 |
| Победа.Ru | 29.03.2004 |
Трогателен вид смиренного пастыря церкви, идущего на врага с одним крестом. Для всякого очевидна несокрушимая мощь искренней веры, открыто опирающаяся на неложную защиту всемогущего Бога! Неотразим пример самоотвержения глубоко верующего духовного вождя! Вооруженные только божественным оружием твердой веры в Бога, с священным знаменем победы, Святым крестом в руке, военные пастыри шли против врагов в моменты чрезвычайной опасности, в критические минуты упорного боя обаятельной силой своего высокого одушевления увлекали за собой к победе и славе дрогнувшие ратные дружины…».
Действительно, роль Православной церкви в императорской русской армии была весьма значительной и ее представители — полковые священники, находясь в боевых порядках войск во время войн и военных кампаний XIX века, являли собой образец храбрости и мужества, воодушевляли воинов на подвиги. Это хорошо понимал вступивший в 1898 году в должность военного министра генерал-адъютант А.Н. Куропаткин — опытный воин, много раз бывший в боях и походах, не раз смотревший смерти в глаза, сам глубоко верующий человек. Он обоснованно считал, что «без религии, без веры в Промысел [Божий] выдержать тяжкие испытания войны, тяжкие потери и лишения могут отдельные лица, но массы не могут». А новые испытания для многострадального русского народа неумолимо приближались — н еспокойно было на западных и южных границах, с каждым годом все более обострялась военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке.
А.Н. Куропаткин — отличный администратор, хороший генштабист, но, как показали дальнейшие события, неудачливый полководец, тем не менее, постоянно заботился «об утверждении истиной веры и правил нравственности в войсках». Так, в начале 1900 года он представил доклад «на высочайшее имя» императора Николая II. В нем он предложил «изыскать средства для постройки церквей при всех частях войск, в которых по штату положен священник, и для расширения существующих войсковых храмов, для чего необходимо разработать тип военной церкви хотя бы барачной системы, но поместительной и недорогой…». На подлинном «собственною его императорскою рукою было написано: «Дай Бог в скором времени удовлетворить религиозные нужды войск, что и я считаю делом в высокой степени важным…».
По высочайшему повелению от 23 января 1900 года при Главном штабе русской армии был учрежден Особый комитет под председательством члена Военного совета генерала от инфантерии графа Татищева, при участии протопресвитера военного и морского духовенства А.А. Желобовского — главы военного духовенства вооруженных сил России с 1888 г., в свое время много лет прослужившего полковым священником, а также других высокопоставленных лиц для обсуждения вопросов, касающихся удовлетворения религиозных нужд войск и для поднятия религиозно-нравственного воспитания войск. Комиссия выработала особый тип военной церкви, «образцовой не по роскоши и убранству, а по вместительству и экономичности сооружения… На нужды церковного строительства по Военному ведомству… было отпущено в конце 1901 года 200 тысяч рублей, а в 1902 и 1903 годах ассигновано по 450 тысяч рублей…».
В целом за пять предвоенных лет была построена и открыта 51 войсковая церковь. На время войны при полках были предусмотрены походные церкви зачастую в виде обставленных соответствующим образом вместительных палаток, однако роль этих простейших по конструкции сооружений была чрезвычайно значительна. «Большое спасибо сказал бы каждый из нас тому, кто ввел в полках походные церкви…, — отметит позже в своих воспоминаниях подполковник В.И. Селивачев — батальонный командир, активный участник русско-японской войны 1904−1905 гг. — Надо было видеть молящуюся толпу, чтобы понять то великое значение, какое в жизни солдата и, в особенности, в дни боевых тревог имеет его общение с церковью. Не мешало бы еще в мирное время обратить на это побольше внимания…».
Правда, справедливости ради надо отметить, что в конце XIX — начале XX вв. нижние чины — простой русский народ — не были столь глубоко религиозны до призыва на службу в армию, чтобы духовенству не обращать на это внимания и не учитывать эту особенность при работе с ними. Так, из официальных источников следует, что «в некоторых местах почти 70% из поступающих в полк не только не знают молитв, но и не имеют ни малейшего представления о религиозных началах…». Поэтому основная нагрузка по их приобщению к Православной церкви и соответствующему воспитанию ложилась на плечи полковых священников, которые должны были быть не только «совершителями богослужения и требоисправителем, но и руководителями своих пасомых в их религиозно-нравственном воззрении и христианской жизни…».
В 1899 году было объявлено, что впредь «священнеческие места в Военном ведомстве будут предоставлены лицам по преимуществу с высшим академическим образованием или окончившими семинарский курс по первому разряду». Это предполагало некоторую финансовую состоятельность священников. Однако далеко не всегда это было достижимо. Так, отец Митрофан Сребрянский, в монашестве Сергий, к числу материально состоятельных людей никогда не относился. Родился в семье священника, выучился на ветеринара, потом закончил семинарию, женился. Диаконствовал в селе Лизиновка Воронежской губернии, в 1894 г. служил в Рыпнине Полоцкой губернии полковым священником 47-го драгунского Татарского полка, с 1896 г. — в Орле при 51-м Черниговском драгунском полку. В составе этого полка он участвовал в русско-японской войне 1904−1905 гг.
Обобщенный же портрет полкового священника к началу войны с Японией представлялся скорее таким: «Нимало не обеспеченный в средствах для содержания семьи…, вечный скиталец в постоянных передвижениях своего полка, военный священник… терпеливым несением тяжелого креста своего служебного долга воспитывал в себе христианское самоотвержение, и в минуты, когда священная обязанность звания ставила его лицом к лицу перед смертельной опасностию, вместе с его пасомыми, он находил в себе достаточно душевной силы, чтобы стоять достойно на высоте своего ответственного служения, смело смотреть в лицо смерти на поле битвы, ободрять слабых словом Христовым и утешать страждущих силою таинств…».
На театре русско-японской войны при штабе командующего Маньчжурской армии генерал-адъютанта А.Н. Куропаткина, размещающемся в особом поезде, имелся вагон-церковь с иконостасом из светлой карельской березы и большим количеством икон, поднесенных ему при отъезде на Дальний Восток. Этот вагон-церковь являлся резиденцией состоявшего при командующем штатного руководителя всего военного духовенства Маньчжурской армии — полевого главного священника протоирея Голубева. Его предназначение, права и обязанности регламентировались «Положением о полевом управлении войск русской армии в военное время». В нем, в частности, отмечалось, что полевой главный священник «есть начальник Православного духовенства в армии и вместе с тем настоятель церкви Главной квартиры. Ему подчиняется также духовенство в госпиталях, находящееся в местностях подведомственных командующему армиею… Полевой главный священник наблюдает, чтобы служба Божия отправляема была по церковному положению во всех подведомственных ему церквах, и чтобы священники исполняли свою должность исправно… Во время сражения он находится в назначенном от Дежурного генерала месте и наблюдает, чтобы священники были при своих местах для молебствий, для ободрения православных воинов гласом веры и благословением церкви и для доставления раненым утешения веры и святого причастия…».
Первое кровавое сражение русско-японской войны 1904−1905 гг. на сухопутье состоялось вблизи китайско-корейской границы, под Тюренченом. Первоначально, как вспоминает генерал от инфантерии П.Н. Краснов — крупный писатель русского Зарубежья в 1920—1940 гг., бывший на Маньчжурском театре войны в качестве военного корреспондента — с реки Ялу шли хорошие вести. «Туда к генералу Мищенко и в Восточный отряд генерала Кашталинского… стремились все. Попасть туда… было мечтою каждого молодого офицера… На Ялу… я впервые увидел японцев, услыхал первый выстрел, и первая пуля просвистела над моим ухом… Первые убитые, первые раненые, первое ожидание смерти… Там я увидел первых героев этой войны — генерал-майора Мищенко, полковника Павлова и войскового старшину Гаврилова… Потом был страшный Тюренчен… «.
Еще в конце марта 1904 года 1-я японская армия генерала барона Куроки — сначала разъезды, затем небольшой авангард и, наконец, главные силы — подошла к реке Ялу, представляющей весьма серьезное препятствие на пути из Кореи в Южную Маньчжурию. Японцы быстро и беспрепятственно овладели ее островами, разместили на них артиллерию и начали основательно готовиться к наступлению на немногочисленные войска Восточного отряда русских.
Для выяснения численности и направления движения противника в Северную Корею был послан конный отряд генерал-майора П.И. Мищенко, состоящий из 1-го Читинского, 1-го Аргунского, Уссурийского полков и 1-й Забайкальской конной батареи. К 23 марта казачьи разъезды и охотничьи команды стали проявлять «самую энергичную деятельность, разведывая о противнике и уничтожая заготовляемые им средства для продовольствия и переправы».
9 апреля усилиями разведчиков было обнаружено сосредоточение японских войск в районе приграничного корейского городка Ыйджу. К этому времени положение нашего небольшого Восточного отряда, далеко удаленного от главных сил, было признано весьма опасным и он был усилен. В результате к середине апреля по численности и вооружению он превзошел дивизию. Начальником этого отряда был назначен генерал-лейтенант М.И. Засулич — командир 2-го Сибирского армейского корпуса, а начальником штаба — Генерального штаба полковник В.А. Орановский. К 12 апреля подготовительные операции японцев в основном закончились.
Накануне предстоящего сражения отряд М.И. Засулича общей численностью 15 тыс. штыков и шашек с 40 полевыми и горными орудиями, 8 пулеметами был расположен в следующих группах: правая (3 тыс. штыков) под его личным командованием занимала позицию у селения Ань-дун-Сянь, левая (5.5 тыс. штыков) под началом генерал-майора Н.А. Кашталинского — начальника 3-ей Восточно-Сибирской стрелковой бригады — была расположена на Тюренческой позиции, общий резерв (4 тыс. штыков) — во второй линии обороны. «Конница генерала Мищенко (2.5 тыс. шашек) охраняла правый берег реки. Предполагалось, что основной удар предстоит принять отряду генерала Кашталинского, который получил приказание… принять бой, оставаясь на той же позиции».
С точки зрения офицера Генерального штаба, Тюренченская позиция представляла собой широкую и неглубокую лощину, амфитеатром спускающуюся к реке Ялу. Местность на позиции была очень гориста; подъемы и спуски были настолько круты, что по некоторым из них трудно было карабкаться даже пешим людям.
На противоположном пологом берегу реки и на ее островах готовилась к наступлению японская армия. Ее численность составляла около 52 тыс. штыков и сабель при 12 осадных, 144 полевых и горных орудиях. В целом силы японцев превосходили силы русских примерно в 3.5 раза.
Весь русский отряд, начиная от генерала М.И. Засулича и кончая солдатом-стрелком, отлично понимал, что задержать переправу всей армии Куроки он не сможет, что его пребывание на берегах Ялу не только бесполезно, но и вредно для дела, так как сразу даст легкую победу японцам. Об этом, кстати, командиры упомянутых частей неоднократно писали генерал-адъютанту А.Н. Куропаткину, однако ожидаемого ответа не получили.
Надо сказать, А.Н. Куропаткин и сам понимал, что Восточный отряд обречен если не на гибель, то на разгром, но пресловутое «общественное мнение» требовало решительного сражения. Ведь противником был японец-островитянин, боевые качества которого в далеком и благополучном Петербурге всерьез не принимались. «Вопреки разуму, вопреки военной науке отряду приказано было задержаться, по мере возможности, у Шахедзы и Тюренчена. Если бы Засулич был истинным героем, таким богатырем, какими были Василий Шуйский, Суворов, Ермолов и другие — он ушел бы из Тюренчена без боя, но он тоже считался с тем, что скажут, боялся общественного мнения и потому решил принять бой и задержать врага, сколько можно», — пишет далее П.Н. Краснов. В конце концов, это могло обеспечить некоторый выигрыш во времени, необходимый для сосредоточения Маньчжурской армии, что было предусмотрено стратегическим планом войны. Приняв решение на заведомо неравный бой, генерал М.И. Засулич был вынужден перейти к пассивной обороне. Ничего другого в условиях создавшейся обстановки он предпринять не мог.
Между тем, в ожидании наступления японцев русские офицеры и нижние чины переодевались во все чистое, крестясь и шепча молитвы. Ни резкого слова, ни окрика не было слышно в их рядах. Чуть позже п олковые священники в напутственных молебнах по долгу службы и по совести наставляли православных воинов, что «смерть не есть уничтожение, а только успение, что и за гробом продолжается жизнь и благо тому, кто перейдет ко Господу со спокойной совестию», а потому «постараться в трудах, болезнях и сражениях не унывать, а все силы души и тела направить к тому, чтобы честно исполнить долг воина-христианина…». Потом была общая исповедь.
16 апреля началась переправа авангарда 12-й японской дивизии численностью в 1.5 тысячи штыков при 12 орудиях. Противостоящий ей небольшой русский сторожевой отряд (две роты, две сотни и два горных орудия) во главе с подполковником Гусевым — командиром 1-й Восточно-Сибирской горной батареи — пытался воспрепятствовать, но под непрерывным артиллерийским огнем противника вынужден был отойти, имея ранеными командира и нескольких нижних чинов.
С утра 17 апреля началась массированная бомбардировка русских позиций. Наша батарея сначала энергично и довольно эффективно отвечала неприятелю, но затем вынуждена была замолчать, так как против нее действовали 12 полевых и 12 осадных орудий. Время от времени японцы переносили огонь на окопы, занятые пехотой.
К сожалению, генерал М.И. Засулич при первом признаке готовившейся переправы «посадил» весь свой отряд в окопы под огонь тяжелых батарей, отвечать на который он не мог. «Нервы солдат и офицеров от этого бесцельного сидения днем и ночью в окопах под огнем были напряжены до крайности. Несколько офицеров покончили жизнь самоубийством. Солдаты были потрясены, утомлены бессонными ночами и плохо питались, так как раздавать в окопы горячую пищу было трудно». По некоторым подсчетам, в этот день на русские позиции легло от 300 до 400 снарядов, в целом же Восточный отряд потерял убитыми и ранеными 10 офицеров и 74 нижних чина, в том числе командующего (Командующий ротой, батальоном, бригадой, полком, дивизией — по терминологии тех лет — временно исполняющий соответствующую должность) 6-ю Восточно-Сибирской артиллерийской бригадой полковника Мейстера (ранен), командира 2-й батареи той же бригады подполковника Маллера (смертельно ранен) и подполковника 132-го стрелкового полка Пахомова (убит).
Основное сражение началось в 4.30 утра следующего дня усиленной бомбардировкой правого фланга русских позиций 48 осадными и полевыми японскими орудиями, тщательно замаскированными на многочисленных островах реки Ялу. Затем спустя пол-часа японская дивизия в колоннах, прикрытых густыми цепями стрелков, двинулась в наступление. Русские части встретили их прицельным залповым огнем. Вследствие этого у речной переправы образовался вал из трупов японцев, но переправившиеся широким фронтом, волна за волной, рядами непрерывных цепей шли в атаку. От мощного удара японцев, пятикратно превосходящих на этом участке силы русских, не выдержал и дрогнул 22-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. Он поспешно и не вполне организованно отступил, обнажив левый фланг отряда генерала Н.А. Кашталинского — позиции 12-го полка, роты которого стойко держались в занимаемых ими окопах. Русские отчаянно сопротивлялись, «ложась костьми», как доносил потом вверх по команде начальник отряда. Так продолжалось около семи часов.
Противник, получая все новые и новые подкрепления, непрерывно повторял атаки свежими частями, не доходя, однако, на дистанцию штыкового удара. Русские воины стойко держались, совершая целый ряд подвигов. Однако, несмотря на это, а также на то, что окружающие сопки были густо покрыты телами убитых японцев, положение с каждой минутой становилось все более тяжелым. С началом же охвата японцами левого фланга русской обороны стало ясно, что окружение неминуемо и весь отряд М.И. Засулича может быть отрезан от Фынхуанчена — важного узла путей из Кореи в Маньчжурию. До главных же сил было 180 верст тяжелых горных дорог.
Поставив в заслон два стрелковых полка, генерал М.И. Засулич стал отводить свой отряд на северо-восток. Дальнейший бой свелся к единоборству 11-го и 12-го Восточно-Сибирских полков (5.5 тыс. штыков) против трех дивизий армии барона Куроки (36 тыс. штыков, 128 орудий). «Наши стрелки бились геройски, особенно 11-й полк, пробившийся штыками сквозь кольцо врагов, потерявший командира (полковника Лайминга. — Гл.) и ходивший в атаки с музыкой и развернутым знаменем. Полковой священник [отец Стефан Щербаковский] шел впереди с крестом…». Архивы не оставили свидетельств, что сказал отец Стефан перед решающей атакой, но мы будем недалеки от истины, если предположим, что он, точно также как и отец Иоанн Пятибоков в 1854 году, «выступил вперед солдат» и сказал по свидетельству очевидцев: «С нами Бог, ребята, и да расточатся враги его… Родимые, не посрамим себя… Сослужим службу во славу святой церкви, в честь государя и на утешение нашей матушки Руси!».
Неравное для русских сражение было тяжелейшим и жарким. Вот как описывает самый критический момент его Корпуса военных топографов капитан М.Н. Левитский в своем стихотворении «Под Тюренченем», опубликованном в воспоминаниях об этой войне в 1910 году:
«…Среди живых, среди могил
Хаос и ад, и грохот дикий…
………………………………….
Но вот полковник крикнул нам:
«Забрать всех раненых с собою,
Не оставлять своих врагам!
Штыком пробьемся мы! за мною…»
И нас повел, вперед идя,
Но пуля вражья поразила
На смерть любимого вождя.
Тогда на место командира
Священник наш отец Стефан
С крестом в руках встает пред нами
Подъемля крест пред небесами,
Ведет бойцов на вражий стан:
-За крест, за родину! за мною!..
И мы пошли… Со всех сторон
Несется грохот, свист и стон
Над омраченною землею,
И у священника из рук
Валится крест на землю вдруг;
Но он, без слов творя молитву,
Другой рукой его берет.
И снова рать ведет на битву.
И снова мы пошли вперед
Другая пуля поразила
На вылет нашего отца.
И кровь каменья оросила,
Взывая к благости Творца.
Но мы идем. Тесней к знаменам
Сомкнули острые штыки,
И офицеры-смельчаки
Идут пред нами; батальонам
Атаку трубит звучно хор:
Врагам навстречу быстро мчится
В душе решенный приговор —
Иль умереть, или пробиться… «.
Но японцы атаки не принимают: их передние цепи, пригнувшись к земле, стремительно бросаются назад, а артиллерия, пулеметы и резервы поражают наших стрелков страшным огнем. Полковой капельмейстер ранен, половина музыкантов выбыла из строя, однако оставшиеся в живых продолжают играть народный гимн «Боже царя храни!», призывая стрелков к подвигу за Царя и Отечество. Японцы снова атаки не принимают. Так окруженные с трех сторон и обстреливаемые непрерывным огнем борются в течение двух часов русские герои-стрелки 11-го полка, против во много раз превосходящего противника.
Наконец командованию Восточного отряда стало очевидно, что труднейшая задача выполнена, натиск японцев стал ослабевать и можно отходить к главным силам. Попытка вывезти оставшиеся целыми восемь орудий через горы не увенчалась успехом — громадная крутость и недостаток лошадей, которые почти все были перебиты во время сражения, помешали осуществить это. С холодом в сердце и молитвой на устах стрелки и артиллеристы сбивали прицелы и снимали затворы у орудий и пулеметов. В это время остатки рот, многими из которых командовали только фельдфебели, прикрывая знамена, отходили в тыл. Вне поля сражения японцы уже не преследовали.
12-й Восточно-Сибирский полк (командир полка полковник Цыбульский), также как и 11-й, потерял более 40% личного состава, с боем, поразив даже японцев своим мужеством и презрением к смерти, пробился из окружения и вынес свое знамя.
Сопротивление русских войск длилось 10 часов, но в глазах петербургского «общественного мнения» сражение под Тюренченом было проиграно и русская армия впервые за многие годы «уронила свой престиж». Восточный отряд уходил поспешно и в полном беспорядке. Если бы японцы продолжали преследование, он мог быть полностью уничтожен, но опьяненный первой победой противник, к счастью для русских, вполне удовлетворился достижением второстепенной цели — занятием Тюренченской позиции.
«Яростное сопротивление наших шести батальонов 32 японским, — подводит итог сражению русский военный историк А.А. Керсновский, — ввело Куроки в заблуждение относительно нашей численности: каждый наш полк он считал за дивизию. После боя ему были представлены раненые и попавшие в плен русские офицеры. Узнав от них, что против его армии дрались всего два полка, Куроки поклонился им: «В таком случае, господа, поздравляю вас — вы герои!» Под Тюренченом 6000 русских с 30 орудиями дрались с 36 тыс. японцев при 128 орудиях. Мы лишились… 46% всех участвовавших войск».
Общие потери только за 17 и 18 апреля составили: 73 офицера, 2324 нижних чина, 22 орудия и 8 пулеметов. Среди убитых были и штаб-офицеры: командир 11-го полка полковник Лайминг, подполковник этого же полка Дометти, командир 3-й батареи 3-й бригады подполковник Муравский. Ранеными попали в плен подполковники Ройевский (11-й полк) и Урядов (12-й полк). Японцы позже в печати огласили свои потери — 1200 человек. Эти цифры были явно занижены.
Вынесенных с поля боя русских воинов отпевали и хоронили на чужой земле примерно так, как это происходило двумя месяцами позже в 12-ом Барнаульском пехотном полку. В его составе в должности командира роты воевал поручик Василий Николаевич Глушков — кавалер четырех боевых орденов «за храбрость», дед автора этих строк, а также еще трое представителей рода-племени Глушковых (Игнатий, Семен и Филипп), нижних чинов. Первый из них был ранен, награжден Знаком отличия военного ордена («солдатским Георгием»), двое других сложили головы под Мукденом
«За биваком выстроился… полк… Тела убитых лежали теперь в рядах, завернутые в циновки из соломы…, — свидетельствует участник войны писатель В.А. Апушкин. — Пришел священник Барнаульского полка…, пришел сам Мищенко и весь его штаб, раздалась команда — «Шапки долой, на молитву!» — хор трубачей заиграл «Коль славен…». Полились торжественные, величаво спокойные звуки этого гимна… Жизнь бивака замерла, пока они лились в голубое небо, туманя взоры слезами умиления и скорби, волнуя сердце и щемя его неясной болью…». Полковой священник служил наизусть, не открывая Евангелия. Слова молитвы лились плавно, но так отчетливо, что каждое ее слово невольно врезалось в память, крепило. Торжественно-печальный призыв «вечной памяти воинам, на поле брани убиенным» теснил грудь их однополчанам. Ведь совсем недавно павшие были живы…
«Тюренченский бой… показал нашу страшную тактическую отсталость…, — дает оценку первому сухопутному сражению войны с Японией А.А. Керсновский. — Куроки… мог бы сказать: «Они отстали на полстолетия!» Потеря орудий (22 пушки) действовала особенно удручающе — за 100 лет от Аустерлица до Тюренчена во всех многочисленных войнах и бесчисленных сражениях русская армия взяла с боя три с лишним тысячи орудий, но сама лишь один раз потеряла 16… Большая скорбь, но и большое протрезвление…(По своему моральному значению орудия являлись тем же, что и полковые знамена, отдать орудия считалось бесчестьем). Переучиваться приходилось буквально под огнем, но от генерала до рядового железных восточно-сибирских полков и батарей никто не пал духом» и в этом, несомненно, немаловажную роль сыграли представители Православной церкви — скромные полковые священники.
После октябрьского переворота 1917 г. судьба отца Митрофана сложилась трагично: в 1926 г., как и большинство священников, был арестован, приговорен к расстрелу, позже замененному лагерями и ссылкой. В неволе он провел 16 лет, отличаясь крепостью духа и большой прозорливостью, работал на лесоповале. Скончался в сане архимандрита в 1948 г. Его похоронили на сельском кладбище. Два года спустя в ту же могилу опускали гроб матушки — Ольги Владимировны (в постриге инокини Елизаветы). Когда крышка гроба, в котором покоились останки отца Митрофана, сдвинулась — тело его оказалось нетленным /Сребрянский М.В. Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке. Второе издание. «Отчий дом». М., 1996. С. 1−4/.
ГЛУШКОВ Валерий Васильевич
ведущий научный сотрудник Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН, доктор географических наук, доктор технических наук, профессор истории Академии российских энциклопедий, член Союза журналистов России, полковник запаса.
25 марта 2004 г.
