Поводом к публикации этой статьи, рассказывающей о репрессиях против Православной Церкви в тридцатые годы ХХ столетия, послужило определенное сходство тех лет с нашими. Сейчас, правда, православных не расстреливают. Пока.
Но шельмуют одинаково. Достаточно вспомнить заявления народных депутатов. Если речь идет об Украинской Православной Церкви, то обязательны эпитеты и формулировки: «антиукраинская», «имперская», «промосковская», «пятая колонна», «рука Москвы». В тридцатые годы в обвинительных заключениях писали похожие слова: «антисоветская», «агентура фашистской Германии», «фашистская», «антинародная». Так же, как и на заре Советской власти, истинную Православную Церковь зовут антинародной и антигосударственной, а вместо нее подсовывают народу «самодельную» УПЦ-Кп, как тогда — обновленческую. Именно из-за этого сходства стоит обратиться к истории.
Сегодня невозможно представить себе всю тяжесть гонений и искушений, выпавших на долю православного епископата и духовенства после революции 1917 года. О репрессиях известно многое, но самое страшное заключалось в том, что впервые в истории Русской Православной Церкви ее гонителями стали бывшие прихожане или дети прихожан, что внутри самой Церкви открыто против нее восстали священнослужители-раскольники. Все это случилось впервые, и потому было особенно страшно. Какую помощь Божью и твердость веры нужно было иметь, чтобы устоять в атмосфере автокефальных расколов, «обновленчества», государственной политики уничтожения Церкви. Устоять могли сильные, слабые отпадали от Церкви и становились ее гонителями. Сейчас об этом можно судить по материалам допросов, доныне хранящихся в архивах СБУ, по редким книгам-воспоминаниям, по живым свидетельствам немногочисленных очевидцев. Лишь все это в целом может отчасти воссоздать то время, когда простое исполнение пастырского долга становилось подвигом и мученичеством, даже если пастырь и не умирал мученической смертью.
Чем был Киев до революции? На этот вопрос отвечает устоявшееся словосочетание, дошедшее до наших дней «идти на богомолье в Киев». Киев на Руси был древнейшим духовным центром, поистине матерью не только исторической, но прежде всего духовной матерью городов русских. Лавра, Великая церковь, пещеры, София, Михайловский монастырь, Десятинная церковь, Китаево, Выдубичи, Межигорье — все это духовные истоки славянского мира, живые источники Благодати, просветившей Киевскую Русь еще тысячу лет назад. Но Киев никогда не был городом-музеем, городом-памятником, это был духовный родник, пробивающий себе все новые и новые русла. Об этом свидетельствует то, что монастыри возникали в Киеве вплоть до революции. Это и Покровский монастырь, и Введенский, и Свято-Троицкий Ионинский. Киев жил и духовно развивался, когда произошла катастрофа 17 года. Глубоко символично, что и первый мученик нового времени появился в Киеве — расстрелянный зимой 1918 года в Лавре священномученик митрополит Владимир (Богоявленский). От святого Владимира приняла Русь крещение и от святого Владимира приняла венец мученичества. В 1927 году Иосиф Сталин писал: «Партия не может быть нейтральной относительно религии, и она ведет антирелигиозную пропаганду против всех и всяческих религиозных предрассудков, потому что она стоит за науку, а религиозные предрассудки идут против науки, ибо всякая религия есть что-то противоположное науке. Партия не может быть нейтральной по отношению к носителям религиозных предрассудков, по отношению к реакционному духовенству, которое отравляет сознание трудящихся масс. Придушили ли мы реакционное духовенство? Да, придушили. Беда только в том, что оно не полностью еще ликвидировано».
Недалеко от киевской телевышки старые деревья прячут Лукьяновское кладбище, на котором в те годы «ликвидированное духовенство» хоронили втайне ночью, без крестов и надгробий. В тридцатые годы привозили сюда людей, расстрелянных рядом — в Лукьяновской тюрьме. Сначала их закапывали по краям кладбища, а когда не осталось места, рыли рвы прямо на дорожках, аллеях и сваливали тела туда, засыпая землей и утрамбовывая ее. Все это видел кладбищенский сторож Ефрем, и его расстреляли последним, когда земля была уже переполнен трупами и не принимала новых тел. И тогда для этого выделили новый участок — в Быковнянском лесу. По самым скромным подсчетам, в земле Лукьяновского кладбища лежит 25−30 тысяч безымянных репрессированных. Гуляя по аллеям, мы ходим по ним. Постепенно из плена забвения освобождаются их имена. Они были арестованы почти одновременно: в октябре страшного тридцать седьмого. Митрополит Киевский Константин (Дьяков), 73-хлет. Протоиерей, профессор бывшей Киевской духовной академии отец Александр Глаголев, 66 лет. Протоиерей, тоже профессор КДА, духовник киевского священства отец Михаил Едлинский, 78 лет. Это была уже третья волна репрессий против духовенства, самая массовая и жестокая.
Если дела 1931 года были объемными, с множеством допросов, свидетельских показаний и очных ставок, то дела 37-го — тонкие, в десяток страниц, заканчивающиеся, как правило, кратким протоколом заседания Суда Тройки НКВД: «Постановили расстрелять. Принадлежащее ему лично имущество — конфисковать». Приговор зачитывался осужденному, в конце произносилась стандартная фраза: «Приговор объявлен в законном порядке. Приведут в исполнение в течение десяти дней, на это время улучшат питание». Следующей бумажкой в деле была справка об уничтожении паспорта. Настоящий конвейер смерти. Все трое обвинялись в участии в контрреволюционной организации церковников-тихоновцев, подготавливающей восстание в случае войны с Германией. Расстреляли только одного — отца Михаила Едлинского, 17 ноября 1937 года, ровно через месяц после ареста.
А владыка Константин и отец Александр были убиты неделей раньше во время допросов. В рапорте следователя утверждалось, что они умерли от «сердечной недостаточности». Через два года этот следователь был исключен из партии и из НКВД за чрезмерное «использование мер физического воздействия» по отношению к подследственным, в результате чего многие из них не дожили до суда. Однако следователя не судили, так как «меры физического воздействия он допускал с санкции руководства НКВД УССР». Следователь жил в Киеве, на улице Красноармейской и умер в 1954 году. Мы не знаем, что довелось испытать перед смертью его жертвам — старым и беззащитным людям. Но знаем, что они не отреклись от веры, не лжесвидетельствовали, как того требовали следователи, и даже не проклинали своих убийц. Перед вами архивные документы, пожелтевшие страницы «расстрельных» дел.
Дело N 12 453
Митрополит Константин (Дьяков) — 1864−1937
Дьяков Константин Григорьевич
Адрес: Киев, ул. Л. Толстого, 39.
Родился 19 мая 1864 г. в с. Старая Водолага Харьковской области.
Окончил Харьковскую духовную академию.
Дочь — Мелитина Константиновна Дьякова, работала в Наркомздраве УССР,
замужем за племянником Дьякова Константина Дьяковым Борисом Александровичем. Арестована 19 сентября 1937 года. Борис арестован 3 апреля 1937 года.
Дьяков К.Г. арестован 29 октября 1937 года. Скончался 10 ноября 1937
года. До революции — священник, после — епископ, митрополит. Обвинялся
по статье 54−10 и 54−11.
Митрополит Константин в 1923 г. в Харькове был арестован, обвинение
не было предъявлено, освобожден через 2 месяца. В 1926 году повторно
арестован в Харькове, освобожден через 3 недели, обвинение не предъявлено.
Справка:
Дело N13417 от 17.03. 1923 по обвинению Дьякова и других 27 человек-церковников за борьбу с обновленцами в городе Харькове.
«17 марта 1923 года был арестован Дьяков Константин — протоиерей.
В ходе расследования было установлено, что арестованные Дмитриевский
И.Н., Кратиров и другие, всего 7 человек, являлись активными черносотенцами-тихоновцами, за что по распоряжению Особой Комиссии НКВД от 15 мая 1923 года были высланы за пределы Украины сроком на 3 года Дмитриевский и другие 7 человек. Этим же постановлением Дьяков К. и другие из-под стражи были освобождены и следствие по ним прекращено за недостаточностью материалов об антисоветской деятельности».
Из показаний митрополита Константина:
«В связи с переводом столицы из Харькова в Киев я прибыл к месту своего нового служения 29 марта 1935 года. На Киевщине было 170 приходов, из них 70 функционировало и 100 взяты под заготзерно. Серьезная болезнь прекратила мою деятельность почти на 3 месяца. В настоящий момент число приходов на Киевщине сократилось до минимума: всего 16 с 4-мя городскими. Я прошу Советскую Власть дать возможность мне — 73 -летнему старику, одержимому весьма многими и тяжелыми физическими недугами, мирно и тихо закончить свою жизнь».
Следователю НКВД-УССР лейтенанту Гольдфарбу
Подпись: первая — Патриарший экзарх, митрополит Константин.
РАПОРТ
«911−37 на 22 часа мной был вызван на допрос в к. 164 арестованный Дьяков. Дьяков был доставлен около 24 часов. По прибытии на допрос Дьяков попросил дать ему воды, указав, что он плохо себя чувствует и просил дать ему отдохнуть 5−10 минут. Еще через 2−3 минуты Дьяков побледнел и упал со стула на пол. Я позвонил оперуполномоченному 4 отдела УГБ Гольдфарбу, который зашел ко мне в комнату и вызвал по телефону врача из санотдела. Минут через 10−15 после вызова дежурный врач Мороз прибыл. Несмотря на то, что был принят ряд мер к приведению Дьякова в чувство (уколы, а затем искусственное дыхание) подследственный скончался. Как видно из акта врача Мороза, причиной смерти Дьякова послужил артерио-склероз сосудов. По показаниям арестованных архиепископов Линчевского, Делиева и монаха Промлева (названные священнослужители к этому времени были уже расстреляны — ред.), Дьяков является руководителем антисоветской фашистской организации церковников (тихоновцев), широко разветвленной по Украине, давал указания епископам о подготовке кадров для вооруженного восстания в случае войны с Германией, создании фашистских групп на периферии и проведении антисоветской работы в связи с переписью населения и подготовкой к выборам в Советы. Дьяков поддерживает связь с германским консульством. Зять Дьякова — военнослужащий штаба КВО, в сентябре 1937 года осужден Военной Коллегией к расстрелу как активный участник военно-троцкистского заговора и немецкий шпион. Дьяков подлежит аресту. Помощник начальника 4 отдела УГБ младший лейтенант Перцов арестовал Мардер.» Митрополит Константин принял мученическую кончину во время допроса 10 ноября 1937 года. Место его погребения стало известно случайно, и это неверующие назовут стечением обстоятельств, а верующие — чудом.
Из воспоминаний прихожанки Свято-Введенского монастыря: «Леонила Яковлевна Лемисова, которая похоронена возле митрополита Константина, была матушкой. Муж ее, протодиакон Троицкой церкви отец Сергий Лемисов, которого убили вместе с митрополитом Константином, хотя матушке долго говорили, что он выслан без права переписки. Леонила Яковлевна узнала о том, что митрополита Константина убили в 1955 или 1956 году. Она все время посылала в НКВД запросы о муже. Ответили ей только после смерти Сталина, написали, что он невинно пострадал. И тогда она сказала, что раз они были арестованы вместе, то вместе их и убили. Она все время ходила в тюрьму после ареста. Извозчик, который вывозил тела расстрелянных из тюрьмы на кладбище, однажды рассказал, что был один такой благообразный старичок, что он даже накрыл ему лицо платком. И потом этот старичок приснился ему в архиерейском облачении и поблагодарил, что он закрыл ему лицо. Этот извозчик и указал место, где похоронен митрополит Константин. Леонила Яковлевна жила в доме возле Троицкой церкви, где сейчас парикмахерская. Она была псаломщицей в Троицкой церкви. Ее выселили после ареста мужа, и она жила на Печерске в маленьком домике. Детей у нее не было, но было много как бы духовных детей и все звали ее «мамкой». Леонила Яковлевна всегда ухаживала за могилой митрополита Константина. У нее была его фотография, он был очень такой интересный, духовный. Она нам, девочкам, часто говорила: «Вы не представляете себе, какой это был архиерей».
На этом же кладбище похоронен протоиерей Александр Глаголев, замученный одновременно с владыкой Константином. Пытаясь объяснить следователям всю абсурдность обвинений, отец Александр просто написал свой распорядок дня. Описал языком, которым следователи уже не владели. Вчитайтесь: «Я, нижеподписавшийся, профессор-протоиерей Александр Глаголев, по предложению следователя НКВД, имею долг сообщить о своей деятельности следующее. Ежедневно совершая богослужение в церкви Николы Набережного, я самую большую часть своего времени отдаю пребыванию в храме для богослужения, совершения треб и дежурства (в известные, определенные расписанием дни), хождению в храм, отнимающему у меня не менее часа времени. Краткий перерыв между утренним и вечерним богослужениями заполняется у меня беглым чтением газеты, часовым сном или лежанием на постели с какою-либо книгою, преимущественно моей академической специальности, и обедом, по окончании которого я обычно направляюсь в храм для совершения вечернего богослужения, оканчивающегося (вместе с требами) обычно не ранее 9−10 часов, после чего я, утомленный, возвращаюсь на квартиру, где мало, что успеваю сделать из книжного чтения, обычно после вечернего чая приступаю к совершению молитвенного правила к Литургии следующего дня».
Отец Александр был образованнейшим человеком своего времени. Знал 18 языков, специализировался на древнееврейском. В 1913 году он выступал в качестве эксперта в киевском суде по делу Менделя Бейлиса, обвинявшегося в ритуальном убийстве мальчика Андрея Ющинского. На основании знания талмуда и еврейской истории он доказал необоснованность этого обвинения, за что был подвергнут травле со стороны черносотенной прессы. Михаил Булгаков описал его в своем романе «Белая гвардия». Неподалеку находится и могила отца Михаила Едлинского, о котором тоже можно рассказать многое. И это будет не рассказ, а житие. Кровь мучеников не проливается даром. Сыновья отца Александра и отца Михаила тоже стали священниками, известными киевскими духовниками. Отец Алексей Глаголев прятал от гитлеровцев во время войны еврейские семьи. Духовные дети наших новомучеников сегодня несут людям добро и свет веры, несмотря на то что их, как отцов и дедов, тоже травят, шельмуют, но, слава Богу не расстреливают, не расстреливают. Пока.
