 |
| Православие.Ru | Андрей Мельков | 22.04.2004 |
А.Х. Востоков был первым представителем сравнительно-исторической школы в русском языкознании. В своих трудах он занимался вопросами происхождения старославянского языка, соотношения церковнославянского языка и светских славянских языков и т. п. Сравнивая данные различных языков, устанавливая их родство, А.Х. Востоков разработал новый для того времени метод, который назвали сравнительно-историческим.
Этот строгий научный метод Востокова, его всестороннее пользование филологическими средствами применил к необычайно богатому собранию памятников русской старины — к рукописям Синодальной библиотеки в 50-х годах XIX столетия Александр Горский. Его труд, написанный совместно с Капитоном Невоструевым был построен на основании выработанного Востоковым метода.
Имя протоиерея Александра Васильевича Горского (1812−1875) неразрывно связано с историей Московской Духовной Академии. «Ему она обязана своим расцветом и первенствующим положением среди других академий России, которое она сохранила за собой до самого конца Синодального периода».[ii] Личность А.В. Горского оказала колоссальное влияние и на широчайший спектр явлений в русской церковно-исторической, филологической и богословской науках, ставшее следствием его всесторонней научной и церковной деятельности.
Главным предметом ученого была история Русской Церкви. Одним из основополагающих моментов в разработке этой области исторического знания является многогранный труд Горского по описанию славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. «Это не только описание рукописей в собственном смысле слова, это сразу и обоснованная оценка или характеристика памятников и их значения, как исторических источников… Непреходящая ценность его работы в том, что вместо внешнего описания он дал исследование. В особенности это относится к описанию библейских рукописей: до сих пор оно сохраняет огромную важность как опыт по истории славянского текста Библии».[iii]
Чтобы правильно понять какие задачи ставил Горский в работе над описанием рукописей, и какими методами при этом руководствовался, как вообще он работал над исследованием все этого необъятного рукописного материала, сначала следует рассмотреть предыдущую деятельность ученого, в которой постепенно развивался его дар археографа.
Александр Горский, как всякий начинающий исследователь, приступая к изучению памятников древней литературы, шел неуверенно, на ощупь, вырабатывая себе приемы, сбиваясь с пути, недоумевая, что взять и что отбросить; останавливался на пустом, мелочном и пропускал важное, серьезное. К тому же, тогда почти совсем не было критически обработанных памятников, которые могли бы облегчить работу ученого.
Когда Горский в первый раз с одним только «Словарем духовных писателей"[iv] митрополита Евгения (Болховитинова) в руках начал заниматься изучением церковных и литературных памятников древней Руси, в истории литературы был возбужден живой интерес книгой Н.А. Полевого «История русского народа».[v] После «Истории Государства Российского"[vi] Н.М. Карамзина эта книга послужила для молодого исследователя источником знакомства с русской стариной. В Духовной Академии Горский нашел человека, который сумел направить его интерес к изучению старины — рукописей Академии и Сергиевой Лавры. Это был его друг Филарет (Гумилевский), известный историк русской Церкви, автор «Обзора духовной литературы»,[vii] впоследствии архиепископ Черниговский. Поступив под научное руководство Филарета, Горский сразу почувствовал слабую сторону исторического труда Полевого, сразу почувствовал поспешность выводов исследователя, так что сам уже мог указать на пробелы в этом труде.
Первые занятия Горского были направлены на изучение истории русской Церкви, где он поставил задачей проследить, как христианское учение прививалось к русскому народу в различные периоды исторической жизни. «Во всей истории христианской Церкви, — говорит Горский, — раскрывая историю ее учений, мы следим, собственно, за постепенным раскрытием христианского учения. Здесь должно смотреть на то, как учение прежде распространялось, как прилагалось к уму, как раскрывалось и в чем обнаруживало свое действие».[viii] С этим и связан постоянный интерес Горского к внутренней жизни самого церковного народа: как принималось христианское учение в быту и в жизни. Поэтому его интересовали не столько официальные документы, сколько памятники литературы, особенно жития и проповеди, приоткрывавшие доступ в этот внутренний мир церковной старины. И именно от этих занятий Горского исходит его определение задачи русской церковной истории: изложить жизнь русского народа как общества верующих, задачи, которая не была осуществлена до настоящего времени.
Работая над этой проблемой, Горский обратил внимание на важный проводник христианских идей в языческую массу русского славянства — на литературу и проповедь. Таким путем он подходил к изучению литературных памятников русской старины. Касаясь направления греческой Церкви в то время, когда русские заимствовали христианство, и, находя «скудность учительных людей», Горский путем строго научного изучения русской истории пришел к интересным выводам о том, что христианское просвещение утверждалось на Руси главным образом при помощи славянской Библии. «В Греции Х века обязанность проповедовать лежала на епископах, а не на пресвитерах. То же было и у нас. Проповедников сравнительно с потребностью было мало. Греческие проповедники изгнали всякую простоту. Славянский перевод книг Иоанна Дамаскина не мог быть книгой народной, ибо здесь много было непонятного. Истинной драгоценностью оставался один перевод Св. Писания. Не только в домонгольский период, но и в позднейший, нельзя отрицать слабого понимания христианства в народных массах и некоторых руководителях Церкви: чем же стали бы они поддерживать христианское просвещение в народной массе при скудных средствах? Поддерживать практикой, храмами, богослужением?"[ix]
Изучение русской церковной истории опиралось у Горского, как видно из этого отрывка, на широкое и близкое знакомство с историей христианской Церкви вообще и греческой Церкви в особенности.
Так, если отечественные памятники не представляли Горскому указаний на отдаленные факты русской церковной истории, он обращался к Церкви Константинопольской и там находил объяснение. Таким методом объяснил Горский утверждение святителя Алексия в сане митрополита. Памятники русской церковной литературы, наоборот, объяснили ему темные вопросы в истории Константинопольского патриаршества. Митрополит Киприан, описывая жизнь святителя Московского Петра, говорит о перемещении тогдашнего Константинопольского патриарха; факт, неизвестный в греческих источниках. Таким образом, без дополнений митрополита Киприана не стало бы известно о насильственном свержении с престола патриарха Филофея.
У Горского изучение древнерусской литературы и истории Русской Церкви всегда идет рука об руку с изучением Византии. Указывая на слабое распространение просвещения в народной массе, Горский вскрывает одну из коренных причин явления, известного под именем раскола, а сравнительное изучение им судеб Русской и Греческой Церквей еще более проливает свет на это явление. Объясняя историю раскола, Горский сумел сохранить историческую истину в чистоте, не поступаясь ею для предвзятых воззрений. Он, как мудрый историк, комментирует сам исторический факт, а не обличает старообрядцев. Горский сожалеет, что на помощь истине призывается явный подлог. В древних памятниках церковной литературы он указывает следы «двукратного аллилуйя» и двуперстия, законность которых доказывал митрополит Московский Даниил[x] еще до знаменитого Стоглавого Собора. В никоновском исправлении церковных книг Горский находил недостатки: близость перевода даже с утратой смысла. В угоду полемическим целям Горский никогда не прибегал к софистике, опровергая антиисторическое мнение о том, будто Стоглавый Собор не имел юридического значения.
Главное достоинство историческим исследованиям Горского придает то обстоятельство, что он работал по рукописным источникам и руководствовался при этом строго научным методом. Поэтому ученые труды его носят печать редкой самодостаточности; природное дарование его прошло строго научную школу. Прилагая свои знания к сокровищам древней русской словесности, которые находились в библиотеках Лаврской, Академической и Синодальной, Горский находил в этих неизданных памятниках истории уяснение минувших судеб Русской земли. Узкие пределы одной научной специальности не удовлетворяли исследователя. Горский усвоил все пособия для филологической и исторической критики источника, палеографию, изучил славянские наречия, русский язык в его историческом развитии.
Появление в печати «Описания русских и славянских рукописей"[xi] Румянцевского музея А.Х. Востокова застало Горского в полном обладании памятниками древнерусской и славянской письменности. Усвоив сравнительно-исторический метод Востокова, Горский превзошел его глубиной и широтой своего богословского образования, столь необходимого для верной оценки памятников древнерусской литературы. Превосходное знакомство с византийской литературой помогло Горскому критически оценивать ее влияние на литературу славян: сербов, болгар и русских. Образование Горского и его палеографическая опытность были так значительны, что он без труда объяснил алфавитную таблицу, пред которой в бессилии остановился Востоков. Но помимо обширной эрудиции, сама область исторических наблюдений Горского была неизмеримо богаче той, в сфере которой суждено было работать Востокову. Последний изучал те славянские рукописи, которые находились в руках Н.П. Румянцева, да немногие рукописи, принадлежавшие прежде А.С. Норову и Д.А. Толстому. Горскому же были открыты библиотеки Троицкой Лавры, Московской Духовной Академии, Волоколамского монастыря и, наконец, Синодальная библиотека.
Что же представляла собой Московская Синодальная библиотека во времена Горского? В ней было собрано столько старинных книг, рукописей, бумаг и актов, что все это представляло богатейший материал для истории русской Церкви, какое не могло дать ни одно хранилище, ни одна библиотека.[xii] Между тем материал этот оставался научно не востребованным: за неимением настоящего указателя или каталога, им почти не возможно было пользоваться, хотя нужда в использовании всего этого богатства для ученых историков и филологов появилась уже давно. Светские исследователи, занимавшиеся историко-филологическими разысканиями, не раз упрекали, и вполне справедливо, духовные власти в их нежелании исправить положение.
Наконец инициативу положительно разрешить возникшую проблему взял на себя митрополит Московский Филарет. В мае 1849 года он писал ректору Московской Духовной Академии архимандриту Алексию (Ржаницыну), впоследствии архиепископу Тверскому: «Говорят, чужие люди предпринимают без нас для синодальной библиотеки то, о чем я давно думаю, не достигая дела, — именно составление отчетливого каталога, и даже помышляют о напечатании. Посему скажите цензорам, чтобы, если что в сем роде явится в цензуру, удержать от пропущения, без представления Св. Синоду. И я желаю знать, если что такое встретится. Но как желательно нам самим, так и нужно, сделать дело, за несделание которого могут укорить: то поговорите с г. Горским, не возьмется ли он за сие дело с несколькими сотрудниками, которых можно было бы взять в Москве и которых дело он направлял бы и поверял, посещая Москву по временам. Займитесь сею мыслию и дайте мне ответ».[xiii]
Очевидно, что замысел митрополита Филарета относительно Синодального книгохранилища был в том, чтобы ввести весь этот новый рукописный материал в научный оборот сразу же с надлежащим толкованием в русле церковной традиции. Поэтому и хотел он это поручить «своему» человеку, которым являлся А.В. Горский, не желая допустить вмешательства «чужих», светских исследователей. Письмо иерарха Московского решило дело. После разговора ректора с Горским Александр Васильевич взялся за дело.[xiv]
Сначала необходимо было найти способного помощника. Будучи профессором, Горский знал всех студентов — и заканчивающих Академию, и окончивших ее. Предстояло выбрать одного из них себе в сотрудники. И внимание Горского остановилось на преподавателе Симбирской Духовной семинарии Капитоне Ивановиче Невоструеве. Когда Невоструев был еще студентом Академии, он уже обнаружил наклонности к занятиям историей и археологическим изысканиям. Сделавшись преподавателем, он начал с усердием заниматься отечественной стариной, изучая архивы и составляя описания монастырей Симбирской епархии. Горский же, с которым Невоструев по окончании Академии вел частую переписку, был ему деятельным советником в этом начинании. Именно этого талантливого ученика и решил привлечь Горский к работе над описанием рукописей Синодальной библиотеки. И после получения на это согласия Невоструева, 30 июля 1849 года последовал указ Священного Синода о поручении А.В. Горскому и К.И. Невоструеву составить описание славянских рукописей, хранящихся в Синодальной библиотеке.[xv] А уже с осени того же года началась усердная работа по описанию рукописей.
Само собою понятно, что такое большое и необходимое дело, за которое принялся А.В. Горский вместе с К.И. Невоструевым, требовало обстоятельных предварительных обсуждений задачи, порядка и способов, как его вести. Поэтому исследователи выяснили сначала цель своего труда и составили для него особые правила. По их планам, описание должно было явиться не в виде простой описи, служащей к охранению рукописей, или подробного перечня заключающихся в них статей, а в виде серьезного ученого библиографического труда. Цель работы должна была заключаться в том, чтобы «представить более отчетливое о них (т.е. рукописях и статьях) понятие в соображении по вопросам ученой изыскательности, обращающей внимание и на содержание и на язык древних памятников письменности. При этом по характеру этих памятников, большею частью церковных, ученые изыскания преимущественно должны были служить к объяснению истории церкви, ее литературы и древностей».[xvi]
Сама работа должна была проводиться по таким правилам: «1) Рукописи располагались по их содержанию, а затем — рукописям одного содержания дать место одним за другими, по времени их написания. 2) Каждую рукопись описывать как бы она одна и была в виду у описателя, но настолько, насколько она представляет в себе особенностей, не повторяющихся в рукописях одного с нею содержания: отмечать приметы библиографические, между прочим, и правописание; обозначать содержание тем подробнее, чем оно более отлично от содержания таких же других и при этом, имея в виду разбор нескольких рукописей одинакового содержания, обозревать их общее содержание в разборе древнейшей из них; выписывать все приписки и т. п. 3) С разбором рукописей, заключающих в себе замечательные памятники литературы, соединять разбор самих памятников в отношении к содержанию и к языку; а при разборе переводов и в отношении к правильности передачи подлинника. 4) Для оценки переводов и извлечений из произведений греческих и других чужеязычных, всегда отыскивать источник, которым пользовался переводчик или извлекатель — и если нет его в печатных изданиях, искать в греческих рукописях, в синодальной библиотеке или в других доступных. 5) Все, что заслуживает особенного внимания и исследования, как в главном содержании рукописи, так и во вставных статьях и в приписках, должно быть по мере возможности исследовано и объяснено. 6) Все выписки из рукописей, как бы ни были они велики или малы, должны быть передаваемы в описании с буквальной точностью».[xvii]
Сама работа исследователей шла приблизительно по такой схеме. Первоначальное описание определенной рукописи делал на месте Невоструев, который работал в Московском Кремле, в Чудовом монастыре. Он анализировал рукописи, делал сличения, высказывал свои предположения и соображения. Тетрадь с такими описаниями пересылалась затем к Горскому, и тот, где требовалось, исправлял ее и снабжал своими дополнительными замечаниями филологическими, историческими и др. Переписанная набело в Москве тетрадь, опять отправлялась в Сергиеву Лавру к Горскому, уже для окончательного им утверждения. Иногда описание производилось по-иному: Горский брал сам из Синодальной библиотеки какую-нибудь рукопись, делал по ней заметки, и переправлял ее к Невоструеву, который приступал тогда к самому описанию. И опять из Чудова монастыря тетрадь с изученным материалом отправлялась в 60 километровое путешествие в Лавру к Горскому.
Всегда эти тетради описания, составленные Невоструевым, возвращались Горским, испещренными замечаниями, дополнениями и вписками Александра Васильевича. Эти корректурные исправления, которые пересылались вместе с многочисленными письмами, полны такими же указаниями и сообщениями.[xviii] Пересматривая снова все это, К.И. Невоструев мог видеть, что он написал лишнего и чего не дописал, как лучше можно пользоваться теми же данными, которые он сам извлекал из рукописей, как вести дальше дело анализа и изучения рукописей. Невоструев все эти выводы принимал к сведению, и в очередной раз переделывал свою работу. И в Лавру посылался вместе с рукописью новый, если можно так выразиться, доклад. Тетради Невоструева получали окончательную редакцию, когда Горский подвергал их новой рецензии. Но часто бывало, что строгий ученый был снова не удовлетворен. Он замечал, «что сделаны ненужные выписки из статей, сборников, тут пропущено важное, характеристическое, там слишком много сказано о личности писателя, там вывод слаб, там ничтожен, там не подтвержден, здесь слишком смел и неосторожен. И опять из Лавры идут новые уроки чудовскому исследователю, опять одеваются тетради со всех сторон крестами: крест на излишних выписках, крест на шатких выводах, крест на неосторожных словах, горячих отзывах, и сверху зачеркнутого невоструевского текста мелким письмом лаврского ученого идут окончательные выводы, выраженные энергичной критикой, с необыкновенной точностью и простотой. Эти перемененные, переделанные тетради, с окончательными выводами, не встретят уже, конечно в Чудове ни проверки, ни изменений».[xix]
Из этого становится ясно, что хоть Невоструев и был подготовлен к делу описания своими симбирскими занятиями стариной, но недостаточно. Горский на первых порах разъяснял ему, на что необходимо обратить внимание при чтении и изучении рукописей, советовал опускать неважные подробности вроде описок, перестановок слов, учил, как определять древность перевода и особенности языка, как производить сличения и выборки. «Ученические ошибки пестрят в первой тетради Невоструева. Он видит древность там, где представляются испорченные, непонятные переписчику формы; он видит древность там, где выказывается местный выговор. Горский устраняет эти ученические ошибки своего сотрудника, но с той скромностью и осторожностью, которая не может оскорбить ничьего самолюбия, он видит в своем сотруднике промахи грубые, обмолвки ученические, но постоянно третирует их как ученые мнения, с которыми он не соглашается. На всех этих, так сказать, интимных внушениях лежит постоянно печать самой широкой гуманности».[xx]
Эти письма, тетради, поллистики, вшитые и вложенные записочки, личные беседы с Горским имели большое значение для Невоструева. Он постепенно совершенствовался, учился, приобретал навык и умение разбираться в рукописях, чтобы с пользой и плодотворно работать. Такая совместная работа и общение с Горским развили, перевоспитали и усовершенствовали Невоструева. В свободное от работы с рукописями Синодальной библиотеки время, Невоструев много занимался также изучением древнерусских памятников.[xxi] «Не забывал Невоструев и материалы, собранные им во время работы в Симбирске. Он подготовил и выпустил ряд исторических описаний и публикаций документов по истории монастырей,[xxii] соборов и храмов Симбирско-Самарского Поволжья».[xxiii] И это, конечно, была школа Горского, в основе которой лежали те филологические и лингвистические принципы археографической работы, которые были выработаны при Описании собрания рукописей Московской Синодальной библиотеки.
Черновые тетради «Описания» имеют в этом отношении и необыкновенно важный библиографический интерес. Больше половины текстов, выписок, материалов Невоструева перечеркнуто, брошено как ненужный хлам; погрешности, промахи, догадки устранены; все это Горский сопровождает новыми цитатами, длинными критическими комментариями взамен выписок ученических, незначительных и бесплодных для вывода.[xxiv] Посылая Невоструеву ряд своих многолетних наблюдений, основанных на глубоком критическом изучении как синодальных, так и лаврских рукописей, Горский ставит ряд новых, частных вопросов: «поищите, справьтесь, отметьте, объясните, докажите».
Само «Описание рукописей» навсегда останется капитальным трудом Горского. Это есть сокровищница критически очищенных фактов для истории языка, как русского, так и древнеславянского. По широте плана оно не имеет в себе ничего подобного в европейской литературе. Исследователь поставил себе задачей представить не сухое описание многих рукописей, но историческую судьбу тех литературных произведений, списки которых попали в Синодальную литературу. Доведенное до конца, выдержанное по первоначальному плану и исполненное с тем критическим тактом, при той громадной эрудиции, какой обладал Горский, «Описание» дало нашей науке критическую историю всей допетровской словесности. Собранный и переработанный Горским материал дал неоценимые сведения в области историко-литературных изысканий, обогатив историю не только нашей литературы, но и историю литературы византийской. Держась сравнительно-исторического метода изучения, Горский, прежде всего, стремится разыскать начальный греческий и латинский текст, затем подвергает подробному рассмотрению их переводы, из сочинений не изданных делает подробные извлечения. Он не скрывает ни от себя, ни от читателей трудности предстоящей задачи, но эти трудности побеждаются и приводят к новым открытиям в области греческой литературы.
Например, изучение славянских рукописей Синодальной библиотеки дало возможность открыть «Слова» знаменитого противника Оригена — Мефодия Патарского, совершенно не известных западным ученым в ту пору. Науке были впервые явлены древний Патерик греческий в славянском переводе, описанный патриархом Константинопольским Фотием по главам, но на греческом языке не известный, новые отрывки из известной «Лествицы» Иоанна Синайского, «Наставления» апостола Иакова к иудеям, новое «Слово» Феодора Студита, «Слова» Симеона Нового Богослова, частью неизданные или вовсе неизвестные по-гречески, открылась новая редакция христианской переделки сочинения стоика Епиктета, приписываемая св. Максиму Исповеднику, в 100 главах. Горским было установлено, что св. Максим является так же автором сочинения духовно-нравственного содержания под названием «Кормчий», которой нет на греческом языке.[xxv] Ученым были введены в научный оборот первоисточники многих других произведений.
Глубокое знакомство с творениями отцов греческой Церкви дало возможность Горскому определить историческое значение древних произведений славянской литературы. Он до последних мелочей отделил все чудесное и заимствованное в трудах Иоанна, экзарха Болгарского, отвергнув при этом сочинения, неправильно ему приписываемые, заботливо выделил все оригинальное в «Слове» Константина, пресвитера Болгарского.[xxvi] Изучая оригинальные памятники славянской и русской письменности, Горский отмечает все встречающиеся в них указания на нрав и быт народный, все то, что обнаруживало сокровенный родник исторических деятелей и все черты, живо характеризующие определенную эпоху древности. Так, от его внимания не ускользнуло даже мелкое известие о канатных плясунах в Константинополе.[xxvii]
Но основной интерес исследования сосредоточился на разрешении вопроса, который глубоко занимал Горского в течение долгих лет, а именно: «как образовалось то собрание библейских книг на славянском языке, которое мы имеем до первых печатных изданий? И в каком виде вообще было известно слово Божие нашим предкам?"[xxviii] Такая задача исторически становится оправданной, если взглянуть на проблему славянского перевода Библии. Последняя славянская редакция, так называемая Елизаветинская Библия 1751 года хоть и несет в себе печать осведомленной и ревностной учености, но уже по самим фактическим обстоятельствам своего происхождения оказывается ограниченной по качеству.[xxix] Такая неудовлетворенность существовавшим славянским переводом уже давно осознавалась в России и вызывала в научном мире попытки для ее устранения. Еще в 1812 году митрополит Евгений (Болховитинов) уже представлял для напечатания в императорскую Академию наук свое «Исследование о славянском переводе Священного Писания Ветхого и Нового Завета». Автором в основу был положен текст Геннадиевой Библии 1499 года, носящей на себе сильное влияние латинской Вульгаты, а не греческих рукописей.[xxx] Однако, в исследовании преосвященного Евгения, было множество неточностей и ошибок. Поэтому монография митрополита Евгения не была напечатана и явилась в свет только в 1839 году, после смерти автора, и носила в заглавии фамилию не самого митрополита, а профессора Киевской Духовной Академии Ореста Новицкого.[xxxi]
И вот только теперь, при описании славянских рукописей Синодальной библиотеки Горский сделал неоценимый вклад для обеспечения этого предприятия. Он открыл, собрал и обозрел огромный материал и наметил новые перспективы для плодотворной научной работы по генезису и реституции славянской Библии. По справедливому и компетентному приговору профессора Г. А. Воскресенского, это «есть, можно сказать, неисчерпаемая сокровищница критически очищенных фактов для истории священного библейского текста».[xxxii] Одним из многочисленных достоинств этой работы Горского явилось то, что им были заложены ценные приобретения и авторитетные побуждения для дальнейших исследований по данной проблеме.
История славянского текста постоянно затрагивается Горским на протяжении всего «Описания». Он убедительно доказал, что из ветхозаветных книг Библии архиепископу Новгородскому Геннадию были известны в славянском переводе далеко не все. Остальные книги были переведены с латинского языка неопытными справщиками, а книга Есфирь вообще была принята в позднейшем переводе с еврейского. Горский проследил по всем памятникам древнеславянской литературы за текстом Священного Писания и заметил, что древнейшие славянские писатели приводят тексты Писания не согласно с древним оригиналом, а передают его вероятно по своему собственному переводу. Это явление Горский заметил у Иоанна, экзарха Болгарского, в переводе Афанасия Александрийского, сделанного одним из учеников св. Мефодия — Константином Болгарским, в переводе «Огласительных поучений» Кирилла Иерусалимского, относящихся к глубокой древности, в столь же древнем переводе Григория Богослова.[xxxiii]
Таким образом, Горский установил следующую закономерность: чем древнее памятник славянской литературы, тем более славянский текст Священного Писания отличается несогласием и самостоятельностью с древним оригиналом. Он отметил это замечательное явление, поднимая вопрос об объеме и судьбе Кирило-Мефодиевского перевода Священного Писания. Горский не решил этого вопроса во всем объеме, но успел определить важнейшие фазы в истории славянского текста Нового Завета и с помощью тонких критических наблюдений смог определить древнейший первоначальный текст Псалтири, Деяний и Посланий Апостольских.
Описание рукописей, при непосредственном участии Горского, тянулось целых 14 лет. Результатом такой долгой работы было появление в печати, с именем Горского и Невоструева шести довольно объемистых томов, в которых было подробно описано более 340 книг и рукописей.[xxxiv] Этот труд создал Горскому настоящую славу ученого. О нем говорили тогда все: говорили, что по полноте, основательности, глубине и подробности с ним не могут сравниться даже аналогичные описания старейших библиотек Европы, составленные западными учеными.[xxxv]
В 1867 году Академия наук удостоила «Описание» Ломоносовской премии. Первыми сообщить Горскому это радостное известие поспешили его друзья. Академик А.Ф. Бычков, извещая об этом Александра Васильевича, писал ему 2 декабря 1867 года: «Поспешаю передать Вам приятное известие об увенчании Ломоносовскою премиею, во вчерашнем заседании Академии наук, Вашего описания рукописей Синодальной библиотеки, этого многолетнего труда, обогатившего славянскую филологию и нашу литературу многими новыми данными. Академия наук, на основании подробных отчетов, составленных мною и И.И. Срезневским, единогласно присудила Вам и К.И. Невоструеву премию, и таким образом сумела воздать должное и заслуженное труду, которому подобных не много и в Западно-Европейской литературе».[xxxvi]
В официальном отчете о первом присуждении Ломоносовской премии говорилось, что «Описание» представляет собой «такое произведение нашей научной литературы, которого достоинства ставят его в небольшой ряд самых важных явлений нашей нынешней научной литературы, и дают ему право на особенное уважение Академии… явление важное, как в отношении к знаменитому книгохранилищу, заключающему в себе произведения древнего и старинного письма, необходимые для всякого, изучающего язык и литературу русского и всего славянского православия, так и по своему научному значению не только русской и славянкой литературы, но и вообще в научной литературе европейской.[xxxvii]… Таких произведений ума, учености, трудолюбия, внимательности в научной литературе нашей очень не много; немного таких произведений и в литературе западной Европы».[xxxviii]
До наших дней описание собрания славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки, предпринятое А.В. Горским и К.И. Невоструевым сохраняет научную актуальность и служит ценным пособием при изучении литературных памятников и славянских древностей.
[i] См.: Востоков А.Х. Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1842.; Словарь церковно-славянского языка / Имп. АН. От-ние рус. яз. и словесности. СПб., 1858−1861. 2 т.
[ii] Мельков А. Ректор Московской Духовной Академии А.В. Горский и его вклад в развитие русской церковно-исторической науки // Журнал Московской Патриархии. 2002. N 12. С 47.
[iii] Там же. С. 49.
[iv] Евгений (Болховитинов), митр. Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской Церкви. СПб., 1827. 2 т.
[v] Полевой Н.А. История русского народа. Т. 1−6. М., 1829−1833.
[vi] Карамзин Н.М. История государства Российского: В 3 кн., заключающих в себе 12 т. с полными примеч. / Изд. И. Эйнерлинга. 5-е изд. СПб., 1842−1843. 3 кн.
[vii] Филарет (Гумилевский), архиеп. Обзор русской духовной литературы. Харьков. 1859−1861. 2 кн.
[viii] Тихонравов Н.С. Горский и Невоструев // У Троицы в Академии, 1814−1914 гг.: Юбилейный сборник исторических материалов / Издание бывших воспитанников Московской Духовной Академии. М., 1914. С. 343.
[ix] Там же. С. 343−344.
[x] См.: Даниил, митр. Московский. Послания, поучения, Слова — Жмакин В. Митрополит Даниил и его сочинения. М., 1881.
[xi] Востоков А.Х. Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1842
[xii] См. подробно о Московской Синодальной библиотеке: Иконников В.С. Опыт истории русской историографии. Киев, 1891−1892. Т. 1.
[xiii] Филарет (Дроздов), митр. Письма к покойному архиепископу Тверскому Алексию. 1843−1867. М., 1883. С. 45−46.
[xiv] Горский А.В. Дневник / Под ред. С.К. Смирнова // Прибавления к творениям святых отец. 1884. Т. 34. С. 315, 319, 330.
[xv] ОР РГБ, ф. 78, к. 39, ед. хр. 22, л. 1−6.
[xvi] Срезневский И.И. Отчет о первом присуждении Ломоносовской премии // Записки Императорской Академии наук. СПб., 1868. Т. 12. Кн. 2. С. 202.
[xvii] Там же. С. 202−203.
[xviii] ОР РГБ, ф. 78, к. 20, ед. хр. 22, л. 1−71.
[xix] Тихонравов Н.С. Указ соч. С. 352.
[xx] Там же. С. 350−351.
[xxi] Невоструев К.И. Слово святого Ипполита об антихристе в славянском переводе по списку XII века. М., 1868;
[xxii] Невоструев К.И. Описание Симбирского Спасского Монастыря. М., 1855.; О начале Алатырского Киево-Николаевского монастыря // Вестник Западной России. 1866. N 8−9; Историческое описание бывших в городе Самаре мужского Спасо-Преображенского и женского Спасского монастырей // Классика Самарского краеведения: Антология / Под ред. П.С. Кабытова, Э.Л. Дубмана. Самара, 2002. С. 31−44.
[xxiii] Классика Самарского краеведения: Антология / Под ред. П.С. Кабытова, Э.Л. Дубмана. Самара, 2002. С. 32; См. исследования К.И. Невоструева по археологии Поволжья: О городищах волжско-болгарского и казанского царств. М., 1871; Ананьинский могильник Вятской губернии. М., 1871.
[xxiv] ОР РГБ, ф. 78, ед. хр. 11, л. 1−229.
[xxv] Записка Академика А.Ф. Бычкова. Приложение к отчету о первом присуждении Ломоносовской премии // Записки Императорской Академии наук. СПб., 1868. Т. 12. Кн. 2. С. 296.
[xxvi] Там же. С. 296.
[xxvii] Тихонравов Н.С. Ука. з соч. С. 348.
[xxviii] Горский А.В., Невоструев К.И. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. М., 1855. Т. 1. Отд. 1. С. II.
[xxix] См.: Чистович И. А. Исправление текста Славянской Библии перед изданием 1751 года // Православное обозрение. М., 1860. Ч. 1. С. 499−507.
[xxx] См.: Евсеев Е.И. Геннадиевская Библия 1499 года // Труды пятнадцатого археологического съезда в Новгороде. Т. 2. 1914.
[xxxi] Тихонравов Н.С. Ука. з соч. С. 348.
[xxxii] Цит. по: Глубоковский Н.Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. М., 2002. С. 50.
[xxxiii] Тихонравов Н.С. Ука. з соч. С. 349.
[xxxiv] Горский А.В., Невоструев К.И. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. М., 1855−1917. 3 Отд.: Отд. 1. Священное Писание. М., 1855; Отд. 2. Писания святых отцов. М., 1857−1862. 3. Т.; Отд. 3. Книги богослужебные. М., 1862−1917. 2. Т.
[xxxv] См.: Гиляров-Платонов Н.П. Из пережитого. СПб., 1882. С. 96; Воскресенский Г. А. А.В. Горский // Славянское обозрение. 1892. Т. 3. Кн. 10. С. 178.
[xxxvi] ОР РГБ, ф. 78, к. 23, ед. хр. 76, л. 1−1 об. А.Ф. Бычков — А.В. Горскому от 2 декабря 1867 г.
[xxxvii] Срезневский И.И. Отчет о первом присуждении Ломоносовской премии // Записки Императорской Академии наук. СПб., 1868. Т. 12. Кн. 2. С. 196−197.
[xxxviii] Срезневский И.И. Приложение к отчету о первом присуждении Ломоносовской премии // Там же. С. 240.
