 |
| Навигатор | Андрей Кудряшов | 20.04.2004 |
— Оказывается, наш Президент такой мудрый, что мог бы управлять не только Узбекистаном, но и всем миром!..
Так сказали ему воспитатели. Это было 30 марта, на следующий день после взрывов в Ташкенте.
Он знает наизусть и поет по утрам «Сер куеш» — национальный гимн страны. Он убежден, что нормальные подростки должны писать на гаражах и заборах не «Rap», «Eminem» или «Менты — козлы», а «Цвети, родной Узбекистан!» И надо было видеть, как малый чуть не разревелся от обиды, когда из случайного замечания взрослых узнал, что территория и население Узбекистана меньше, чем у «какой-то России». А едва утешился, пошел играть в кораблики, воображая себе, как «флот Узбекистана покоряет заморские колонии». Наставлять малыша в азах истории и географии взрослые до поры не рискнули.
Зато сами серьезно задумались. А чем мы сами отличаемся от него?.. Он в свои семь лет, благодаря одному только дошкольному воспитанию, — уже патриот. В том смысле, разумеется, который этим воспитанием в него вложен. Мы — не меньшие патриоты. Но на свой манер. Без уважения к великодержавной тоталитарной идеологии, будь она узбекской, русской, американской или какой другой. Грозит ли извечный конфликт «отцов и детей» в ближайшем будущем обернуться для нас чем-то вроде современной вариации на тему Павлика Морозова? Мы, разумеется, постараемся этого не допустить.
— Лучше бы узбекскому языку детей учили, чем с малолетства забивать голову идеологией, — возмущается моя подруга.
А уж о дальнейшем, школьном и институтском образовании сына ей, по ее признанию, думать вообще тяжело. Окончить русскую школу в Ташкенте сегодня еще не трудно. Их осталось не так уж мало. Хотя в целом по Узбекистану, по официальным данным, их осталось чуть больше 100. Но основной вопрос — что делать потом? Русские отделения в вузах гуманитарного профиля занимают лишь около 9%, а в технических — не более 25% мест от общего числа учащихся. И весьма значительную часть учебной программы составляет штудирование идеологической литературы. Тогда как их выпускники в последнее время гораздо чаще ищут и находят себе работу в сфере обслуживания, чем в государственных учреждениях.
Мой отец еще несколько лет назад имел маленький, но прочный бизнес на ксерокопировании экзаменационных тестов для абитуриентов в российские вузы. Теперь деятельность их представительств в Узбекистане полностью прекращена. А поступать на учебу в Россию едут уже не многие. Во-первых, учеба за рубежом стала для большинства непосильно дорогой. Во-вторых, выбор будущей специальности прагматически и без иллюзий связывается с планами на дальнейшую жизнь. Русская молодежь, если уж едет учиться из Ташкента в Москву, то с твердым намерением там и остаться. Кто не питает таких надежд, тот почти и не связывает видов на успех в жизни с дипломными «корочками», а рассуждает в том духе, что главное — не выучиться, а устроиться, найти место под солнцем и обеспечить себе хлеб насущный.
Самые популярные сейчас среди русской молодежи в Ташкенте специальности — официант, ди-джей, парикмахер, косметолог, а также компьютерный дизайнер, оператор или системный администратор. В этих сферах деятельности у нас, пусть кустарные, но реальные, приобретенные на практике навыки востребованы пока еще без жесткой связи с высшим или специальным образованием. И молодежь зачастую стремится в первую очередь занять любую подвернувшуюся «свободную нишу», а уж потом думать об образовании, перспективах профессионального и карьерного роста. Надо признать, что этому они бессознательно научились, глядя на нас. Точнее — на ту часть старшего поколения русских, для которой способность адаптироваться к окружающим данностям и смирять свои амбиции стала чуть ли не главной чертой характера.
Можно сказать, что русские в Узбекистане на сегодняшний день расслоились на две группы, различия между которыми настолько заметны, что со стороны может даже показаться, что речь идет о двух разных этносах.
В первую входят собственно граждане России, проживающие на территории Узбекистана, и те, кто по праву рождения или наличию близких родственников имеют виды на получение российского гражданства. Они, строго говоря, уже не живут здесь. Пакуют контейнеры. Бурно сопереживают всем перипетиям современной политической жизни России, взахлеб глотая российский телевизионный эфир. Они уже там — всеми помыслами. Если встречаются, беседуют между собой лишь о том, как «здесь становится хуже и хуже». Все, даже климат.
По результатам переписи населения в 1989 году в Узбекистане проживало 1 миллион 660 тысяч русских. Сейчас осталось не больше миллиона. То есть уехал фактически каждый третий.
Эмиграция из Узбекистана пережила четыре крупных волны. Первая и наиболее многочисленная была в начале 90-х. Ею протестовали против распада СССР и введения государственного языка. В те годы уехало приблизительно полмиллиона.
Вторая волна прокатилась в середине прошлого десятилетия. Месхетинцы тогда бежали из Ферганской долины, в Ташкентской области волновались крымские татары, а в соседнем Таджикистане шла чудовищная по жестокости гражданская война. И многих русских захватила всеобщая паника, настроение беженцев. В этот период страну покидало примерно 40 тысяч ежегодно. Хотя некоторые иммигранты из той волны вскоре вернулись назад, напуганные уже трудностями жизни в постсоветской России в ее смутную ельцинскую эпоху. На фоне тогдашних кризисов Узбекистан казался островком относительной социальной стабильности, «Социалистической Византией».
Третья волна — нынешняя, экономическая. Не все хотят жить на $ 20−30 в месяц. Правда, сейчас русских уезжает уже не больше 20 тысяч в год. По тем же самым экономическим причинам — переезд слишком дорог. Цены на квартиры даже в Ташкенте остаются одними из самых низких в СНГ — от $ 2000 до $ 5000 за комнату. Русские в Узбекистане — почти все горожане. И они не особо стремятся жить в российской глубинке. А приобретать жилье в крупных городах, сравнимых с Ташкентом или, хотя бы, Самаркандом, им не по карману. И тем не менее, по данным посольства Российской Федерации в Узбекистане, в 2004 году ожидают получения российского гражданства 15 тысяч человек.
Ко второй группе принадлежат те, кто здесь родился и вырос, уезжать никогда не собирался или подумывал, но так и не уехал. Тоже по совершенно разным причинам. Многие приняли гражданство Узбекистана «автоматически», под административным нажимом, а некоторые добровольно, по своему выбору. И даже если бы они сейчас захотели этот выбор переменить, в сегодняшней России, при нынешних ее миграционных законах, им практически ничего не светит. Возможно, вполне справедливо. Да и вряд ли они решат уехать, поскольку уже укоренились здесь на уровне плоти и крови.
Они тоже живут раздвоенной жизнью. Внутри квартир и семей сохраняют отдельный быт. То же безраздельное господство российского ТВ. Правда, воспринимаемого куда более критично. Скорее — как повседневное шоу, обязательный эмоциональный допинг, компенсирующий узость круга общения. Плюс милое окружение русских книг, любовно собранных в домашние библиотеки еще по макулатурным талонам времен СССР.
— Мои родители приехали в Узбекистан больше полвека назад из Сибири, на заработки, спасаясь от голода и холода. Их привлекли рассказы о благодатном климате, обилии и дешевизне продуктов, — рассказывает пенсионерка Тамара Вакалова. — Жизнь здесь и мне самой в детстве и юности казалась раем. Теперь все не так. Стало бедно и тревожно. Но чего-то другого я себе уже представить не могу. Родители мои похоронены на местном кладбище. Дети никуда уезжать не собираются…
— Здесь даже ритм жизни свой — гораздо неспешнее, чем в России, — говорит водитель микроавтобуса Антон. — Провинциальность, по-моему, в хорошем смысле. От местного населения мы усвоили особенное гостеприимство, сердечность и теплоту в общении. Может быть, и восточную лень, задумчивость, неторопливость в принятии решений. Честно говоря, с моей профессией у меня была не одна возможность уехать куда-нибудь на Север или даже в Москву. Но я не уверен, что смог бы там прижиться. Не из-за трудностей, а из-за своих привычек. Когда я бывал в России, то ощущал себя там иностранцем. То же наблюдаю и в русских, приезжающих в Узбекистан по делам или в гости, — они другие. Даже те, кто уехал всего несколько лет назад. Они уже говорят по-другому, постоянно торопятся, раздражаются по мелочам. Резкие, шумные, не прислушиваются к собеседнику, не хотят понять, почему местные мгновенно не соглашаются на любое их предложение…
Вне дома и дружеского круга — набор самых необходимых фраз на узбекском. Общепринятые жесты и интонации. Умение «не выделяться на фоне» — не привлекать к себе слишком много внимания, не раздражать окружающих поведением, внешним видом. И это не социальная мимикрия, не лицемерие. Просто уже привыкли осознавать себя национальным меньшинством. Обжились, тоже став коренным населением. В своем роде.
— Мой прадед пришел в Туркестан в 1866 году с войсками Российской Империи.
— А я родилась в Курске, но мои родители получили квартиру в Ташкенте, когда отстроили город после землетрясения 1966 года. Все равно, с детства помню только эти улицы, это небо, деревья…
Рискну даже объявить русских, с рождения проживающих в Узбекистане, пусть даже в первом поколении, особой этнической группой со специфическим менталитетом, психическим складом, даже физиологией. Вроде «африканеров (см. ПРИМЕЧАНИЕ)», которые тоже ведь «не совсем африканцы», но точно уж — не голландцы, не французы, не немцы… Следа не осталось от их былой, слегка высокомерной осанки «советских колонизаторов» и «прогрессивных цивилизаторов». Но лишь возросла мучительная, порой неразделенная, любовь к азиатской земле, ее природе, истории, людям.
Возможно, я несколько преувеличиваю эту любовь, представляя ее отчасти даже иррациональной. Но ведь за почти двухсотлетний период из России в Узбекистан переселялись не только завоеватели, предприимчивые авантюристы, ссыльные или беженцы. Много было, особенно на рубеже 19 и 20 веков, бескорыстных энтузиастов — увлеченных исследователей и просветителей, выдающихся педагогов, самоотверженных ученых и врачей, талантливых инженеров, передовых промышленников. И от их духовной энергии не могло, кроме гордости их именами, совсем ничего не остаться потомкам.
Правда, стоит признать, что сегодняшних русских в Узбекистане не назовешь пассионариями. Наиболее энергичные все же уезжают обратно в Россию, будто бы возвращая ей творческий потенциал. Ташкентский поэт и философ Евгений Абдуллаев однажды назвал русских, оставшихся в Центральной Азии, носителями постимперского «фортификационного сознания», навсегда зачарованными странниками, намеренно погруженными в свое сладкое прошлое больше, чем в проблематичное настоящее или сомнительное будущее. По его мнению, потомки прежних колонизаторов и исследователей сделались смирными, сентиментальными колонистами, которым присущ фатализм, инфантильное и созерцательное отношение к истории вообще и к своей собственной судьбе в частности. В этом смысле, они даже сделались куда большими азиатами, чем узбеки, несмотря на все трудности становления их государственности, уже два века переживающие подъем национального самосознания.
Что всегда выделяет русских в Узбекистане заметно — язык и религия.
Первое, честно говоря, даже менее актуально в многонациональной среде, все еще сохраняющей русский язык как, фактически, единственное на сегодняшний день средство общения между разными нациями. Большинству узбеков для удовлетворения собственного достоинства оказалось вполне достаточно придать узбекскому языку статус государственного, чтобы в повседневном быту перестать настаивать на его исключительной монополии. Стоит хотя бы обратить внимание на то, что треть рекламных щитов на городских улицах или рекламных плакатов в транспорте — на русском языке, а большинство других рекламных текстов вообще публикуется непременно на двух языках.
— Когда я ехал в Узбекистан, больше всего боялся, что меня здесь никто не поймет. Ведь я изучал русский язык, но совсем не знал узбекского, — признался журналист из Сан-Франциско Кевин Грабб. — Однако в Ташкенте я в первый же день обнаружил, что на русском так или иначе объясняются все — от милиционеров до уличных торговцев. То же самое в Бухаре, Фергане, Джизаке и других городах, где мне пришлось побывать…
Два года назад 1-й канал российского телевидения показал очень трогательный сюжет о том, как учитель одной сельской школы ездит в Ташкент на базар, чтобы обменивать выращенные его односельчанами на приусадебных участках фрукты на русские книги. Бывает и так. Но гораздо чаще уважение и интерес к русскому языку у простых людей поддерживается на более практической основе.
Например, в Шахрисабзе местный таксист — таджик, очень правильно говоривший на русском языке, объяснил мне:
— Узбекский язык мы здесь знаем не хуже родного, таджикского. Но когда говоришь с узбеком на русском, ты как бы чувствуешь себя с ним на равных…
— На русском языке говорят мои партнеры по бизнесу, — сказал предприниматель из Карши Одил Батыров.
— Русский язык остается очень важным каналом информации, поступающей к нам извне, — поделился мнением в частной беседе ташкентский кинорежиссер Гияс Шермухамедов. — Просматривая передачи российских телеканалов, читая русские газеты и журналы, где принято представлять разные, даже противоположные мнения и позиции, мы не только знакомимся с актуальными новостями, но и, в известной мере, переносим в свою культуру все то, что кажется нам полезным для ее прогресса. Мои сыновья хорошо знают русский язык, наряду с узбекским и английским.
В то же время один из победителей ежегодного конкурса красоты, молодой ташкентский программист Нодирбек Махмудов, когда к нему обратились за интервью, спросил:
— А вы не могли бы прислать корреспондента, владеющего английским языком?
Спросил, правда, на чистом русском.
Число людей, более или менее свободно говорящих на русском языке, по данным официальной статистики, в 1990 году в Узбекистане составляло еще около 17 миллионов человек. В городах им владело до 70%, а в сельской местности — до 40%. За минувшее десятилетие ситуация, разумеется, переменилась. Но все равно мне до сих пор ни разу не довелось в поездках по стране попасть в такой ее уголок, где не нашлось бы хоть одного жителя, с кем я смог бы свободно объясниться. Думаю, что так и будет еще лет десять.
Перевод же узбекского языка на латинскую графику, не завершенный пока и на государственном уровне, в повседневной практике порождает массу комичных положений, когда узбеки старшего поколения обращаются к русским с просьбами помочь им прочесть «что тут написано». И уж совсем весело стало в последнее время читать некоторые вывески вдоль обочин дорог, вроде «videoprokat», «avtomoika», «kombikorm», «cafe «Тu pica» (двойная пицца) или «vulkanizacia» (вулканизация).
Словом, русский язык в Узбекистане не слишком торопится оставлять свои, некогда очень прочные, позиции. Даже после 1995 года, когда из Закона «О государственном языке» исчезла формулировка об официальном статусе русского языка, как «языка межнационального общения».
Несколько забегая вперед, можно рискнуть прогнозировать в будущем поколении возникновение своеобразного узбеко-англо-русского сленга в местной городской среде. Ведь если старшее поколение русских так и не выучило узбекского языка, отчасти из упрямства, лени и чванства, отчасти из-за негодного преподавания по наспех сочиненным для них административным методикам, то молодежь его сейчас учит вынужденно и… непроизвольно, просто находясь постоянно в среде носителей. А узбеки тем временем учат английский, но не совсем забывают и русский. Три языка, вероятно, смешаются лет через пять хотя бы в профессиональном жаргоне столичного истеблишмента. Нечто подобное уже бывало в прошлом в Центральной Азии с тюркским, фарси и арабским…
Иное дело — религия. Ислам, как бы он ни был близок по духу русскому Православию, для европейцев, славян остается религией… экзотической. Сама идея предопределенности, зависимости судьбы человека от Божьей Воли, как нельзя ближе и понятнее русским в Узбекистане. Но одно дело — философские умонастроения, и совсем другое — повседневный быт. Невозможно вообразить русского горожанина, совершающего намаз. Или русскую горожанку, прячущую лицо под платком.
Узбеки же, все годы господства воинствующего государственного атеизма в СССР остававшиеся мусульманами формально, стремительно возвращают себе истовую религиозность, как на бытовом, так и на мировоззренческом уровне. И не только в селах, но и в больших городах. Еще три года назад нельзя было увидеть такого, к примеру, чтобы мужской персонал бутика европейской одежды в одном из торговых рядов Ташкента в полном составе и при открытых дверях становился на молитву. Сейчас нередка картина, когда молитвенный коврик в положенный час расстилается посреди офиса или прямо на сидениях служебного автомобиля. И это, мягко говоря, при политической подозрительности властей, нередко склонных видеть в религиозном рвении достаточное доказательство фанатизма и экстремизма.
А русские в основной своей массе посещают церковь лишь по великим праздникам, да еще ходят толпами на кладбища в самую Пасху, когда этого, по православным канонам, делать не следует. Но уж идут «заодно, пока время дано…» И когда встают из-за стола, многие совершают мусульманский жест «омовения», не вдумываясь в его смысл, «за компанию», «чтобы не нарушать обычая». Хотя сходить за компанию в хадж или сделать обрезание младенцу, чтобы не нарушать обычая, разумеется, никому и в голову прийти не может.
Чайхана, айван, плов, зира, пиала, арак, арык, базар, чапан, дувал, мазар, медресе, арча, чинар, тут, тугаи, адыры, такыр и т. д, и т. п. — сотни тюркских или иранских слов повседневно употребляются русскими в Узбекистане без перевода, даже мысленного. Потому, что они обозначают реалии, не покидающие даже в снах.
Назову еще два «ключевых» слова. Чилля — сорок дней в середине лета, когда бывает за 40 жары. И сорок дней в середине зимы, когда ночью ниже 0, что для ташкентца или бухарца то же, что минус 40 для коренного сибиряка, — привычно, но от того не легче. Это особенная, некалендарная система исчисления внутри каждого года жизни, которую невозможно проигнорировать. К ней привязано все: мотивы, чувства, жизненный тонус, конкретные планы.
Или махалля — район глинобитных домов с узкими улицами и внутренними дворами в старой части узбекского города, где могут жить твои лучшие друзья, но куда европейцу все же лучше без приглашения не соваться.
Теперь «махаллей» стали официально именовать и кварталы «хрущевок», где-нибудь на Чиланзаре или Юнусабаде — прежде преимущественно европейских районах Ташкента. Но это не отражает действительности. Узбеки из настоящей махалли вселяются в типовые квартиры, тотчас разводя под окнами традиционный узбекский сад с айваном, обустраиваются, насколько возможно, по-махаллински. Но быт их не смешивается с европейским, и наоборот. Не происходит ассимиляция ни в одну из сторон. Махалля остается махаллей, как чилля — чиллей…
Сегодняшние миграционные и урбанистические тенденции, как некогда землетрясение 1966, внешне продолжают стирать некогда топографически очень четкие границы между «колониальными» и «туземными» районами городов. Но образ жизни от этого не нивелируется. Как и в советские времена, городские узбеки не так уж редко вступают в смешанные браки с русскими женщинами. Однако, даже самые «европеизированные» узбечки выходят замуж за русских лишь в исключительных случаях. Причем, куда реже, чем 20−30 лет назад.
Так что отношение русских в Узбекистане к исламу, шариату и традиционному укладу жизни — вопрос, в первую очередь, бытовой. С симпатией и неизменным любопытством относясь к местной религии и культурной традиции, русские не могут приблизиться к ним и потому, что давно оторвались и от своих собственных национальных корней, чрезвычайно «урбанизировались» и «модернизировались» здесь еще в годы СССР, в пику окружавшей их патриархальности. Мы привыкли чтить, чуть ли не больше, чем свои, обычаи наших соседей. Привыкли относиться к ним исключительно бережно… как к дорогим коврам на стенах или редкой керамике ручной работы. Но сами несгибаемо придерживаемся нашего «русского» образа жизни, который, если к нему приглядеться, на самом деле — интернациональный, то есть постсоветский, маргинальный.
И вот эту чрезвычайно хрупкую и неустойчивую, в сущности, иллюзорную «гармонию взаимного невмешательства» в прямом смысле взрывают драматические события последних лет, дней. Рост религиозного самосознания среди мусульман вызывает у многих сочувствие, но большинство настораживает. А кровавые стычки явно на социальной почве, но с религиозной подоплекой пугают всех. Поэтому так трудно бывает правильно разобраться в происходящем. Не журналистам или деятелям культуры, а простым людям, к тому же находящимся под постоянным массированным обстрелом двух яро противоборствующих идеологий — официальных властей с их явно тоталитарными методами и замашками и воинствующей радикальной оппозиции. Простые люди нередко в течение одного дня мечутся в противоположных оценках одних и тех же событий. На них тогда больно смотреть. В такие моменты любая объективная информация, поступающая с исторической Родины, перестает быть развлечением даже для самых скептичных. Всем хочется верить, что со стороны многое может быть видней. И каждому хочется надеяться, что о тебе помнят, не бросят в беде. Все тотчас вспоминают о России.
За рассудительный тон этой статьи, огибающий самые острые углы, выпирающие из повседневности, мне в полном праве плюнуть в лицо, например, русские жители Чирчика — чахнущего пригорода Ташкента, где который уж год бедствуют, перебиваясь, промышленные предприятия. Там в трущобных микрорайонах нищие ловят себе на еду сорок и скворцов, а писатель и художник Вячеслав Аносов ощущает себя счастливым, когда ему удается хотя бы месяца два в году подработать на частной стройке маляром. В городах Алмалыке и Ангрене можно купить пустующую квартиру за $ 50. Русские их уроженцы считают для себя большой удачей найти хоть какую-нибудь работу в Ташкенте. А в Андижане есть такой микрорайон им. Клары Цеткин, где в школах после первого звонка и до конца занятий двери изнутри запирают на ключ, чтобы обезопасить учеников от бандитов и наркоманов. Вообще, когда возвращаешься в Ташкент из иных поездок в глубинку, возникает такое торжественное ощущение, будто бы это и не Ташкент — Москва, Париж, Лондон и Нью-Йорк одновременно…
Но ведь живем же. В Ташкенте, Чирчике, Ангрене или Андижане. И то, что власть, доводящая до нищеты, раздражает все больше — факт, даже не самый актуальный. Ведь мы ее не выбираем, а получаем в готовом виде. Просто потому, что нас здесь меньшинство. Среди 250 депутатов Олий Мажлиса — Парламента страны всего 5 русских. И в органах исполнительной власти или на ключевых должностях в производстве русских остались считанные единицы — в основном в Навоийской области, где сконцентрированы предприятия горнодобывающей отрасли. Еще через пару лет официальные документы местных властей будут переводить на русский язык только в судебных разбирательствах или для того, чтобы ознакомить с ними иностранные СМИ. Действительный выбор сегодня для нас заключается лишь в участии или неучастии в современных процессах, развивающихся, строго говоря, помимо нашей воли. Но лишь в случае этого выбора мы, безусловно, сами достойны той жизни, которой живем. Любым способом обустраивать лишь свою собственную судьбу? Или, по мере сил, помогать прогрессивной части узбекской нации проращивать гражданское общество?..
Смотря всей правде в лицо, русские, оставшиеся в Узбекистане, в любом случае растворятся в местной этнической и культурной среде, став лишь одним из компонентов ее нынешнего этногенеза. И по времени это, скорее всего, займет даже не 2−3, а 1−1,5 поколения. Сегодня в двухмиллионном Ташкенте русских осталось всего 600 тысяч. И смертность среди них значительно превышает рождаемость. Тогда как любые экономические и социальные неурядицы, похоже, не особенно сдерживают прирост титульной нации, активно, на уровне государственной политики ассимилирующей в себя и другие, не русские национальные меньшинства — таджиков, казахов, уйгуров, татар. Времени, чтобы оставить после себя хоть какой-нибудь след у русских в Узбекистане, осталось в обрез.
* * *
ПРИМЕЧАНИЕ: АФРИКАНЕРЫ (буры), народ в ЮАР (3 млн. человек). Живут также в Намибии, Зимбабве, Замбии, Великобритании, США и др. Общая численность св. 3 млн. человек (1992). Африканеры — потомки голландских, французских и немецких колонистов. Язык африкаанс. По религии в основном протестанты (реформаты).
ИА «Фергана.Ру» 19 апреля 2004 г.
