистине уникален, ему нет равных в поэзии ХХ века, он подлинный Данте русской поэзии» (с. 15), и т. д., и т. п. И это всерьез?
Блок, конечно, хороший поэт. Но «самый национальный»? Каким деревянным ухом надо обладать, чтобы это написать! Блок — наименее национальный поэт в русской поэзии, даже если сравнить его с людьми меньшего дарования. Холодный, отстраненный, — вот каким мне видится Блок.
А иногда кокетливый и жеманный со своими немецкими «прекрасными дамами» и «незнакомками». Дела не спасает и его цикл «На поле Куликовом», «Двенадцать», и еще десяток стихов, в которых можно усмотреть что-то похожее на национальное чувство. Или Мамлеев полагает, что его выражает то, что он сам назвал «черной музыкой» Блока? (с. 113).
Или нашего европейца прельстили знаменитые строки:
«…Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!» (с. 327)?
Ю. Мамлеев и цитирует и приводит полностью стихотворение Блока:
«Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням
И, с головой от хмеля трудной…», которое заканчивается:
«Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне».
Вольному воля. Но нам, живущим почти на сто лет позже Блока, теперь хорошо известно, что Россия такой не была. И если бы Блок, Волошин и многие другие светлые головы лучше ее понимали, они бы, может быть, не допустили революции или хотя бы придали ей другое лицо. О том же, что Блок плохо понимал Россию, свидетельствует и как раз приводимое Ю. Мамлеевым стихотворение. Ведь в нем, по Блоку, христолюбивый русский блудник «слюнит купоны», прячет их в «комод». Но Россия-то была в преобладающем большинстве крестьянской страной, а Блок описывает нам какого-то лавочника. Пусть любуется им, но зачем приписывать его черты всей России?
Зато Николаю Клюеву, отнесенному знатоком русской души к «самым органичным» нашим поэтам, Ю. Мамлеев находит удивительное обозначение: «русско-утробные поэты» (с. 89). Мало ему нашей души, «утробу» подавай! Синонимом «утробы» у Мамлеева выступает еще «нутро» (с. 138), каковому, как он полагает, претит «засилье порядка вообще» (с. 138), поскольку «Русская Душа склонна к негациям хаоса, к анархии» (там же). А потому, дескать, нам нужен хоть и порядок, но свой, — «не посягающий на наше нутро» (там же).
Если все это видеть в русском, то, пожалуй, можно найти и «бездну», и «хаос» (смягчив его словечком «сакральный»), и все остальное.
У Ю. Мамлеева постоянно сочетаются прямо-таки убийственные характеристики русского человека с какой-то нелепой, несуразной лестью и преувеличениями. Так, он вдруг откроет, что «излишняя активность» противоречит «русской идее безграничности» (с. 112). То есть, Обломов хоть и ленив и лежит на диване, но малый не прост, ему идея безграничности не позволяет двинуться с места.
А то вдруг Мамлеев напишет: «непроявленность России» (с. 13). Это мы-то?! Создавшие могучее государство на одной шестой части суши, отбившие нападение всех внешних врагов, давшие гениев во всех важнейших областях человеческого творчества? И до сих пор не «проявились»? Ю. Мамлеев понимает, что сказал что-то непотребное и тут же отвешивает фунт изюму с сахаром, чтобы подсластить пилюлю: эта «непроявленность», мол, «оставляет поле для тайны, свободу космологического движения, возможность поцелуя, направленного в неизвестное «(с. 13).
Господи, и эта безвкусная трескотня претендует на какие-#то «разгадки» и просто внимание читателя? Ну кого могут обмануть в наше время все эти словечки из философского словаря или затхлых статеек начала прошлого века?
Правда, у Ю. Мамлеева встречаются верные наблюдения и даже здравые суждения, вроде того, например, что «Запад никогда не позволит нам стать великой процветающей державой, если это будет от него зависеть» (с. 234). Да, правильно. Но можно ли стать «процветающей державой», если большей части ее граждан внушают ложное представление о самих себе? Если им буквально вдалбливают, что они не «люди», а какие-то особые, ненормальные, загадочные существа?
Я, например, чем дольше живу, тем больше поражаюсь загадочности европейской души. И многого там просто не понимаю.
Не понимаю, почему французы, одна из самых просвещенных наций Европы, отдали свою национальную героиню, спасшую страну, великую Жанну д’Арк на сожжение врагам, англичанам (что последние и совершили с большим удовольствием). Не понимаю, почему стыдятся и замалчивают (нет даже маленького музея) другую героиню — Шарлотту Корде, о которой один француз написал, что это была самая прекрасная женщина Франции, а другой, немец, член революционного конвента, как раз в минуты казни воскликнул, что она «Выше Брута!»
Не поддается никакому объяснению жестокость культурных европейцев. Эти сто лет гугенотских войн во Франции с Варфоломеевской ночью, эти десятки тысяч повешенных «бродяг» (т. е. попросту крестьян, согнанных с земли) во время «огораживания» в Англии. Этот миллион замученных, утопленных, сожженных, повешенных, запытанных до смерти женщин и мужчин во время «охоты на ведьм» (больше всего отличилась Германия). Практически все страны, от солнечной Италии до сумрачной Швеции вписали свою страшную страницу в культурную историю Европы. А в этой истории есть, между прочим, пытки и сожжение малолетних детей, заподозренных в колдовстве.
Стоит почитать сегодня приговор лондонского суда бывшему канцлеру Томасу Мору, позднее причисленному католической церковью к святым, — по этому приговору можно ставить фильм ужасов о садистах-маньяках в судейских мантиях.
Об инквизиции, преступлениях папства, нарушениях международных договоров, вероломстве европейских правителей не говорю лишь из-за их общеизвестности.
И ведь рядом с этими ужасами — Шекспир, Гете, Шиллер, Моцарт, Бетховен, Верди!.. Вот где настоящие, не выдуманные загадки!
И это лишь малая часть вопросов, возникающих при попытках понять, почему средний европеец так легко превращается в «орудие всемирного разрушения», по известному определению К. Леонтьева.
Как скажем, умудрились немцы с их богатством философских идей создавать одну за другой искусственные, нелепые системы, своего рода выставку интеллектуальных уродов, вызывавших отторжение, а то и смех уже у их ближайших читателей и последователей? Вспомним, что говорил Шеллинг о Гегеле, Кант о Фихте, Гегель о Канте и т. д., не говоря уже о «черных метках» («бред», «идейный калека» и т. д.), которые послали немецкому идеализму в лице его виднейших представителей Шопенгауэр и Ницше. Зато Фридрих Энгельс, словно искупая вину перед учителями, назвал предшествующую философию «классической», хотя уж чего-чего, а «классичности"-то в них не было ни в одном — от Беме до Маркса.
Вот где настоящее горе от ума и сплошные загадки, а вы нам про хаос и бездну.
А взять сегодняшний день? Европа, изобретательница «категорического императива» в морали, спокойно живет по двойным стандартам. Пострадав от фашизма и едва унеся от него ноги (с помощью ленивой и бездеятельной, если верить Мамлееву, России), она поддерживает фашизм в Прибалтике, исламский фундаментализм на Балканах. И т. д. Бомбить больницы и роддома в Сербии, например, во имя «демократии», как оказалось, вполне вписывается в моральный кодекс строителя новой Европы (ведь ясно же, что без согласия европейцев США не решились бы на свои действия на Балканах).
…Сплошные загадки. А почитаешь наших интеллектуалов, _ действительно тоска берет. Любитель поэзии Мамлеев, расхвалив утробных и не очень, «самых национальных» и не очень поэтов, два раза цитирует только одного и одни и те же строки — Георгия Чулкова. Что же он у него нашел?
«Россия счастие. Россия свет.
А может быть, России вовсе нет» (с. 112, 124).
Ну, спасибо мудрец. Должен, однако, разочаровать любителей тайн, хаоса, беспорядка и бездн. России хоть и осталось меньше, чем было, но она есть. Даст Бог, и дальше будет.
Но без тошнотворной лести ее мнимым достоинствам и погребальных комплиментов ее загадочности. Ну может ли принять нормальный русский читатель такую, например, похвалу: «Русская классика, при всем ее мировом уровне, включает в себя… еще и надмировой, русский уровень, уровень распознавания тайны самой России» (с. 27). Ю. Мамлеев напоминает мне тех людей небольшого роста, которые, чтобы казаться выше, стараются все время встать на цыпочки. Мало вам «мирового» уровня, так подайте еще «надмировой»! 35 тысяч одних курьеров!..
Стоит ли удивляться, что наш автор с большим почтением относится к А. Дугину, которого именует «одним из самых глубоких мыслителей современной России», и цитирует его сочинение «Русская вещь» (с. 86). Но именно А. Дугин писал в этой самой «Вещи» (русской ее называть не хочется) о полной анормальности русской жизни», о том, что «Россия _ страна сна», что «лица русских людей не держатся в памяти» и тому подобное (т. 1, с. 226, 228).
То-то русские девушки берут призы на европейских и мировых конкурсах красоты, а парижские топ-модели специально заботятся о том, чтобы русским не дали визы для въезда в Париж. Не Бог весь какой теннисистке, но чем-то сводящей с ума молодых людей во всем мире Анне Курниковой за одно участие в турнире, по слухам, предлагают 250 тысяч долларов. Хоть это-то лицо, надеюсь, запомнили?
Закончить эту грустную заметку я хочу еще раз признанием, что в книге Ю. Мамлеева немало верных и даже тонких наблюдений, как о России, так и о Западе (хотя идея о том, что Запад — это «труп» — с. 26, 46 и др., — несколько поднадоела и звучит невежливо).
Но как раз в наличии хороших страниц я вижу наибольший вред книги Ю. Мамлеева, ибо согласившись с верным, читатель может некритично заглотить и неверное, т. е. всю эту псевдофилософскую, провинциальную галиматью, оскорбительные и клеветнические по своей сути измышления о русской душе, России и русских людях.
А у них сегодня так много проблем, что только этого дурмана в головах им не хватает. Хотя, может быть, по Мамлееву, это и к лучшему? Считает же он, исказив, правда, при этом известные слова Достоевского о счастье русского народа, к которому примешивается страдание, — что у русских прямо-таки «любовь» к «страданию», «к самой чистой субстанции страдания» (с. 114).
Ну, если так, то на этом фронте все обстоит благополучно. Страданием мы пока обеспечены. Вопрос лишь в том, согласятся ли русские, что это непременный атрибут «вечной» России.
14 мая 2004 г.
