Мука русского пьянства

Два сакральных продукта представлены в библейской истории: хлеб и вино. Это то, что может питать человека, давать ему физическую силу. Это и то, что дает ему духовную энергию — Хлеб и Вино как Тело и Кровь Христовы в важнейшем христианском церковном обряде Евхаристии (Благодарении). И хлеб и вино — труд солнца. Без солнца не вырастет пшеница, не нальется колос, не созреет виноградная гроздь. История народов начиналась с семейства Ноя и его сыновей Сима, Хама и Иафета. Патриархи человечества были столь праведны, что Ной, выращивая впервые лозу, запьянел от виноградного сока и уснул обнаженный. Его сын Хам (с древнеевр. черный, жгучий) посмеялся над отцом, позвав посмотреть на его позор, братьев. За этот поступок Господь наказал Хама в лице Ханаана, его черных потомков. По божественному проклятию они должны быть навсегда рабами в шатрах Сима и Иафета. Вот так закончился первый опыт общения человека с вином.

Известно историческое свидетельство о выборе веры русским князем Владимиром и произнесенная им тогда фраза, которая стала для русского народа частью национального характера — Руси есть веселие пити. И если раньше русский человек веселился от медовухи и пива, то теперь ему надо что покрепче. Хотя еще средневековые иностранные хроники путешественников в Русское государство, и, в частности, Псковскую землю, фиксировали пьянство местного населения. Шотландец из английского посольства, направлявшегося в Московию через Псков, был очень удивлен, что в праздник чудотворца Николая (зимний Никола) в сугробах валялись пьяные женщины. Так что пьем мы давно, не первый год и даже не первое столетие. Но врагов побеждаем, космические корабли запускаем, пока успешно строим капитализм. И пьем страшно и безнадежно. Так надо ли по этому поводу горевать и беспокоиться, если пьянство — некий крест нации, народа? Вы видели непьющего мастера? А знаете ли вы поговорку: руки золотые — горло луженое? Вы видели непьющего, талантливого человека? А существуют ли в природе пьющие маньяки? Нет. Когда-то на Руси жил подвиг юродства Христа ради. Один из его видов — пьяный юродивый. Как бы пьяный. Он мог и не пить вовсе, а притворяться, чтобы все видели как это не по-человечески, а по-скотски — напиваться.

Сейчас, когда в России ежегодно строятся и открываются детские дома для детей, брошенных матерями-пьяницами, проблема пьянства, алкоголизма становится одной из национальных, серьезных проблем. Ведь очень скоро «выпускники» детских домов, а это, как правило, больные дети с девиантным поведением, пополнят наше общество. И неизвестно, кого будет больше: детдомовских или тех, кто вырос в нормальной семье. Нормальных семей все меньше и меньше, как и нормальных детей.

Пьянство — тема известная, широко представленная в прессе, но, к сожалению, как констатация. Эта трагическая проблема современного российского общества не обсуждается и не изучается. Что-то есть в этой теме трудное и страшное для всей российской истории, прошлой и настоящей.

2. Личные истории.

Я выросла и очень долго жила в коммуналке. И видела, как наш сосед дядя Сережа, хороший человек, хороший муж и отец, выпив лишнего, доставал пистолет и бегал по комнате за женой. Он был талантливым розыскником — милиционером. Наша соседка Ленка, несчастное существо с маленьким сыном, моим ровесником, и грудной дочкой (муж был посажен) каждый день принимала гостей — мужчин, выпивали и веселились. Я иногда сидела в кампании и ела вкусную кильку с картошкой в мундире. В нашем двухэтажном доме был один сильно пьющий мужчина, рабочий мужик, которого все провожали осуждающими взглядами. Он был черен от водки. Люди пьющие тогда были отмечены осуждением, и бросались в глаза. Но это было военное поколение, поколение тех, кто воевал или видел, переживал войну. Иногда мне думается, что сейчас самые пьющие 50−60 летние, наверное, тоже дети войны, этого ужаса оккупации, крови, голода, которое передалось нам от наших родителей. Этот ужас, продолженный Афганом и Чечней, мы запиваем до сих пор, иногда захлебываясь. Другой случай: муж и жена, двое детей. Рыжие, красивые дети, рыжий папа, рыжая мама. Мама пила по-черному, потом захлебнулась в «рвотных массах» и умерла. Папа пил, но держался, работал. Пытался жениться. Жена — бывшая пьяница, кодированная. Жил — жил рыжий, а потом повесился. Дети выросли. Сначала в тюрьму сел сын, потом — дочь. Выйдя из тюрьмы, дочь стала гнать самогонку и продавать. Ее клиенты: от бомжа до «женщин с высшим образованием». Потом родила ребенка, на вырученные деньги купила мебель и железную дверь. Еще: жену с четырьмя детьми бросил муж, женщина крепилась, потом запила, лишили материнства. Старший сын прошел Афганистан, брат ему не простил, что не забрал его из детского дома. Все четверо детей, и братья и сестры, взрослые люди, страшно пьют. Насмотришься такого, и приходит в голову вполне трезвая мысль: с какого горя сейчас так пьют, как в последний раз, будто жизнь кончается? Ответы искать бесполезно, их нет.

Виктор, за пятьдесят, рабочий. Имеет троих детей, есть внук. Первая жена опилась и умерла. Снова женат, венчался, сейчас не пьет: «Мать, бывало, говорила: Выпей, сынок. А я сам тогда еще маленький был, плохо говорил. Все пили: и мать, и отец, и братья. Брат вот недавно умер, ему было под пятьдесят. Меня теща с женой обманули: продали квартиру, а денег мне не дали, остался бездомный. Потом вернулся в Псков, устроился и детей забрал себе. Человек сам себе жертвой не становится. Самое обидное — люди это делают. Они обманывают и меня обманули. Лучше верить Богу, чем людям. Бог не обманет. Я никогда не верю женщинам, потому что женщины могут обмануть».

Владимир, за пятьдесят, искусствовед: Я начал выпивать в институте, на втором курсе. Пили безобидное недорогое вино, водки не знали. Это было скрепляющим, соединяющим моментом в среде чужих людей. Глубинно я верю, и сомнений нет особых в том, что чрезмерное употребление спиртного (не будем говорить пьянство — это порок или не порок, болезнь не болезнь) недобрая сторона жизни. Иногда она на человека действует крайне отрицательно, иногда она ему не мешает. Эрнст Неизвестный рассказывал, что он выпивоха и драчун, но при всем том, он как проклятый раб работает, и эта сторона не заслонила ту сторону, которая известна многим как пьянство. Работа, труд — не видны, а пьянство видно. Я не могу отнести себя к людям такого высокого творческого порядка, но по роду своей деятельности с такими людьми связан. И мне доставляет особое удовольствие возлияния с друзьями, мне с ними интересно. Я не агрессивен и становлюсь добрее, когда пью. Это, возможно, ущербно, но не вижу здесь явного порока и беды. Возможно, к сожалению, это одна из частей моей жизни. Без этого можно обойтись, и у меня нет желания сесть и выпить просто так, одному. Конечно, испытываешь чувство вины, оно угнетает, иногда не помнишь чего-то, что-то смутно помнишь. В любой семье в таких случаях есть проблемы. Может, это самый тяжкий груз, который испытывает моя семья. Но я не обижаю людей, по крайней мере, я такого не помню. Когда идет застолье, физиологически человек становится откровеннее и открытее, вино действует как лекарство от боли. Могу и трезвым общаться и общаюсь. Я не пью, когда есть какая-то серьезная работа, когда я не вижу своих друзей. Наверное, с возрастом мы становимся хуже, попадаем в жесткую модель сосуществования с алкоголем. Но, я думаю, что найду в себе силы не пить. Хотя, кто знает, где эта грань? Может, я ее уже перешел и самообманываюсь.

Женское и мужеское пьянство? Разница есть. Общая — женское пьянство во всех отношениях более печально. От чисто эстетического впечатления от пьющей женщины до осознания того, что ты видишь в пьющей женщине, может, более, чем в пьющем мужчине, крах государства, общества. В пьющей женщине это наиболее явственно.

Нина, высшее образование, пенсионерка: Пьянство гнездится в самых темных уголках человеческой души. У меня иногда бывает такой страшный внутренний зов. Самое лучшее вообще не начинать. Если я выпью, то пью до последнего, до бесчувствия.

Однажды у меня рухнули все планы, которые, как я думала, уже реализовались. Это был страшный кризис, когда мне казалось, что все потеряно. Я была на грани, но это не перешло в клинику. Потом стала думать и решила, что надо думать о семье, о муже. И снова запила. Руки опустились. Почти год пила каждый день. Пока не испугалась — на кого похожа стала. Причины все во мне, хотя у меня пьющий муж. Вино стала пить со второго курса института. Однокурсницы пили и курили. Потом и я к ним присоединилась. У меня изначально слабый характер, поддающийся любому влиянию, а особенно отрицательному. У всей страны слабый характер. Все происходит, может быть, из-за недовольства собой, своей жизнью. Все хотим журавля в небе, а синица в руке не устраивает. А дотягиваться до журавля сил нет, да и желания. Мы не умеем радоваться жизни, которая есть. Зависть — двигатель пьянства. Всё это уходит в какую-то глубину, о которой мы не догадываемся. Может, пьянство русским досталось изначально, как наказание. Это ведь в генах. Кто может сказать: у меня в роду не было пьющих? Легче сбегать за бутылкой водки, если тебе плохо, чем в церковь сходить. В церковь пьяный не пойдешь, там нужно все из себя выворотить. Легче пить, чтобы не так страшно было. А страшно бывает.

Когда-то, в Михайловском, где жил Поэт в ссылке, окрест появились слухи от соседей — помещиков: «Он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино». Вино было французским, дорогим. И стаканами пить считалось верхом расточительства. Пушкин об этих слухах знал, поэтому и появились в «Онегине» такие строчки, а брату Льву по этому поводу написал: «О, это уже слава! Да я часто пью и часто двигаю стакан, но редко, редко лягу пьян». Как-то трудно представить себе пьющего аристократа. Рабочего и интеллигента можно, аристократа — нет. Хотя знает наша история и царей-выпивох, и господ-пьяниц. Один из персонажей в «Очарованном страннике» Лескова, горький пьяница, признавался, что как-то решил бросить пить, но потом раздумал: «Я брошу, а кто-нибудь другой поднимет. Пусть уж лучше я буду мучиться». Раньше русские люди, как православные, более отчетливо понимали, что пьянство — это грех, это мучение, это стыдно. Пили и мучились.

3. Нынче.

Была коммунистическая эпоха очередей и пустых прилавков, была и перестройка, которая сломала миллионы судеб, как война. Теперь, вроде люди получили чего хотели, и колбасу разную, и выезд за границу, и частную собственность, а у помойки столпились те, кто не пережил перемен, те, кто захлебнулся. Русская деревня осталась без народа, там тоже допивают и доживают своё старики. А пить начали не вчера. Пили всегда. И пьют не только в деревне. Пьют рабочие и интеллигенты, богатые и бедные, пьют потому, что случилось горе, и пьют потому, что есть всё.

Известный сатирик Михаил Жванецкий считает, что пьянство — это национальное спасение. И, возможно, он прав. В русской жизни, в ее устройстве, в ее социальных и политических бурях нет логики, а есть постоянные изнуряющие противоречия. Русский человек не принимает жизни, не осознавая этого. Он не соглашается с ней в глубине своей «загадочной русской души», он бунтует против жизни и против себя. И этот бунт, этот уход в самого себя — пьянство. Пьянство как тюрьма, в которую ты закрываешь себя. Правда, есть особенные пьяницы — философы. Для них питие, как способ существования. Но разве пьянство — это не образ русской жизни, не спасительный путь? Пьянство — это крест, который мы взяли на себя добровольно и который несем, едва живые. Добровольный крест, «самодеятельный» до добра не доведет. И он гораздо тяжелее, данного Богом.

Ныне пьянство превратилось в алкоголизм. Стало производством второсортного народа. Возможно, еще и потому, что национальный продукт, вино русского причастия — водка стал частным, из государственного делания перешел в частные руки. Водка плохая, некачественная. Больше дурит, чем веселит и пьянит. В нынешнем пьянстве много безнадежного. Нынешнее пьянство пол-страны сделало сиротами. В пятиэтажном панельном доме, где живут мои друзья, тридцать шесть вдовиц от пятидесяти до восьмидесяти лет. И их мужья полегли не на фронте. Но ведь есть же люди, которые не спиваются, работают, радуются жизни. Я выросла и живу в обычной человеческой среде. И вижу, как спиваются целыми домами, как практически в каждом доме, а то и в каждом подъезде, гонят самогонку. Я понимаю, что пьянство — это выбор. И за редким исключением, сознательный выбор. Нынче этот грех пьянства не только грех против себя, но и против своих детей, своей семьи, грех против жизни. Как-то один пьяный мужик на улице сказал: «Мы пьем, потому что вы нас не любите». Возможно, он и прав, чем меньше любви в этом мире, тем больше водки. И русское, широкое пьянство, ставшее заурядным алкоголизмом, это уже грех всего народа, это наказание, которым мы наказываем сами себя. Но это все — таки еще и мука мученическая. Вечная пьяная мука юродства — тоска по человеку и настоящей жизни. И с этой мукой никому не справиться, кроме Бога.

6 мая 2004 г.