 |
| Православие.Ru | 19.03.2004 |
Итак, Цучида-сан — 28-летний японец, музыкант, лауреат 1-ой премии одного из самых престижных и одновременно самых сложных международных музыкальных соревнований и… прихожанин одного из подмосковных храмов. Но лучше пусть он сам все расскажет, тем более что не часто приходится слышать такую выразительную… русскую речь.
— Музыкой я начал заниматься по послушанию своему отцу. В то время была мода в Японии — давать детям музыкальное образование. Отец, правда, говорит, что не напрасно выбрал для меня музыку. Он видел во мне талант, склонность, потому что я очень реагировал. Например, начинал танцевать, когда звучала музыка. Я окончил музыкальное училище в Токио и приехал в Россию. Cчитал, что Московская консерватория — это самый высокий уровень в мире для пианистов. И еще русская музыка меня очень привлекала. Хотел все увидеть своими глазами. Мечтал о просторе России.
— Сложно было освоиться в русской жизни?
— Когда я приехал, была середина 90-х годов. В России было очень тяжело. Морально тяжело. Всего не хватало. Не было работы. Улицы грязные. Люди были очень недовольны. Меня это шокировало. Казалось, что культуры нет и вокруг — дикость. Тем более, до этого я был знаком с классической русской культурой. Но постепенно отношение менялось. Сейчас Россия уже стала моей второй Родиной.
— Как Вы впервые встретились с Православием? Наверное, были какие-то люди, которые выступили проводниками?
— Да, естественно. Это было в 97 году. У меня был друг, русский, очень интересный. Тоже студент консерватории. Играл на контрабасе. Он стал меня везде водить, чтобы познакомить с Православием. Мы посетили, в том числе, и Сретенский монастырь. Там поют хорошо. Помню, был Великий пост. Отец Тихон произносил пламенную проповедь: «Ко Христу, ко Христу….» В храме есть образ преп. Серафима Саровского. Я на него посмотрел и понял, что этот дедушка мне понравился. В консерватории у нас теорию музыки вел профессор Медушевский. Каждый его урок был увлекательным, глубоким. Он анализировал именно психологическую сторону музыки и говорил о том, что если композитор так написал, то у него это в душе. С детства я -католик. О Христе я знал. Даже служил органистом. Играл мессы. И отец у меня — католик. Он учился на Западе и был космополитом. Я спросил Медушевского: «Вот, я — католик, а Вы — православный, но, по-моему, особого отличия между нами нет». Он как-то смиренно так ответил, что вроде бы, нет, но на самом деле — есть. Я попросил какую-нибудь книгу, чтобы узнать, в чем отличие. Он дал мне сборник о. Александра Ельчанинова, составленный из коротких мыслей на современном русском языке. Мне не сложно было эту книгу читать. Я только изредка заглядывал в словарь. Первый храм, куда я стал ходить с другом — это храм Св.мч. Татианы в МГУ.
— Как происходило все-таки вхождение в церковную жизнь?
— Я стал интересоваться и читать духовные книги. Книги святоотеческие, начиная с Иоанна Златоуста, Василия Великого. Все подряд. Игнатий Брянчанинов оказал сильное влияние на меня. «Аскетические опыты» были моей настольной книгой. Далее — Авва Дорофей, «Невидимая брань», Никодим Святогорец. Стал читать и даже учебу забросил. Совсем бросить было нельзя. Но я практически не занимался музыкой. Потом увлекся настолько, что это стало единственным, о чем я мог говорить с людьми. Хотел все в жизни оставить и стать монахом. Поехать в Грецию, попасть на Афон. Затем вернуться в Японию и что-то сделать для Бога и Церкви. Я очень стремился ко Христу. Желал очиститься от всех страстей, всего греховного. Была такая матушка Антония, прозорливая старица. О ней вышла книга в прошлом году. Одно время она регентовала на левом клиросе в Богоявленском патриаршем соборе. Мы с Медушевским поехали к ней, чтобы узнать, как мне определиться. Таких глаз я не видел никогда. Все о себе ей рассказал ей все о себе. Что хочу стать монахом, выучить греческий язык и на японский переводить святоотеческие книги. Она меня благословляет и говорит: «Семейная жизнь…» Тихо так говорит. Матушка уже старенькая была. Cкоро отошла в иной мир. Я возмутился: «Семейная жизнь! Ну, что это такое! Хочу Церкви послужить!» А она опять благословляет и еще тише: «Му-зы-кан-том…». Я опять за свое: «А потом-то, можно будет Церкви послужить?» «Ну, потом — можно, но потом будет…» Я ликовал, почувствовал облегчение. Но не послушался ее все-таки. Все равно хотел свое. Постоянно забрасывал музыку. C отцом в конфликте был: он выгнал меня из дома. Скитался везде. То — монастырь, то — Токийский собор. Потом опять приехал сюда. Дали стипендию. Учился. К тому времени я сам осознал, что у меня не хватит сил стать монахом. Такое одиночество, духовная пустыня в Японии. Так я понял свою немощь…
— То есть это был такой поворотный момент в жизни. И появилась возможность опять поехать в Россию — дали стипендию?
— Мне предложили даже две стипендии. Дело в том, что я закончил консерваторию с отличием, очень высокую оценку получил на госэкзамене, а это редко бывает в Московской консерватории. И все восхищались и возмущались одновременно: «Что ты говоришь?! Музыку бросаешь?!» Из иностранных студентов таких оценок никогда никто не получал. По-моему, из японцев-то — точно. В Японии тоже много эмоций вызвал мой результат: «Талант, надо поддержать. Он изгнан из дома, он скитается. Непонятно, чем занимается. Религией увлекается…» Первая, очень хорошая стипендия была от японских предпринимателей. Я от нее отказался. Тогда отец и выгнал меня. «Денег не ценишь! Это же такой шанс!» Был большой спор. Вся семья была в тревоге. Отец говорил: «Что ты ищешь в жизни? Не понимаю!» А я ему отвечаю: «Рай ищу!» Он мне на это крикнул: «Дурак! Вон отсюда! Рая — нет. Ни на земле, ни на небе! Иди, ищи!» Ну, а мне что? Я и пошел. К тому времени много вещей раздал. Только один чемодан остался и все. Это было время испытаний для меня. Я был очень одиноким. И в Церкви даже не встречал понимания. Не без оснований, конечно. Денег не было. Тоже проблема. Сложность была еще и в том, что я уже познакомился со своей будущей женой и колебался, быть монахом или нет. У нас был обет с тем русским другом — вместе попасть на Афон, создать скит и вместе подвизаться, и он хотел меня туда везти. Но за последний год появилась знакомая девушка, с которой мы очень хорошо общались, и она становилась мне все ближе и ближе. Она даже благословляла, чтобы я стал монахом. Друг не хотел, чтобы я дружил с девушкой.
Вторая стипендия была от моего педагога, которая со слезами упрашивала меня: «Я ничего от тебя не хочу. Не нужно возвращать деньги. Не нужно получать никаких премий, только учись еще два года!» Меня это тронуло. В Посольстве Греции мне в стипендии отказали. Официально Церковь не поддерживала моего стремления. Я поехал в Россию учиться в аспирантуре. Потом был конкурс, в котором я участвовал опять-таки по послушанию. Играть на конкурсе было очень трудно. Господь дал такой подарок. Я получил первую премию. Эти деньги много значили для меня.
— Расскажите про конкурс поподробнее? Какие трудности приходилось преодолевать?
— В конкурсе психологически очень трудно участвовать. Хочешь — не хочешь, царит дух соревнования. Ты не хочешь соревноваться ни с кем, но окружающие люди — хотят, и у них — глаза другие. Тогда это на меня влияло из-за немощи моей. Сейчас, может, и по-другому бы отнесся. По послушанию участвовал. А Рахманинов — самый любимый мой композитор. Так что все получилось. Я очень рад, но чувствую себя неловко, потому что это слишком значительная премия. Тем более, я, будучи японцем, получил 1-ую премию в честь национального русского композитора Рахманинова. Я ощутил себя не таким свободным как раньше. Хотя, в конце концов, это не важно, быть свободным или нет — это только от тебя зависит. Трудно, конечно, когда тебя толпа окружает. Пилат ведь под влиянием толпы дал распять Христа. Он понимал же, что Христос не виноват. Толпа ведь вокруг. Аплодисменты, журналисты — мама родная! Ажиотаж, сплетни! «Японец победил на исконно русском конкурсе, потому что были японские спонсоры». Газета «Коммерсант», например, поместила большую статью «Самурай победил маччо», где говорилось, что на конкурсе имели место интриги и т. д. Хотя я точно знаю, что это не так. [1]
— А почему именно Рахманинов — самый любимый композитор?
— Рахманинов — огромное богатство. В его творчестве есть дух Православия, есть сила Воскресения, есть Россия, доброта, милостивый взгляд на мир, память о вечности. Рахманинов не просто глубокий, православный человек, он великий пианист. Его музыку трудно играть, но испытываешь удовлетворение, потому что эта трудность осмысленная: играет один человек, а рояль звучит, как оркестр, мощно, соборно. Я пока не нахожу никого равного ему. Рахманинов — это очень высоко, это — достижение всей фортепьянной культуры. В нем есть Шопен, Лист, Бетховен, Бах. В нем все есть, с точки зрения полифонии, гармонии, романтизма, лирики, строгости и суровости. В музыке Рахманинова есть натуральный минор, отличающийся от гармонического минора, часто используемого в европейской музыке. Это более суровый минор, который живет в храме. Знаменный распев, греческое, византийское пение основаны во многом на натуральном миноре. Рахманинов это звучание искал и нашел. Многие русские композиторы, Чайковский, Глинка искали, какой должна быть русская музыка, но Рахманинову, как никому, это удалось. Он жил во время заката империи, Россия была на высоте, и все это отразилось в его музыке. Какие были педагоги! В Москве как раз тогда исследовали знаменный распев, чтобы уйти от подражания Европе и понять, что есть Русь. Смоленский, Кастальский, Чесноков. Кастальский преподавал обиход церковного пения Рахманинову, когда тот сочинял всенощное бдение, которое по праву считается достижением музыкальной культуры. Рахманинов не нарушал знаменного распева. Чайковский тоже писал богослужебную музыку, но у него не особенно получилось, потому что слова молитв, которые важнее музыки, нельзя разложить на доли и на 4 четверти, нужно что-то более естественное. То, что ближе к человеческой речи. Но у Рахманинова тоже есть предел, он же человек, и это — светская музыка. В определенный момент она может помочь людям понять Православие, как и мне помогла, в качестве авторитета.
— Какая еще музыка Вам интересна? Над чем сейчас думаете, работаете?
— Я сейчас ничего не слушаю из светской музыки, раньше много слушал, а сейчас мне больше нужна тишина. Стараюсь как можно чаще бывать в храме на службе, там — источник творчества. Пою на клиросе с женой. С радостью слушаю византийское пение, грузинское, знаменное пение. В целом, последнее время изучаю церковную музыку. Посещал некоторое время регентские курсы, но не закончил из-за занятости. Богослужебная музыка — неисчерпаемое сокровище. Очень интересно читать, какую роль она играла в истории и жизни Церкви. А для массовой культуры, для площади, для невоцерковленных людей стараюсь говорить о светской музыке со сцены.
Я играю концерты, когда предлагают. В основном в России, и иногда в Японии. У меня логика, как у нашего батюшки: «Чтобы радость иметь в жизни, деньги нужны. А если без денег у тебя есть радость, зачем тебе работать?» Вот я и не работаю. Концерт для меня — праздник, храм — тоже праздник, жизнь — малина!
— Расскажите про Ваш приход, про батюшку?
— У меня были сложности, когда я стал ходить в храм, особенно, когда я начал с женой ходить. Все смотрят — чего это азиаты приехали? Но это в Москве. А сейчас я езжу в Голицыно, в Подмосковье, там люди проще, и мне это ближе. Отец Анатолий — мой друг, он раньше служил алтарником в храме напротив консерватории, а сейчас стал священником. Ему помощь нужна, «мужиков» нет, я один там «мужик» в хоре пою. Там наша духовная семья, там уже все родное.
— А с церковнославянским языком много сложностей?
— Да, я не всегда все понимаю. Иногда такие слова длинные бывают, особенно когда поешь, никакой иностранец не выговорит. Но это язык очень красивый, лучше обычного русского.
Садакацу с супругой и отцом Анатолием в храме
— Кто Ваша супруга? Она — тоже музыкант?
— Да, 4-ый курс Консерватории, фортепиано. Японское имя — Харука, а в крещении — Хриса. А я в крещении — Матфей, это мое христианское имя с детства, с католического крещения я его сохранил. Мне очень повезло с женой. Она для меня — святой человек. Когда я начинаю жаловаться: «Денег нет, работы нет. Жизнь кончена! Японец, в Химках живет!» (У нас там квартира.) Я же из Токио, у нас богатая семья, у меня там было три комнаты, а здесь — одна, и та — тесная. А Харука отвечает: «Ты что испортился? О деньгах говоришь». Жена тащит меня в храм. В прошлом году на Рождество было минус 27 градусов. «Не хочу! Там очень холодно! Голицыно — далеко!» Батюшка нам говорит, что всегда сначала смерть, потом — воскресение. «Жена, скажи: мне идти на смерть или избежать смерти?» А она отвечает: «Да, конечно, на смерть». Спокойно так говорит. Мы обручены, венчаться будем, когда ее родители приедут.
— После того, как Вы довольно долго прожили в России, Вы себя чувствуете японцем или уже русским? Где Вы собираетесь жить в дальнейшем?
— Японцем, безусловно. Но я пока еще очень слаб духовно, чтобы жить в Японии, ведь Япония — духовная пустыня, там очень тяжело быть православным. Это — почти монашество. Здесь окружающая среда помогает. В Великий пост ты приходишь в свой храм. Ты постишься, и все постятся. А там пока доедешь до собора Николай-до, по дороге столько ресторанов, и везде так пахнет хорошо. Cплошное мучение. Немощен я еще, но должен буду, в конце концов, ехать в Японию. Ведь там моя Родина.
[1] Международное жюри из звезд-пианистов практически единогласно присудило Садакацу ЦУЧИДА первую премию. Председатель жюри конкурса, народный артист СССР, профессор Московской Консерватории В.К. Мержанов: «Садакацу великолепный исполнитель и интереснейший человек. Японец стал выразителем нашей школы не поверхностно, технически, а духовно, то есть сущностно. Он играет Рахманинова так, как редко можно где-либо услышать».
