Ошибка нерезидентов

Одно из самых устойчивых заблуждений современного российского религиоведения состоит в том, что «в России есть религиозная политика». Однако если наблюдать религиозно-политическую ситуацию в течение долгого времени более-менее пристально, то можно будет даже не усомниться, а сказать с определенностью: никакой религиозной политики у современного Государства Российского нет. Ни как у суверенного политического образования, ни как у бюрократической машины, ни как у властной пирамиды, во главе которой стоит одно вполне конкретное лицо.

Называть «политикой» все, что захочется, — банально нечестно. Политика — это все-таки вполне определенные вещи: четкое различение друзей и врагов, постановка долгосрочных и краткосрочных целей, определенная политическая тактика и ее изменения, преференции друзьям и кнутопряник врагам. Политика осуществляется как через публичные презентации политических смыслов — ритуалы, заявления, законы и политические доктрины, так и с помощью формальных и неформальных управленческих технологий — от кадровых манипуляций до телефонного права и от неформальных послаблений до столь же неформальных гонений. Религиозная политика была в Византии, религиозная политика была у Российской Империи — у Петра, Екатерины II, Николая I, Николая II — и каждый раз за отдельными шагами правителя можно было разглядеть целостный политический смысл. Была религиозная политика и у советской власти во все периоды ее истории — ее также можно с легкостью вычленить и изучать.

У власти современной России религиозной политики нет — ни публичной и презентационной, ни управленческой и приватной. «Отделенная от государства Церковь» оказалась вне политики в на редкость буквальном и неприятном смысле: как политический фактор религия (особенно институционализированная религия) вытеснена на периферию политической жизни. И чтобы обнаружить в России религиозную политику, необходимо заниматься параноидальной конспирологией, строя концепции борьбы «церковного и антицерковного лобби» в президентской администрации, усматривая политические тенденции в дежурных заявлениях чиновников и случайных совпадениях. Другими словами, в условиях отсутствия религиозно-политической жизни, тем, кто хотел бы ее комментировать, приходится ее додумывать, а иной раз и попросту придумывать. Значительная часть «религиозно-политических» событий в России создается по принципу «самоокупаемости», то есть самому создать тему, чтобы потом самому ее со смаком комментировать.

Очень характерны, в этом смысле, время от времени возникающие разговоры о необходимости государственного органа, который определял бы религиозную политику. Они порождаются обычно теми, кто очень хотел бы как-то об этой политике высказываться, ее анализировать, на нее влиять, но не может этого делать за отсутствием самой политики. Отсюда и мечта — создать контору, в которой чиновники были бы обязаны по должности хоть какую-то политику проводить. Но в отсутствии политики заинтересованы слишком многие — и чиновники, которым не нужны лишние профессиональные болезни, и сами религиозные организации, прекрасно приспособившиеся в этом хаосе и умеющие извлекать из него максимум возможных выгод. А поскольку «политической ситуации», то есть четкого противопоставления «за» и «против» ни в каких религиозных вопросах не возникает, то отсутствие жесткой и неизвестно куда могущей быть направленной политики государства «религиозному ренессансу» в России явно на руку.

Скандал как институт гражданского общества

Но что остается за вычетом этой фантомной религиозно-политической жизни? Хаос случайных и не связанных друг с другом событий на стыке религии и политики позволяет найти только два более-менее твердых островка.

Первый, «видимый» слой религиозно-политической жизни — это «декларации», то есть публичные заявления представителей власти о той политике, которой они якобы придерживаются в области религии. Вопреки самому смыслу деклараций они делаются обычно ad hoc и в жесткой зависимости от контекста. Одно и то же первое лицо государства в зависимости от ситуации выступает то как почти агностик, то как верующий православный человек, то как строго нейтральный светский чиновник, то как сторонник идеи государственной поддержки «традиционных религий». Поэтому, вопреки общераспространенному мнению, чиновники лишь редко и с большим напряжением выуживают из не-директивных заявлений главы государства какие-то политические указания. Слишком очевидна их ситуационная обусловленность. Для того чтобы проводить политику, всерьез необходимы сигналы подтверждения по «властной вертикали», и вот как раз в отношении религиозных тем эти сигналы проходят редко и никаких явных политических установок не дают. Поэтому тому, кто взялся бы изучать религиозную политику России на основании деклараций власти, грозила бы скорая шизофрения — настолько противоречивы эти указания и настолько необязательно их исполнение.

Наверное, самый выдающийся случай — это решение Верховным судом знаменитого «дела о хиджабе» в пользу мусульманок-традиционалисток вопреки внятно высказанному отрицательному отношению президента. Один этот эпизод, причем касающийся вопроса, будоражащего Европу, одного из самых больных вопросов в современных межконфессиональных отношениях, показывает уровень «существования» религиозной политики в России. Президент занимает «европейскую» светскую позицию, суд принимает сторону традиционалистов, и в итоге все счастливы, а Россия оказывается в этом вопросе самой толерантной страной Европы. Однако вопрос о хиджабе решался в России не в плоскости «деклараций». Как и многие другие знаковые для религиозной политики России и в России вопросы, он решался не в логике деклараций, а в логике скандала.

Второе — это «скандалы». Скандал является наиболее фундаментальной и в каком-то смысле продуктивной формой осуществления «религиозной политики». Возникает (или извлекается) некий религиозный вопрос, который начинает будоражить общество, и вокруг этого вопроса начинается сшибка позиций, публичных заявлений, медиатехнологий и медиаресурсов, закулисных лоббистских усилий, в общем — всех доступных «формирующемуся гражданскому обществу» ресурсов. И административный ресурс играет здесь роль одного из факторов — не более того, а позиция власти отнюдь не имеет решающего значения, тем более что сама власть, за редкими исключениями, раздроблена на конфликтующие лоббистские группировки, у которых охотно можно искать управу друг на друга. Конечный итог религиозно-политического скандала обычно является, таким образом, некоей общенациональной (или местной) «равнодействующей» по возникшему вопросу. Сквозь эти равнодействующие невозможно увидеть какую-либо «руководящую и направляющую» руку власти, скорее наоборот — сама власть руководствуется в своих промежуточных решениях установленным в ходе скандала положением вещей. В области религиозной политики в современной России действует право «политического прецедента».

Так, например, было в случае с «погромом» выставки «Осторожно, религия!». Многомесячные словесные бои сторонников «свободы самовыражения» и сторонников «свободы самовыражения относительно свободного самовыражения» привели к формальной победе вторых. Причем в «неполитической», безупречно «общественной» форме — творческие активисты имеют право оперировать со священными символами и темами в кощунственном для верующих контексте, но верующие имеют в этом случае право на «самозащиту» в форме от разгрома «контекста», до привлечения к суду виновных. Представлять такой итог результатом «фундаменталистской» политики властей — довольно странно. Установлена была именно «средняя» общественная позиция, практически не соотнесенная с властными структурами, позиция, основанная, в общем-то, на банальном современном «common sense», традиционно выражаемом словами: «А если он так себя ведет — дай ему в морду».

Когда мы говорим о крупнейших религиозно-политических скандалах последнего времени — скандале вокруг запрета московской организации «Свидетелей Иеговы» и скандале вокруг строительства нового кришнаитского храма в Москве взамен сносимого, то и их ход, и их итог (когда он наконец будет) практически ничего не скажут о «политике» федеральных или московских властей в области конфессиональной политики, зато очень много о том, что покажет «барометр» общественного мнения. И можно даже спрогнозировать — где именно остановится в каждом случае этот барометр.

Своевременный противник

Оба скандала возникли в рамках многолетнего общественного «тренда» на сопротивление «традиционных конфессий», и прежде всего — Русской Православной Церкви, наступлению «тоталитарных сект». Наблюдав довольно близко первые шаги «антикультистского движения» в России 1993−95, хочу заметить, что его роль в религиозной и общественной истории России должна быть оценена очень высоко. Ни одна религия не может существовать без соотнесения себя с другими, ни одна Истина не может быть представлена без отрицания не-истины. А для русского православия начала 1990-х с этим было плохо, оно не имело того оппонента, который позволял бы обозначить и раскрыть православную идентичность. К противопоставлениям та эпоха максимального врастания «новой России» в «мировое сообщество» не располагала. Критика официального экуменизма, а стало быть католицизма и протестантизма — отнюдь не поощрялась, «антиисламизм» в Православии никогда не был актуален, сперва по причине периферийности темы, а затем ввиду установки на сотрудничество традиционных конфессий, «политическое православие» проявляло себя только в довольно шутовских формах, вроде автопробегов с баяном и архиереем, устраивавшихся васильевской Памятью"… Другими словами, русскому православию угрожала перспектива потонуть и раствориться в море демократического всепримирения.

И тут нашлась настоящая палочка-выручалочка — тоталитарные секты, безумство которых, особенно в агрессивных выходках «Белого братства» (так сказать — образцово-показательной секты), бросалось в глаза каждому и придавало дополнительный запах атмосфере общего распада, которой дышала тогда Россия. Сектанты вели себя агрессивно, очевидно нарушали законы, были чужаками, проповедовали явно вредные вещи, калечили психику людей, жульничали — другими словами, концентрировали в религиозном облике все те мерзости, которыми кишела та эпоха… При этом выступление против сектантов не выглядело «узколобым фундаментализмом» — на Западе существовало и существует широкое антикультистское движение, с которым у российских антикультистов немедленно появились богатые и разнообразные связи. Движение за православную идентичность приобретало, таким образом, важную по тем временам «общечеловеческую» «крышу».

И все сразу ожило — проснулся полемический дух, проснулась жажда деятельности, оказались к чему-то нужны отеческие догматы, которые можно было противопоставить сектантским доктринам. Появились конкретные возможности и поводы отстаивать права православия — в школе, в государстве, в средствах массовой информации. 1994−95 годы были временем, когда противостояние сектантам стало мощным стимулом к общему оживлению церковно-общественной жизни. Годы 1996−97 оказались временем первых побед, сектантский напор снизился, ряд сект оказался под угрозой запрета, а в российском религиозном законодательстве была закреплена идея приоритета традиционных конфессий.

Само понятие «традиционной конфессии», ставшее базовым для «декларативной» религиозной политики в современной России, имело тогда вполне отчетливый и ясный смысл, означая, так сказать, «религии-резиденты» в противоположность «религиям-нерезидентам». Были очевидны и различие, и конфликт между религиозными организациями, которые в своем существовании опирались на государственный суверенитет России, его поддерживали и связывали его укрепление с улучшением своего положения, и религиозными организациями, возникшими благодаря размыванию этого суверенитета, фактически его размывавшими и создававшими для своих членов ситуацию «двойного гражданства».

Конец экстерриториальности

Проблема «Свидетелей Иеговы», одной из первых транснациональных и отрицающих суверенитет сект, возникла именно тогда (точнее, в Советском Союзе проблема «свидетелей» возникла намного раньше, но она и решалась там скорее в перспективе «иностранного шпионажа», а не религиозной политики), судебное дело тянется с 1997. И в условиях современной России, подтягивающей хотя бы «хвосты» в вопросе о своем суверенитете, не имела фактически никакого другого решения. Попытки защищать «свидетелей» как безвредного внутрироссийского религиозного меньшинства ничуть не меньше свидетельствуют о победе над ними «религий-резидентов» и идеи суверенитета, чем запретительное решение суда. Все станет на свои места, если вспомнить доктрину свидетелей и понять, что эта организация по своей идеологии вненациональна и экстерриториальна. И удар по центральной, московской организации «свидетелей» здесь весьма показателен — маловероятно, что за ним последует волна запретов по всей стране, но прекращение деятельности головной организации в Москве сразу резко изменит общее положение этой религиозной организации. В провинции «экстерриториальность» практически невозможна; напротив, Москва — это точка, в которой исключительно просто закрепить свой статус в качестве «нерезидента», и этот статус будет высоким. Поэтому превращение деятельности именно московского отделения иеговистов символически подведет черту под их существованием в качестве «филиала международной организации». В лучшем для них случае «свидетелям» предстоит процесс «коренизации» в России…

Совсем иначе поставила себя другая конфессия, на сектантский характер которой также многократно указывали русские антикультисты — кришнаиты. Кришнаиты исходно закрепились в российском массовом сознании эпохи перестройки как «контркультурная тусовка», в которую приходили обычно через хиппизм. В самом начале перестройки их показал Юрий Подниекс в своем культовом фильме «Легко ли быть молодым?», в середине 1990-х навсегда ехидно запечатлел Борис Гребенщиков: «Харе Кришна ходит строем по Арбату и Тверской». «Общество сознания Кришны» осознавалось как некая экзотика, религиозный импорт с организацией-экспортером за рубежом, но импорт не столько социальной структуры, сколько контркультуры. При этом тот факт, что «кришнаиты — это не индусы», всеми прекрасно осознавался и не оспаривался. И шел кришнаитам в «плюс», поскольку вступать в просто индусы вряд ли кому-нибудь было бы интересно. И наши антисектанты боролись с кришнаитами как с еще одной «экстерриториальной» группировкой, существующей на грани между религией и контркультурой.

Выделение московскими властями участка земли на Ленинградском шоссе, фактически на Ходынском поле, для нового храма Кришны взамен сносимого в связи с реконструкцией — вызвало новый всплеск антикришнаитских выступлений и со стороны православных активистов, и со стороны лидеров «традиционных» конфессий, против высказались не только православные, мусульмане и главный раввин Адольф Шаевич, но и буддисты, и даже сикхи. Кришнаиты, по общему мнению представителей «религий-резидентов», претендуют слишком на многое, и с этим трудно поспорить; если предполагать в подобных вопросах необходимость соразмерности, то и по идее, и по масштабам здания индуистского храма замахнулись явно «не по чину». Но заметим и тут забавную деталь — для того, чтобы добиться подобного результата, кришнаитам пришлось решить проблему своей «экстерриториальности», а именно закрепить за собой статус религиозного подразделения индуистской общины в Москве. Храм, на уровне риторики, сооружается не как храм российских кришнаитов, а как индуистский храм в Москве, строительство которого укладывается в рамки «российско-индийской дружбы».

Весьма сомнительно, что православным активистам удастся добиться запрета на строительство храма Кришны. Максимум, которого они могут достичь — снижение масштабности сооружения. Но главную победу они могут в свой актив записать и развивать — московские кришнаиты, в ходе «борьбы за храм», зафиксировали себя фактически в качестве «религии-нерезидента», обращенной к индуистам — «гостям столицы», а не к российским гражданам. На этом защитники традиционных конфессий могут поймать и самих кришнаитов, и их высоких покровителей; условием принятия традиционалистами игры в «индуистский храм в Москве» может стать лишь принятие кришнаитами ограничений, накладываемых этим статусом, отказ от попыток закрепиться в качестве «резидентной религии» и отказ от преимуществ положения фактически «экстерриториальной секты».

Так или иначе, позицию «экстрерриториальной» секты, игнорирующей суверенитет России и поддерживающие этот суверенитет религии, в современной России сохранить оказывается практически невозможно. А тем самым дух и опасность сектантства значительно ослабляются — ведь в секту многие уходили именно как в «духовную заграницу». Традиционным противникам российских антикультистов предстоит либо некая «коренизация», либо оформление для себя статуса структур, обслуживающих религиозные потребности иностранцев в России. Для тех, кто в середине 1990-х выступил за православную идентичность под антисектантским флагом, это безусловная победа. Победа это и для самого Российского государства. Жаль только, что как огня боящееся «религиозной политики» государство к своей победе практически не было причастно.

9 апреля 2004 г.