 |
| Иностранец | Юлия Богатко | 02.02.2004 |
СИСТЕМА ПОСЛУШАНИЙ
Чтобы остаться в обители хотя бы на несколько дней, тому, кто не хочет платить за гостиницу и трапезу, будет дано послушание. Послушание — это работа, которая выполняется в монастыре любым человеком: монахом, послушником или трудником (тем, кто как раз и приезжает поработать, как я, за кров и стол). Духовный смысл послушания — в том, чтобы отречься от собственной воли. Денег за такую работу, естественно, не платят. Людям, которые не готовы нести послушание, просто незачем сюда ехать больше чем на день — поэтому открыто выражающих по этому поводу свое недовольство здесь нет. Тем более, что работа на благо монастыря считается и очень серьезной формой покаяния, помогающего в собственном спасении. Как и при любом безвозмездном труде, народ иногда слегка халтурит, работа ведь часто тяжелая и монотонная.
Особенно заметно это бывает на кухне — как ни следят за временными поварами монахи-профессионалы, суп порой получается бульоном, а макароны — кашей. Но без работы здесь было бы откровенно скучно — когда все остальные заняты, тебе даже поговорить не с кем.
Для обоих полов монастырь готов предложить самые разнообразные послушания.
Разве что выбирать не дают. Исторически мужские — это дрова во всех видах: рубить, или пилить, или таскать и снова рубить (дровами тут топится абсолютно все). Или земляные работы: вскопать, выкопать, закопать. Почему-то именно мужчины также работают в прачечной. Традиционно женские послушания — это, конечно, кухня, уборка обеих гостиниц (каменная белая и деревянная красная), огород. Кроме того, могут эксклюзивно послать за грибами или черникой для обеда, человек эдак на сто. Я сама здесь придумала новый полезный и здоровый вид послушания — уборка территории (в пионерском лагере научили); благочинный, ведающий всеми послушаниями и как бы заместитель настоятеля, не утвердил, но обещал подумать.
Чудом избежав примитивного мытья полов, туалетов, уборки опустевших келий и глажки белья (вот уж рутина так рутина — оборот простыней и наволочек в монастыре чудовищен!), прополки лука и подвязывания помидорок, я была определена на кухню. Кухня почему-то считается самой тяжелой из всех женских работ, но, как оказалось, именно это — самое интересное. Однако процедура получения послушания оказалась непростой.
«ПОЙМАЙ БЛАГОЧИННОГО»
Когда я приехала, благочинного, который только и может давать послушания, в монастыре не оказалось. Поэтому весь вечер первого дня и весь следующий день я слонялась по территории и напрашивалась на работы в разные службы. Никто без благословения отца Александра брать меня не хотел. Когда же он вернулся, я никак не могла его поймать — оказалось, он очень, очень занятой человек. Сначала он уехал в бухту, к командиру военной части, договариваться насчет ремонта причала, потом занимался распределением вновь прибывшей группы детей по кельям («Подойдите после. Со смиренным видом», — сурово пошутил он), потом «давил ушко» (в переводе с местного сленга — спал), поскольку большую часть ночи он занят на службе в храме, потом кругами пылил по острову на новенькой длиннобазой «Ниве», договариваясь с учеными насчет использования их экскаватора и возя туда-сюда гостей, объезжая объекты и всех, кому задания уже были даны… Я даже решила уже, что мое послушание будет состоять в отсутствии послушания и надо с этим смириться.
Но в конце концов работа меня нашла. Еще до того, как сюда попасть, я выслушала страшные истории про работу на кухне: мол, тонны гнилой картошки, корка жира на воде для мытья посуды и комары, комары… Поэтому «На кухню!» прозвучало для меня как приговор.
КУХНЯ — БОЛЬШЕ ЧЕМ КУХНЯ
Кухня — информационный центр монастыря. Точнее, даже не она сама, а как бы площадь, которую образуют два здания кухни, трапезная, вход в каре и храм. Это как центральная улица, газета и рынок на десяти квадратных метрах.
В обеденное и ужинное время на этом пятачке происходят все самые важные встречи, разговоры, решаются дела. Дело в том, что трапеза, как правило, случается сразу после службы, после которой все начальство прямо из храма движется в сторону столовых. Шествие проходит как раз по диагонали этой условной площади. За эти несколько метров все, кому необходимо решить какой-либо вопрос, выхватывают из процессии нужных батюшек и растаскивают их по углам. Особенно ловкие отцы успевают проскочить в нижнюю трапезную (где столуются только братия и приближенные к ней лица — родственники, друзья), если не хотят омрачить себе аппетит хозяйственными проблемами. В общем, в трапезное время здесь происходят импровизированные пресс-конференции, интервью и аудиенции одновременно.
Итак, я отрекалась от своей воли на кухне — та еще медитация! Я действительно чувствовала, что выхожу на какой-то новый уровень сознания, когда три часа без перерыва чистила картошку, или резала капусту, просыпаясь от удара ножа по пальцам, или до глубокой ночи мыла посуду пять часов non stop. В самом деле, за время этой чисто механической работы успеваешь о многом подумать. И многое сосчитать: скажем, чтобы накрыть обед, на обычные для лета 150 человек (примерно 100 в верхней, общей трапезной и 50 в братской), нужно, помимо упомянутой картошки, порубить 8 кочанов капусты для салата, в два тазика, сварить 10 килограммов гречки, нарезать 15 буханок хлеба. А однажды я даже поджарила 100 яичниц! Чтобы накрыть столы, нужно около 20 раз забежать на второй этаж то с тарелками, то с ложками, то с горячими чайниками (и столько же раз, чтобы убрать со столов). После обеда нужно перемыть около 1.000 единиц посуды. Кстати, за первые два дня работы на кухне я порезала руки в восьми местах… За что мне нравилась эта работа, так это за разнообразие!
В монастыре все готовится в производственных масштабах. Не очень изыскано (в основном блюда из картошки и круп), но вполне съедобно и много. Самое обидное, что почти половина приготовленной еды всегда остается. Часть из нее можно, если повезет, доесть вечером, часов в двенадцать: «Отец-Богдан-у-вас-не-найдется-что-нибудь-покушать-ужин-был-так-давно?..» Часть съедают на завтрак те, кто рано встает. А остальную часть съедают местные хрюшки (есть мясо коневецким монахам запрещено, как и в других обителях, и самих хрюшек потом съедают «друзья монастыря» и мирские сотрудники его служб).
Что касается собственно отречения от воли, то я как обычный светский человек не всегда осознавала эту духовную составляющую послушания. К своему греху, я даже пыталась как-то облегчать для себя этот не всегда приятный труд, поэтому с первых часов работы на кухне обогатила себя несколькими мудростями собственного изготовления. Например, такая: никогда не спеши сделать работу — как только закончишь, тут же дадут другую (на практике — не спеши домыть посуду, когда тебя ждет чистка картошки). Мудрость номер два: не жди, когда дадут работу, а придумай ее себе сам (на людей, которые ухитряются не делать ничего, здесь смотрят косо, поэтому не так уж важно, чем ты занят, главное быть занятым). Так вот, не жди, когда тебе дадут тереть морковь, стирая заодно пальцы на тупой терке, а нарежь капусту; не хочешь резать лук, наполни чайники компотом. И третья мудрость: меняй виды работ почаще — другого отдыха не предвидится.
В условиях, когда нужно сделать не что-то конкретное, а работать буквально «отсюда и до обеда», такая нехитрая философия помогала мне, в отличие от других, не терять чувства юмора и оптимизма.
ТРАПЕЗА
Когда работаешь на кухне, сама трапеза становится главным и долгожданным событием. Прежде всего потому, что происходит она всего два раза в день (общего завтрака как такового нет: привилегию имеют только трудники — они завтракают в семь утра). Обед случается как повезет: от одиннадцати до двух часов, в зависимости от характера службы (в праздники — раньше). Ужин происходит тоже после богослужения, часов в семь-восемь. Как ни странно, на кухне никто никогда не знал точно, когда окончится служба, и поварам то и дело приходилось посылать кого-нибудь разбирающегося в ней, на разведку: скоро ли она завершится? «Пойдем, помолимся Богу, тогда ужин не пропустим…»
Только после этого отправляют гонца на колокольню и звонят семь раз. Затем все собираются в одной из трапезных. Молятся перед едой и после. И еще один раз во время еды: обычно, когда старший из присутствующих священников-монахов (иеромонахов) переходит к новому блюду, он прерывает жующих колокольчиком: «Молитвами-святых-отец-наш-Господи-Иисусе-Христе-Боже-наш-помилуй-нас». На что братия отвечает «Аминь!», все крестятся, и можно продолжать. Поскольку не все едят с одинаковой скоростью, окончание общей трапезы значит, что поел все тот же старший иеромонах. Не сказать, что они (старшие) едят очень быстро, но я никогда не успевала попить чаю до завершающего колокольчика и оставалась уже в пустеющем помещении, что, впрочем, не возбранялось.
Во время приема пищи специальный чтец озвучивает отрывки из житий святых или из текстов, посвященных празднику текущего дня, либо чьи-нибудь мудрые наставления. Чтецы несут свое послушание очень творчески. До сих пор вспоминают, как в верхней трапезной, где из-за большого скопления народа и особенно детей всегда стоит гам, молодой человек, несущий основное послушание слесарем, читал с выражением и чувством про святых мучениц. Перекрикивая толпу и стуча ложкой по эмалированному чайнику, он потрясающе проникновенно передавал садистские главы мучений святой Елены и Варвары… Или уже при мне: за ужином читают про грех чревоугодия. Все больше воодушевляясь, чтец декламирует: вкушай, мол, дабы только поддержать силы, а не дабы испытать плотское удовольствие, не потакай чреву своему, и так далее. Вокруг все уже начинают покашливать, и свежий пирожок с капустой уже не кажется мне таким вкусным, но тут настоятель обращается к оратору:
— Извини, а ты что читаешь?
— Да вот, святителя Игнатия…
— Ох, а я уж испугался! Читаешь, как диктор Левитан… Ты можешь спокойнее, без патетики, а то и так страшно?..
ОТДЫХ
В свободное от работы время можно гулять. Достопримечательностей на монастырской территории много, но почти все они сосредоточены в одной части острова. Во-первых, сам Рождество-Богородичный собор, простой, но очень красивый, церкви преподобного Арсения и Никольская, братское кладбище, два скита, Коневский и Казанский, — это места, где живут монахи-схимники, чтоб уж совсем редко встречаться с людьми и все свое время посвящать молитве (правда, в монастыре сейчас всего один схимник), общество детей-инвалидов «Кедр» (что-то вроде летнего лагеря), часовни…
Самое мистическое место — Конь-камень. Он по форме напоминает череп коня. Про него ходит легенда, которую тут знают все. Много лет назад, еще до появления на острове преподобного Арсения, основателя монастыря, этот камень был местом языческих ритуалов. Ежегодно жители материка, которые использовали Коневец как летнее пастбище для своих лошадей, приносили на этом камне в жертву коня, чтобы поблагодарить духов острова, которые обитали именно в камне. Арсений, заставший эти бесчинства, провел ночь в молитве, а под утро совершил крестный ход вокруг камня с иконой Богородицы в руках и окропил нечистое место святой водой. По преданию, большие злые духи, как копоть, вышли из камня и, обернувшись черными воронами, улетели прочь с острова к противоположному, выборгскому берегу Ладоги (там теперь воинская часть), а маленькие бесы обернулись комарами и остались на острове. Теперь прямо на Конь-камне построена часовня, но даже те, кто бывал в этих местах много раз, побаиваются ходить сюда ночью.
Боятся, правда, не все: пару лет назад под видом паломников на остров приехала небольшая компания из сатанинской секты. Мужчины устроили вокруг Конь-камня свой сатанинский обряд и даже пытались отколоть от него кусок, чтобы увезти домой для своих служб. Про их бесчинства прознали в монастыре, прибежали к Конь-камню и попросили уехать с острова. Вряд ли непрошеным гостям нужен был скандал, и они отплыли без пререканий.
Еще можно догулять до дальнего мыса Варгос, где в советское время хозяйничала военно-морская база. После войны остров служил испытательным полигоном. Здесь в 50-е — 60-е годы разрабатывалось химическое оружие и испытывались твердотопливные ракеты. В главном соборе был военный склад, в братской трапезной — клуб. Военные с семьями жили в монастырских кельях, на братском кладбище устроили автопарк, а потом спортивную площадку. Теперь к остаткам бывших военных баз можно ходить на экскурсии. Впрочем, наследство военных до сих пор разбросано по всему острову — скелеты лодок, разукомплектованные торпеды…
По монастырскому распорядку дня в 23 часа наступает «тишина». Но неуемная молодежь гуляет и по ночам, и даже купается под луной, если позволяет погода. Само собой, монастырь — на редкость романтическое место. Сюда часто приезжают семинаристы искать себе невест. Чтобы продолжить духовную карьеру, им нужно в короткие сроки либо жениться, либо постричься в монахи.
А оперативно найти здесь жену очень даже можно. Девушки с правильным православным воспитанием продолжают сюда ездить после окончания православных школ. Многих барышень просто привлекают красивые молодые монахи и послушники в подрясниках (что-то вроде длинного черного халата), которые к тому же обычно очень милы с девушками. Поэтому девушки едут сюда с гораздо большим удовольствием, чем, я думаю, ездили бы в женские монастыри. Конечно, женщины — это искушение для монахов, но, как мне показалось, монастырь во многом живет по принципу «без искушения нет духовного подвига».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Про Коневецкий монастырь говорят, что он очень демократичен и сильно отличается от своего «старшего брата» — Валаамского. Может быть, причина в том, что в былые времена на Коневец ехало в основном российское дворянство, а на Валаам — крестьяне. Нынешний настоятель монастыря, игумен Исидор (Минаев) по мирскому образованию актер и режиссер — учился театру, а потом и сам преподавал в Щукинском училище, и даже играл Мальволио в «Двенадцатой ночи» Шекспира. Отец Исидор и сейчас, мне кажется, активно применяет свое врожденно-профессиональное обаяние в управлении монастырем. Почти все, что вылетает из его уст, становится афоризмами.
И вообще на меня произвела впечатление манера речи многих здешних монахов. Постоянным предметом обсуждения в монастыре служат сильные туманы, которые не дают ходить катеру, — в один такой угодила и я. Год назад за большие деньги монастырь купил радар, который сломался ровно к началу навигации, и его отправили чиниться в Москву, где он и находился в момент моего пребывания. В это же время Валаамская обитель подарила Коневецкой коня, в родословной которого значилась кличка: Радар. Настоятель по этому поводу горестно заметил: «Ну вот, теперь у нас целых два радара — один сломан, другой — конь…»
Не знаю, как на самом деле, но для меня отец Исидор и был режиссером этого интереснейшего документального спектакля, который я увидела на острове.
Что касается «актеров» — братии, то каждый из них кто-то лучше, кто-то хуже, но справляется с новой ролью. Кто после армии, кто с большой дороги, кто злоупотреблял изменением сознания, кто не умел приспособиться к миру, зарабатывать деньги и создать семью, а кто, наоборот, слишком много внимания уделял мирским благам и не находил им правильного применения, — они теперь скотники, огородники, повара, хлебопекари, экономы, библиотекари. Те, кто не мог властвовать над собой в миру, отдали свою волю в руки игумена, получив новые послушания.
А новые послушания — новые правила. Помимо самого послушания, соблюдения поста, обязанности постоянно пребывать в монастыре, целомудрия и молитвы, братьям нельзя курить, употреблять спиртное и бранные слова. Для остальных приезжих все это тоже нежелательно, хотя… На острове уже летом можно будет купить пиво в специальном туристическом домике. А курильщики уже и сейчас, если не в силах, то могут не отказываться от привычки — вне стен монастырского каре устроены площадки для курения, хотя сигареты на острове не продаются. Что до ругательств, то поскольку часто русскому человеку бывает трудно по-другому выразить свои эмоции, то родились и находятся в активном ходу местные: «хурма» — типа «фигня» и «брат»: «Брат! Ну ты можешь сделать что-нибудь нормально!» А еще всякое мельтешение и суета называется здесь «лихоманкой», бегать и наводить панику — «лихоманить», хотя, наверное, у этого слова много и других, не менее емких значений, постичь которые нельзя за месяц-другой.
Лихоманит здесь, конечно, больше всего летом. Во-первых, в это время приезжает много туристов и паломников, а во-вторых, на этот сезон приходится много праздников, например, 25 июня — день основателя обители преподобного Арсения Коневского. Но зато именно летом монахи могут немного перевести дух и, пока приезжие выполняют всю черную работу, провести побольше времени в своих кельях.
Не знаю, как выглядят кельи монахов, туда мирян не пускают, но кельи для приезжающих представляют собой вовсе не что-то мрачное с каменными сырыми полами. То есть сыро, конечно, — топить гостиницы сейчас очень дорого, но вполне жить можно. Предлагаются двух-, трех- и четырехместные «номера» (как и послушание, комнаты не выбирают — какую тебе назначили, такую и бери) с мягкими матрасами, теплыми одеялами, чистым бельем. Мужчины и женщины живут, разумеется, отдельно, если только они не законные муж и жена. В комнате письменный стол с ящичками и платяной шкаф с вешалками-плечиками. Больше всего меня почему-то удивило наличие зеркала. В келье обязательно есть свечки. Поскольку свет выключают где-то после ужина, весь вечерний моцион приходится проделывать при свечах — они обычно стоят и в общем коридоре, у туалета. Иногда, правда, кто-то из соседей утащит нечаянно свечку к себе в келью, тогда приходится наощупь бродить по коридору в поисках новой. И вообще спички и зажигалки здесь — самое необходимое.
Что бы еще я взяла сюда в следующий раз — это фонарик и побольше средств от комаров (этих бесов здесь действительно тучи, что правда, то правда) да теплой одежды, здесь всегда погода местная, «коневская» — туман, ветры и пронизывающая сырость. По выражению настоятеля: «разводы от сырости в наших храмах — местный колорит Коневца, как сыр с плесенью». Ну, и шоколадок захватила бы запас: хоть кормят здесь сытно, но времени между приемами пищи проходит столько, что успеваешь проголодаться. А кроме того, иногда дико хотелось простых человеческих радостей — сыра, тортика, печенья…
Все время, проведенное на Коневце, меня не оставляло ощущение, что «истинная религиозность» здесь спрятана куда-то глубоко за душу. Если разговариваешь с кем-то из братии, то беседа идет в основном о жизни вообще, о свежих местных новостях, твои собеседники шутят, расспрашивают про тебя. О вере в повседневности, хоть и монастырской, не говорят. Потому сильно выделяются приезжающие сюда «настоящие» паломники, особенно паломницы.
От них только и слышно: «Что вы шумите! Это святое место!», «Это слово нехорошее, так нельзя говорить!» Их фанатизм мне казался гораздо неуместнее, чем настоятель на «Ниве», спортивные штаны, торчащие из-под рясы благочинного, современные жалюзи на окне монастырского хлева или старик-монах с фотоаппаратом-мыльницей в руках. Не в этом же дело.
12 января 2004 г.
