Музей ткнул башней в небо

В Музее имени Пушкина открылась выставка «Вавилонская башня. Земля-небо». Выставка показывает, что в вопросе о возможности достижения небес с использованием лестниц, строений и природных возвышенностей осталось много неясного. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.

Перед критиком, рецензирующим данную выставку, стоит неприятная задача. Ее подготовила заместитель директора ГМИИ Ирина Данилова, искусствовед выдающийся, коего критиковать невозможно. Можно избрать вариант мягкого несогласия, но такой номер тут не проходит, это все равно, что махать веером на святое. В жесткой форме тоже невозможно, потому что это еще хуже, чем в мягкой. Остается только хвалить, но подводит сопротивление материала.

Выставку с двух сторон оформляют две «центральные» вещи — в одном торце повешена компьютерная распечатка «Вавилонской башни» Питера Брейгеля, в другом — фотоколлаж Дворца Советов. И то и другое — сегодняшнего изготовления, художественного смысла не имеет, а имеет символический. Это точки отсчета. В вопросе о Дворце Советов куратор испытывал неловкость, но не из-за банальности сопоставления, а потому, что хотелось сопоставить работу Брейгеля еще и с башнями ВТЦ, рухнувшими 11 сентября. В торце зала фотографии башен ВТЦ как-то зримо толкаются с Дворцом Советов, но все же не выталкивают. Все-таки пока сопоставление Вавилонской башни с ВТЦ, видимо, еще не отстоялось, и ему не место в музее.

Между этими двумя точками развешаны остальные произведения, а также большие плакаты с текстами Ирины Евгеньевны. Состав материала вызывает представление о широком хождении интересующего куратора мотива. Тут и древнерусская иконопись, и Ренессанс, и Новое время, и ХХ век. Не совсем, однако, понятно, какой мотив автора интересует.

Есть несколько Вавилонских башен — это понятно. Есть, кроме того, довольно много просто башен — древнерусских башенок, средневековых донжонов и крепостей, изображенных художниками от Ренессанса до XIX века, и даже башня де Кирико. Некоторым усилием воли можно признать, что все эти башни отчасти вавилонские. Переход символических значений, архетипы — бывает. Рядом, однако же, с картиной Рейсдала, изображающего пейзаж с башней, куратор вывешивает русскую икону со столпником, сопровождая это текстом «нельзя не сопоставить изображения башен с русскими образами столпников». А мне кажется, как раз это можно не сопоставить. Потому что иначе у зрителя возникает впечатление, что столпник сидит на башне. Между тем столп — это никакая не башня, а трибуна, и подвиг столпника заключается вовсе не в том, чтобы сидеть и скучать заточенным в башне как царевна, а в том, чтобы проповедовать с трибуны (пусть и посредством молчания).

Далее Ирина Евгеньевна сообщает нам на плакате: «В византийской и древнерусской иконописи старозаветная башня-лестница уступает место легкой деревянной лестнице, приставленной к облакам». Это очень тонкая фраза. Она создает ощущение, что в ветхозаветные времена были кирпичные лестницы, которые впоследствии сменились деревянными конструкциями. Однако же на самом деле все ветхозаветные кирпичи нарисованы в ренессансные времена, то есть после древнерусской и византийской иконописи. При этом одно просто не имеет отношение к другому, потому что это разные мотивы. Один — Вавилонская башня, символ божественной кары за гордыню. Второй — лестница Иакова, лествица, символ восхождения человека к Богу. Они друг друга не сменяют. Они вообще про разное.

Этого Ирина Евгеньевна замечать не хочет, потому что тогда у нее из выставки выпадают все лестницы, а их много. Мало тебе древнерусских — тут еще и масса ренессансных, которые, по ее мнению, являются секуляризованным вариантом иконописной лестницы. Это потому, что там наверху лестницы из двух-трех ступенек стоит какой-нибудь значимый герой, а в небо лестница не идет — секуляризация. Вообще-то за таким типом изображения стоит простая форма пьедестала, которая опять же связана с трибуной. Никакого отношения ни к Вавилонской башне, ни к лестнице Иакова пьедесталы не имеют, но тут как-то это тоже соединилось. Мало того. Еще в выставку добавили несколько примеров бытового жанра XIX века, где тоже есть лестница. Скажем, французская прачка стирает, а еще лестница сзади. Как отмечает куратор, религиозный смысл здесь утрачивается, но остается некий лиризм. И откуда он остается? От Вавилонской башни? От столпников? От византийских икон путем метампсихоза во Францию?

Ну и, наконец, просто перл. Помимо всего этого на выставке представлено несколько пейзажей, где на равнине есть гора. Просто как возвышенность. В этом куратору тоже увиделся момент связи не знаю уж с чем. Бывает в поэзии такой прием — рифма неизвестно с чем. Тут как раз такой случай.

Непонятно, как на это все реагировать. В России страшно мало концептуальных выставок про классическое искусство, и любое движение в этом направлении вроде бы надо приветствовать. Не говоря уже об огромных заслугах Ирины Евгеньевны перед отечественным искусствознанием, заставляющих с огромным вниманием относиться к любым ее деяниям. Но все ж таки не может быть концептуальной выставки с настолько непродуманной концепцией. Концептуальная выставка — это когда куратор знает, что он хочет сказать. А когда он что-то чувствует, но еще не придумал что, это какой-то мыслительный кисель. Нельзя так выставки делать, это компрометирует и тему, и куратора.

Впрочем, есть один поворот, который все это дело объясняет. В центре Пушкинского музея на лестнице расположена скульптура Александра Бурганова «Лестница в небо». Я не знаю, кто разрешил вносить в Пушкинский музей такую халтуру, но она — центр выставки. Она представляет собой железную лестницу-стремянку, наверху у которой сделана композиция типа семисвечника, только вместо свечей — руки. А внизу на ступеньках лежат два крыла, одно золотое, а второе черное. И руки, и крылья сделаны из гипса и вылеплены так, что вызывают острое ощущение оставленности мировым художественным гением. Что касается самой лестницы, то это промышленное изделие, и к нему претензий нет. В теме черного и золотого крыла видится некая амбивалентность стремления к небесам, но мысль о том, что летающие ангелы лазают на небо по лестнице, ни с чем не сообразна. Что хотелось сказать, кроме того, что переполнило, неясно. Но все развешанные вокруг картины как-то комментируют это произведение. И у господина Бурганова не пойми что, и в мировом искусстве то же самое. Хочется на небо, но как? То ли башню построить, то ли лестницу к облаку приставить, то ли на пьедестал залезть — мы пока не решили. Но хочется.

7 мая 2004 г.