Русское Сретенье

Февраль вошёл в историю России как месяц потерь. В феврале пала монархия и произошла революция, годовщина которой никогда официально не отмечалась, но которая перевернула русскую жизнь.

В феврале был смертельно ранен на дуэли Пушкин и умер в нищете Розанов. В феврале лютуют метели и отмечается самый пошлый праздник в календарном году — День влюблённых, беда которого не в том, что он пришёл с Запада и связан с католической традицией, а в том, что он выгоден коммерчески, и потому с каждым годом его будут раскручивать всё больше и больше, как раскручивают в западном мире Рождество.

И всё же самое главное событие русского февраля — это Сретенье, праздник с поразительной, очень похожей на легенду, но вряд ли намеренно придуманной историей.

Довольно позднее церковное предание, сообщаемое церковным историком Никифором Каллистом, говорит о том, что в 271 году до Рождества Христова жил в Александрии умный и образованный человек по имени Симеон. В числе других 70 учёных мужей он переводил на греческий язык Ветхий Завет и наткнулся на очевидную ошибку. В старой книге было написано: «Се дева родит». Симеон усомнился и исправил слово «дева» на слово «жена», и за это был обречён жить до тех пор, пока не увидит Бога, рождённого от Девы. В обстоятельных комментариях к толковой Библии, вышедшей в начале прошлого века и переизданной к тысячелетию Крещения Руси, сказано, что такого, конечно, быть не могло и столько лет никто из смертных не живёт, но сердцем хочется верить, что именно так и было. Есть своё чудо в Рождестве, должно быть своё чудо и в Сретенье. Симеон был уже нечеловечески стар и измучен, когда повстречал Богородицу, пришедшую по еврейскому обычаю в храм для очищения и принесения жертвы на сороковой день после рождения Сына. Старец узнал Господа и сказал слова, которые можно было произнести только после трёх веков ожидания и которые повторяются две тысячи лет в православных храмах каждый день за вечерней службой:

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твоё, еже Ты уготовал пред лицем всех людей, Свет во откровение языцев и славу людей Твоих Израиля».

Один московский священник очень точно подметил, что в огромном Иерусалимском храме было в тот день много людей, потому что в этом храме всегда многолюдно, но только старец Симеон и пророчица Анна, восьмидесятичетырёхлетняя вдова, прожившая в замужестве семь лет в ранней молодости и с тех пор замуж не выходившая, — лишь они двое узнали Иисуса и поклонились Ему.

Сретенье есть откровение для всех, это встреча старого и нового, иудейства и христианства, зимы и весны. Для России эта встреча особенно символична, потому что пограничье — наше обычное состояние, начиная от географического положения между Европой и Азией и заканчивая переменами и потрясениями, на которые так щедра русская история, и сказывается это пограничье в судьбах самых разных людей.

Одним из таких пограничных людей был Борис Пастернак, еврей по крови, русский по языку, христианин по мироощущению. В романе «Доктор Живаго» главный герой размышляет о том, что Блок — это явление русского Рождества. Продолжая эту мысль, можно было бы сказать, что сам Пастернак был явлением русского Сретенья. Русское и еврейское встретились в нём так, что его приняли и русские, и евреи. Он смог написать о христианстве стихи, равных которым в русской поэзии нет: «На Страстной», «Рождественская звезда», «Магдалина». По высшему счёту именно за них травил его ненавистник Церкви Хрущёв и площадной бранью крыл комсомолец Семичастный. Нобелевская премия была лишь поводом.

И февраль для Пастернака был месяцем особенным. Он начинался в его судьбе строчками «Февраль. Достать чернил и плакать! / Писать о феврале навзрыд/…», которые сделали его знаменитым, и закончился стихами к роману:

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Это была свеча, которая предшествовала встрече Юрия Живаго и Лары Гишар — самой совершенной любовной пары во всей русской литературе ХХ века. И если уж кого вспоминать в День влюблённых, то именно их.

В прошлом году у нас, наконец, показали по телевизору американского «Доктора Живаго». К этой экранизации можно предъявлять сколь угодно претензий, но то, что неуклюжий, нелепый фильм был снят с несвойственной Голливуду любовью к героям романа и к стране, в которой они живут, несомненно. Пастернаковское «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей» сказалось во всей полноте и победило американскую машину.

Пастернак принадлежал к той части русской интеллигенции начала века, которая Бога то искала, то строила, была не удовлетворена состоянием Церкви и жаждала перемен, радостно приняла февраль семнадцатого, и тот факт, что он от этой интеллигенции ушёл и вернулся к самой простой, обыденной вере, то, что увидел и встретил, дождался на своем пути Бога, есть его личная и самая важная в жизни победа. Писательская и человеческая, пусть даже говорил он о том, что «пораженья от победы ты сам не должен отличать».

Возвращение домой стало главным итогом русского двадцатого века. В феврале 1917-го Россия свой дом оставила и, пройдя сквозь ужасы революции, Гражданской войны, коллективизации и ГУЛАГа, начала постепенно возвращаться. Это возвращение было трудным, а дом оказался разорён и мало пригоден для жизни. Но все-таки это был дом. Пастернак стал одним из тех, кто вернулся первым.

Он был не гениальным дачником, как его ехидно называли, но гениальным хозяином дома и земли, и любовь к этому дому остановила его от того, чтобы покинуть страну, где под конец жизни его поносили на каждом углу и сокращали отпущенные ему годы. Он не сказал в её адрес ни одного горького, презрительного слова, как это делали и до, и после него. Он остался здесь, чтобы уйти по глаголу с миром.