 |
| Православие.Ru | Виктор Кутковой | 05.03.2004 |
Тем не менее, и среди искусствоведов, и среди православных богословов все-таки нет единодушия по поводу запрета. «Стало чуть ли не ходячей истиной, что Русская Православная Церковь относилась к искусству ваяния крайне враждебно. Но тогда почему пластика пользовалась большим признанием во Владимиро-Суздальской Руси? Да и в киево-черниговском искусстве XI — XII веков она занимала далеко не последнее место», — говорит известный исследователь древнерусской культуры Г. К. Вагнер[4]. А авторитетнейший теоретик церковного искусства Л. А. Успенский замечает: «Православная Церковь не только никогда не запрещала скульптурных изображений, но… такого запрета вообще быть не может, так как он не мог бы быть ничем обоснован"[5].
Кто же в данном случае прав?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к Деяниям VII Вселенского (II Никейского) Собора[6].
И что же там находим?
II Никейский Собор сосредоточил все свое внимание на выработке догмата иконопочитания, а не на каких-то принудительных запретах.
Единственный раз осторожное отношение к скульптуре высказывает св. Патриарх Герман в послании епископу Клавдиапольскому Фоме (данное послание зачитывалось на заседании Собора): «Евсевий говорит, что он видел и сохранившиеся живописные иконы апостолов Петра и Павла и Самого Христа, писанные красками. Это мы говорим не потому, чтобы мы сами желали ставить медные статуи, но только для того, чтобы показать, что Господь не отвергал и того, что было сделано по языческому обычаю, но что Он благоволил и через эту статую (воздвигнутую из чувства благодарности евангельской кровоточивой женой. — В. К.) проявлять чудесное действие благодати Своей. У нас же этот обычай принял гораздо более приличную форму"[7].
Если отсюда архимандрит Рафаил сделал вывод об отрицательном отношении Собора к скульптурным изображениям, то его, вне всяких сомнений, следует считать произвольным.
Патриарх высказывается против языческой традиции установки монументов (кстати, по сей день секулярным обществом так и не преодоленной): «У нас же этот обычай принял гораздо более приличную форму». Имеется в виду, конечно же, возведение храмов и написание для них икон. Но где здесь запрет, имеющий принудительную силу? Речь идет лишь о предпочтительности живописи перед скульптурой. Мнение святителя может стать мнением Собора только при одном условии: если оно отражено в принятых решениях, т. е. в канонах.
Вся полемика VII Вселенского Собора сосредоточилась на защите иконы, на принципиальной возможности, на прямой необходимости зримого литургического образа, а не на возражениях против изваяний. Наоборот, Отцы неоднократно ссылаются на существование изваянных херувимов в ветхозаветной скинии и на украшение храма царем Соломоном скульптурными изображениями из меди.
Даже античные «идолы» почти 800 лет простояли на улицах Константинополя нетронутыми, пока одна партия их в 1204 г. ни была варварски уничтожена крестоносцами, а другая — стащена в Италию.
С первых своих веков Церковь скульптуру не отвергала. Об этом свидетельствуют хотя бы дошедшие до нашего времени довольно многочисленные статуи «Доброго Пастыря». Да и могла ли она запрещать скульптуру, если живой «статуей» Бога является сам человек?
Правильно ставить вопрос не о запрещении в Православии изваянных изображений, а об их месте и своеобразии. Ведь живописи, как средству более яркому, более мобильному и материально дешевому, чем скульптура, в процессе строительства церковного искусства отводится еще одна принципиальная роль — быть языком показа мира небесного. Греческой культурой производилась замена античной антиномии «космос-хаос» на христианскую — «свет-тьма». Богословски и эстетически справиться с такой задачей было по силам только живописи, но не пластике. С одной стороны, через соборный опыт отцов и иконописцев, а с другой, главной, — как Откровение, как духовная реальность Церкви, живопись становится мистическим проводником трансцендентного света.
И, тем не менее, запреты на скульптуру все-таки имели место.
Они появляются относительно поздно: в Синодальный период Русской Православной Церкви, т. е. после упразднения патриаршества и с началом возглавления ее государственным чиновником в лице обер-прокурора (одно название должности чего стоит!), который подчас бывал инославного вероисповедания.
Это период, — когда при фактически полном отрицании иконописных канонов, церковное искусство почти 200 лет подвергалось сверху невиданной дотоле регламентации. Данное обстоятельство можно объяснить только одним: чем меньше ограничений оставалось внутри человека, тем больше появлялось их извне.
Уже второе постановление Святейшего Синода от 21 мая 1722 г. запрещает «иметь в церквах иконы резные, или истесанные, издолбленные, изваянные», «от неискусных или злокозненных иконников выдуманные, понеже не имеем, — говорится в указе, — богоизбранных художников, а дерзают истесовати их сами неотесанные невежды». «В Россию сей обычай от иноверных, а наипаче от римлян и им последующих, порубежных нам поляков вкрался"[8].
А теперь давайте подумаем: могут ли постановления Синода той или иной Поместной Церкви носить обязательный характер для всех остальных Поместных Церквей? Ответ понятен… Даже на своей канонической территории срок действия аналогичных указов, как правило, ограничен. И забегая вперед, скажем: потому и потребовалась целая их серия, чтобы продлить «запрет» на скульптурные изображения в российских храмах. В противном случае, хватило бы и одного распоряжения.
Это можно рассматривать в качестве временной дисциплинарной меры, ибо догматической основы здесь нет. Сравнивая изваяния мастеров классицизма для петербургских храмов со статуей св. Параскевы Пятницы (XVI в.) из новгородского Софийского собора или с многочисленными статуями св. Николы Можайского (тоже XVI в.), легко убеждаешься в позднейшем «окатоличивании» русской пластики. Чрезмерное ее обилие, конечно, требовало борьбы с повредившимся духом времени. Но ведь борьба велась не за выздоровление духа, а против искусства (в том числе и против каноничного стиля иконописи).
Более того, Вселенскими Соборами даже догматы вводились преимущественно по формуле «благословляем» то или иное положение, а не «запрещаем» ему обратное. Вот норма для православных.
А если на Соборах и анафематствовали еретиков, то анафема, как правило, была сигналом о нераскаянном отступлении от вероучения, но не проклятием.
Говорить сегодня о запрете всей Православной Церковью изваяний — значит не понимать элементарных юридических норм, не разбираться в механизме действия церковного права.
Чтобы настаивать на таком запрете, необходимо найти ему подтверждение в канонах одного из Вселенских или Поместных (признаваемых полнотой Церкви) Соборов. Но подобных подтверждений никто до сих пор не предъявил. На страницах журнала «Новая Европа» мы подробно об этом писали[9].
В словах майского Синодального указа «можно предположить отголоски тех колебаний между протестантизмом и римокатоличеством, которые в то время характеризовали церковную политику сподвижников Петра. Так, «латинник» Стефан Яворский был сторонником скульптуры в римокатолическом духе. Постановление же появилось, когда место Стефана Яворского занял протестантствующий Феофан Прокопович"[10], — писал Л.А. Успенский.
Таким образом, первый запрет скульптуры вытекает не из канонических формулировок и определений, а больше из политических предпочтений.
Позже, 30 ноября 1832 г., Синод примет новый указ о запрете скульптуры. На первый взгляд, это может показаться даже странным, ибо и на закате классицизма создается довольно много изваяний для храмов. Но, по всей вероятности, имелись в виду статуи не мастеров классицизма, оказывавших «значительное влияние на развитие изящного искусства в народе», говоря языком синодального чиновника, а изделия скульпторов из народа, не получивших академической выучки и отсюда (судя по указу Св. Синода от 2 апреля 1835 г.) ваявших «большей частью очень худо, без соблюдения надлежащей правильности». Впрочем, тут речь шла об украшении ИКОНОСТАСОВ, где «Величайше повелено избегать резных изображений», поскольку деревянная резьба потенциально была источником «опасности, которая может произойти и от ветхости». Однако позднее, уже не церковная, а светская власть статьей 91-й устава о предупреждении и пресечении преступлений (Т. XIV, изд. 1890 г.) распоряжается «равномерно не употреблять в церквах православных иконы резные и отливные, кроме распятий искусной резьбы и некоторых других лепных изображений, на высоких местах поставляемых».
Откуда такая забота государства?
Почему оно «на высоких местах» пластику применять разрешало, а на низких — нет?
Ответ надо искать в VIII веке. Император Лев III Исавр начинал свою борьбу против икон с того, что приказал удалить их «с видных наружных мест и, как говорили, поднимать их в церквах повыше» (А. В. Карташев). Второй иконоборческий Собор 815 г. «позволяет оставить иконы на высоких местах взамен назидания писаниями». Это объясняется тем, чтобы народ не прикладывался к иконам, не возжигал перед ними свечей и лампад, т. е. не воздавал священным изображениям должного почитания.
И вот в России XVIII — XIX столетий снова срабатывает такая же логика… Смысл (ипостась) не различается с формой его выражения (скульптурой). И как результат — новая, опять завуалированная под благочестие борьба с образом, но теперь — изваянным.
Можно было бы подумать, что запрет резных икон в нижних частях храма введен по чисто практическим соображениям: к примеру, не задеть резьбу лестницей, часто перемещаемой для замены свечей или для подливания масла в лампады, висевшие выше человеческого роста. Но нет… Противоречивая память о «порубежных нам поляках», или, точней, линия, проводимая Феофаном Прокоповичем, все еще, кажется, оставляла свой след: «В домах, кроме малых крестов и панагий искусной резьбы, также отнюдь никаких резных и отливных икон не держать» (статья 92). Государству не безразлично на рельефную или плоскую икону молится гражданин православного вероисповедания. «Вообще дозволяется лить из меди и олова и продавать в рядах только кресты, носимые на груди» (статья 93)[11].
Это, безусловно, меры административного, полицейского порядка.
Говорить здесь о догматах и канонах — совершенно излишне. А стало быть, и о запретах скульптуры Православной Церковью.
[1] Рафаил (Карелин), архимандрит. О языке православной иконы. СПб.: Сатис, 1997. С. 13.
[2] Алпатов М. В. Этюды по истории русского искусства. В 2 тт. М., 1967. Т. 1 С. 198.
[3] Полевой В. М. Искусство Греции. Средние века. М., 1973. С. 93. В канонах I Вселенского Собора запретов на изваяния нет.
[4] Вагнер К. Г. Некоторые структурные особенности русской пластики XIV—XV вв.еков // Византия. Южные славяне и Древняя Русь. М.: Наука, 1973. С. 296.
[5] Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. Париж: Издание Западноевропейского экзархата Московской Патриархии, 1989. С. 19. Прим. 1.
[6] Деяния Вселенских Соборов. Т. 7. Собор Никейский Второй, Вселенский Седьмой. Казань, 1891.
[7] Там же. С. 169.
[8] Цит. по: Успенский Л.А. Указ. Соч. С. 356.
[9] См.: Кутковой В.С. Скульптура в храме // Новая Европа. Международное обозрение культуры и религии. — Милан — М: Христианская Россия, 2002. — N15. — С.147−156.
[10] Успенский Л.А. Указ. Соч. С. 356.
[11] Алфавитный указатель действующих и руководственных канонических постановлений, указов, определений и распоряжений Святейшего Правительствующего Синода (1721 — 1901 гг. включительно) и гражданских законов, относящихся к духовному ведомству православного исповедания. / Сост. С.В.Калашников. — Изд. Третье. — СПб: Издание И.Л.Тулузова, 1902. §§ 668, 669. С. 83.
