 |
| Отечественные записки | Георгий Энгельгардт, Алексей Крымин | 26.12.2003 |
«Исламофобия никогда не исчезала в России, но сейчас она достигла максимума за всю посткоммунистическую эпоху, и власти ничего не делают, чтобы ее остановить. Она обрела новую силу с началом войны в Чечне и нарастает с каждым терактом, приписываемым чеченским террористам… Мишенью страха и ненависти русских становятся все живущие в стране мусульмане <…> Исламофобия в России процветает, ее разжигает и пресса, публикуя рядом с портретами Усамы бен Ладена фото местных исламских лидеров. Лидеры российских мусульман говорят о волне репрессий, захлестнувшей общину после терактов на рок-концерте… Российские власти, включая Президента Путина, не препятствуют этому и потому несут всю полноту ответственности. Хотя временами Путин говорит, что ислам не связан с терроризмом и является мирной религией, он допускал ярые антиисламские высказывания, связывая войну в Чечне с общим противостоянием христианства и ислама. В прошлом году он заявил французскому журналисту: „Если вы христианин, то вы — в опасности“ — и предложил ему совершить обрезание».[2]
Что же такое исламофобия, какой смысл стоит за этим звучным словом? Мы видим свою задачу в том, чтобы дать представление о мотивах и формах происходящей в российском информационном пространстве кампании по борьбе с исламофобией. Мы не претендуем на оценку этого явления в контексте государственных интересов или религиозной мысли, а также с точки зрения ее «обоснованности/необоснованности», «политкорректности/грубости», «полезности/благотворности» и т. п. Наша цель гораздо скромнее — описать происходящее. При этом мы считаем, что защита той или иной стороны, вовлеченной в конфликт, была бы вмешательством во внутренние дела исламской общины России.[3]
Под исламофобией мы понимаем действия и высказывания, оцениваемые мусульманами как враждебные исламу. Это понятие охватывает крайне широкий спектр значений — от погромов до любой критики в адрес как мусульман и исламских активистов, так и исламского вероучения и социальной практики. Сам термин «исламофобия» вошел в широкое употребление после публикации в 1997 году британским исследовательским центром Runnymede Trust доклада «Исламофобия — вызов для всех». Заместитель ректора Сассекского университета профессор Гордон Конуэй (Gordon Conway), возглавлявший этот проект, определил новое явление как «боязнь и ненависть к исламу и мусульманам, присущие СМИ всех уровней и распространенные во всех слоях общества». Исламофобия, согласно Конуэю, проявляется в «изображении ислама как цивилизации не отличной от Запада, а отсталой; мусульманской культуры — не как многоликой и прогрессивной, а застывшей и статичной, враждебной к инакомыслию и дискуссиям, патриархальной и женоненавистнической, фундаменталистской и потенциально угрожающей другим культурам». В сжатом виде политическая исламофобия может быть сведена к формуле: «ислам — не партнер, а враг».[4]
Представители исламских стран высказывались по этой проблеме еще более резко: «Во многих западных странах предубеждения против ислама и мусульман достигли небывалого масштаба. Религия и ее последователи подвергаются клевете, а систематическое искажение их образа приобрело нестерпимый характер… Эта кампания порождена безумным страхом перед исламом, и ясно, что со временем она посеет столь же безумный страх в обществе. В итоге <…> возникнет атмосфера ненависти и отвращения ко всему исламскому».[5]
Дополнительное измерение проблема исламофобии получает с шариатской точки зрения, ведь, согласно Корану, гонения, преследования мусульман даже в странах, где им не принадлежит политическая власть, могут стать достаточным поводом для вооруженного джихада, который в таком случае рассматривается как законная самозащита:
«Тем, которые подвергаются нападению, дозволено [сражаться], защищая себя от насилия.
Воистину, во власти Аллаха помочь тем, которые беззаконно были изгнаны из своих жилищ только за то, что говорили: „Наш Господь — Аллах“. Если бы Аллах не даровал одним людям возможность защищаться от других, то непременно были бы разрушены кельи, церкви, синагоги и мечети, в которых премного славят имя Аллаха. Нет сомнения, Аллах помогает тому, кто Ему помогает. Воистину, Аллах — сильный, великий». (22, 39−40)
В мировой информационной повестке дня тема исламофобии по-настоящему утвердилась после терактов 11 сентября, приведших к постепенной ревизии отношений США и исламского мира. Саудовская пресса отмечает «яростные нападки США на Королевство из-за предполагаемого присутствия сторонников „Аль-Каиды“ и обвинения в финансировании терроризма».[6] Естественным ответом мировой исламской общины стало отрицание связи ислама с терроризмом и встречное обвинение Запада в несправедливых гонениях, воплотившееся в формуле исламофобии. По своей распространенности в исламской среде она все более напоминает зеркальное отражение формулы о «нарушениях прав человека», которая лежит в основе концепции «гуманитарной интервенции», возникшей на Западе к концу ХХ века. Как известно, эта идея предполагает приоритет прав человека над внутренним законодательством и суверенитетом национальных государств. Иными словами, суверенное государство, нарушающее права своих граждан, может подвергнуться агрессии других государств, озабоченных нарушением этих прав. Наиболее известные примеры этой новой международной практики — Гаити (1994), Югославия (1995, 1999). Прогресс облагодетельствованной страны в области прав и свобод может быть спорным, но реальный суверенитет над ее территорией в процессе «гуманитаризации» благополучно переходит в руки более «принципиальных» игроков. При этом правозащитная риторика успешно обеспечивает военно-дипломатическим операциям поддержку глобального общественного мнения и ведущих международных организаций.
В информационном пространстве мусульманских странах тезису о нарушениях прав человека отвечает тезис об исламофобии — преследовании мусульман властями и обществом в той или иной стране, попрании их достоинства, их права на жизнь, имущество и т. п.
Подвергаются ли мусульмане в современной России каким-либо религиозным гонениям или дискриминации?
Скорее это можно было бы сказать о Российской империи, где была значима не столько этническая, сколько конфессиональная идентичность, и государство проводило ту или иную политику именно в отношении религиозных общин, а не этнокультурных сообществ. В царской России могли ограничиваться права конфессий (например, существовал законодательный запрет «совращения из православия»), дифференцировались права и обязанности подданных в соответствии с их религиозной принадлежностью. Политика в отношении исламской общины зависела от того, насколько лояльно она себя вела.
Советская власть сместила акцент с «религиозных пережитков» на национальную принадлежность. Эту традицию в полной мере унаследовала и Российская Федерация, власти которой обращают преимущественное внимание на национальную политику и проблематику. Рост государственного внимания к религиозной теме носит вынужденный характер и объясняется объективным глобальным процессом повышения роли политизированных религий, прежде всего ислама. Весьма сомнительна и сама способность государственных структур РФ проводить последовательную стратегию дискриминации в отношении массовой конфессии, обладающей на территории России разветвленной инфраструктурой.
С европейской точки зрения гонений на мусульман в России попросту не существует: верующим не препятствуют совершать религиозные обряды, от них не требуют отказа от убеждений. Ислам в РФ причислен к разряду традиционных религий, что выводит его за рамки системы формальных и неформальных ограничений, затрагивающей инфраструктуру и активность «новых (или нетрадиционных) религиозных движений». Случаи осквернения исламских культовых объектов единичны — во всяком случае, подобные акты совершаются гораздо реже, чем в отношении других конфессий. Федеральные органы власти оказывают исламским структурам РФ определенную поддержку: так, недавно созданный Совет по хаджу при Правительстве РФ даже вызвал некоторую ревность со стороны активистов РПЦ, потребовавших, чтобы государство спонсировало и православное паломничество.[7] Местные власти, как правило, содействуют мусульманским религиозным структурам в обычном для постсоветской России «возрождении духовности»: участвуют в ремонте имеющихся культовых зданий в областных и районных центрах, выделяют земельные участки, стройматериалы и финансы для строительства новых мечетей. Первые лица Духовных управлений мусульман (преобладающая форма институционализации исламских общин в РФ) — муфтии — становятся все более привычными участниками официальных статусных мероприятий как регионального, так и федерального уровня, причем не только в «традиционно мусульманских регионах» (Татарстан, Башкортостан, Дагестан), но и в так называемых «русских областях» (Московская, Саратовская, Нижегородская). Федеральные и региональные СМИ выделяют эфир и газетные полосы не только для выступлений исламских религиозных лидеров, но для исламских медиапроектов.
Даже в моменты наибольшего обострения ситуации — после масштабных терактов в Центральной России (взрывы домов в Москве и Волгодонске осенью 1999 года, захват зрителей «Норд-Оста» 23−26 октября 2002 года, взрывы в Тушино 5 июля 2003 года), исполнители которых акцентировали исламскую, а не националистическую мотивацию своей деятельности, — не наблюдалось каких-либо массовых антимусульманских выступлений. Эти кризисные моменты подчеркнули существенные различия социального климата в России и в странах Запада: после теракта 11 сентября по Америке прокатилась волна антимусульманских выступлений, которую в итоге пришлось гасить властям, включая первых лиц страны. Практикующие мусульмане США описывают этот период как один из наиболее тяжелых в истории общины.[8] В России подобные настроения до какой-то степени отразились в позиции СМИ и в публичных высказываниях руководителей государства — вспомним нашумевшие медиаслоганы («Бей ислам — спасай планету» — заголовок «Комсомолки» 12 сентября 2001 года), публикации (текст О. Осетинского «Если бы я был бен Ладеном» в «Известиях» 5−9 октября 2002 года) или распространенные интерпретации высказывания Президента РФ об «обрезании» в ноябре 2002 года. Однако в отсутствие действенных социальных механизмов эти призывы элиты не могли быть реализованы на практике и остались лишь ярким эпизодом коллективной памяти.
Единственными целенаправленными действиями государства в этой сфере можно было бы признать попытки ограничить распространение некоторых наиболее радикальных форм политического ислама, известных под названием «ваххабизма». Эти попытки предпринимались в 1999—2002 годах как властями РФ (в основном речь шла о верующих, ведущих вооруженный «джихад» на Северном Кавказе), так и руководством мусульманских субъектов Федерации — Дагестана, Чечни, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и др. В этой связи можно упомянуть местные законодательные акты (например, Закон Республики Дагестан «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан» от 16 сентября 1999 года) и периодические выступления отдельных ДУМ против ваххабизма.
Ранее эта борьба интерпретировалась как противостояние «традиционного» ислама и радикальных течений, импортируемых извне. Другая интерпретация сводила конфликты между последователями ЦДУМ и СМР[9] к типичной для постсоветской России квазирыночной конкуренции в религиозной сфере, т. е. к борьбе за симпатии прихожан и властей, а также за финансовые потоки, величина которых прямо зависит от этих симпатий. Так или иначе, в ходе противоборства некоторые представители ДУМ обвиняли своих оппонентов в уклонении от «традиционного ислама» и заимствовании форм религиозной жизни, характерных для Саудовской Аравии. Стереотипный образ «террориста-ваххабита» сложился в общественном мнении не без влияния этих информационных войн. Впрочем, это клише — прежде всего благодаря последовательным усилиям руководства РФ — уравновешивалось столь же стереотипным образом ислама как религии мира и добра, тезисами о несовместимости ислама с терроризмом и о том, что «преступники не имеют национальности» и «конфессиональной принадлежности».
Испытывают ли российские мусульмане враждебность со стороны широких масс населения или хотя бы значимых социально-активных групп — например, со стороны русских националистов? Вообще говоря, ксенофобские настроения обычны для любой страны, переживающей наплыв внешних и внутренних мигрантов, существенно меняющий этнический баланс в обширных регионах. В нашем случае следует говорить прежде всего о русских областях европейской части России и Урала. Но враждебность старожильческого населения, в том числе и политически активных националистических групп, направлена здесь именно против «инородцев», а не «иноверцев». Расхожий лексикон современной российской ксенофобии говорит сам за себя: «кавказцы», «азеры», «черные», «чурки», «ЛКН», «хачи», «пиковые», «звери», «азиаты», «китаезы» — вот образ врага в глазах старожилов, озабоченных засильем «чужих». В свою очередь сами борцы с «инородцами» воспринимают себя в качестве защитников «славянства», «белой расы». Представители традиционно христианских культур Кавказа — грузины, армяне, осетины — в сознании ксенофобов не отделяются от выходцев из мусульманских районов Кавказа и Средней Азии, сливаясь в единый образ «южного пришельца». Религиозное измерение ксенофобии до сих пор практически отсутствует, а его спорадические проявления все равно носят подчиненный характер по отношению к этнической доминанте (например, текст антиисламских постеров, наклеенных в московском метро в июле — августе 2003 года, завершался лозунгом «Москва — не Кавказ!»).
Эта направленность российской ксенофобии неудивительна для общества, в большинстве своем растерявшего традиции и с удивлением воспринимающего следование в быту каким-либо обычаям и неписаным нормам, в том числе и религиозным практикам. Для такого общества естественно обращать внимание не на религиозные аспекты идентичности, а на более привычные и понятные ее элементы — этническую и социокультурную принадлежность. В этой парадигме мусульмане автоматически вызывают неприязнь именно как «приезжие», тогда как «коренные» мусульмане (в первую очередь российские тюрки или этнические русские) обычно не вызывают отторжения и практически не выделяются из общей массы коренного населения.
Тем не менее отечественные СМИ, особенно специализирующиеся на конфессиональной проблематике, изобилуют материалами, посвященными проблеме исламофобии в России. Чем же вызвано появление этих материалов и почему эта проблема так актуальна для видных активистов отечественной мусульманской общины? В чем они видят проявления российской исламофобии? На наш взгляд, основные причины их недовольства таковы:
1. Отождествление ислама с терроризмом (этот тезис особенно часто упоминается после крупных террористических акций).
2. Нежелание властей любых уровней признать те или иные нормы шариата («дело о хиджабе»).
3. Критика тех или иных аспектов исламского вероучения и религиозной практики.
4. Отказы в удовлетворении требований исламских общин (как правило, это касается споров вокруг выделения участков для строительства мечетей в городах).
5. Использование обвинений в «ваххабизме» конфликтующими муфтиятами.[10]
Интернет-портал Ислам.ру, одно из ведущих мусульманских русскоязычных СМИ, возложил ответственность за инициирование исламофобии на экс-президента Б. Ельцина, стремившегося таким образом отвлечь население от грабительской олигархической приватизации.[11] Глава Духовного управления мусульман Поволжья (Саратов) Мукаддас Бибарсов сразу же после захвата зрителей «НордОста» заявил, что теракт «…стал возможным <…> в результате развертывания средствами массовой информации мощной антиисламской пропаганды, исламофобии в обществе <…> Попытки обвинить мусульман во всех мыслимых и немыслимых грехах способствуют лишь расколу общества…». Глава ДУМ Поволжья потребовал в качестве одного из этапов разрешения кризиса с заложниками «прекратить антиисламскую пропаганду в СМИ».[12] Сразу после теракта 5 июля в Москве возглавляемое М. Бибарсовым движение «Мусульмане России» заявило: «прогремевшие взрывы вызвали <…> к сожалению, новую волну исламофобии», так как «в сообщениях официальных лиц звучат слова: „шахид“, „шахидка“, „пояс шахида“, хотя „подобным актам самоубийственного отчаяния нельзя придавать религиозный оттенок“.[13] Вскоре позицию М. Бибарсова поддержал глава Совета муфтиев России Р. Гайнутдин: „употребление таких религиозных терминов как „шахид“, „моджахед“, „воин Аллаха“ и других в отношении террористов в корне неверно и направлено в первую очередь на дискредитацию ислама“.[14] Глава ДУМ Азиатской части России Н. Аширов увидел проявление исламофобии в приказе Министра МВД РФ 12/309 от 9 июля о проверке женщин в головных уборах и в мусульманских платках как потенциальных террористок (т. н. „Операция Фатима“).[15] Эти действия властей были названы им систематической дискриминацией мусульманок.
Обвинения в исламофобии оказались удобным предлогом, позволившим лидерам российского ислама позиционировать себя в качестве авторитетных фигур на неисламском политическом поле. Фактически представители религиозных структур смогли добиться введения определенной цензуры СМИ и предотвратить полицейские преследования представителей исламской общины.
Если говорить об интересах самих мусульманских общин, то акцентирование темы реальных или гипотетических гонений выгодно для них в нескольких отношениях. Во-первых, оно позволяет привлечь в общину „этнических мусульман“, ранее мало интересовавшихся религиозными проблемами.[16] Во-вторых, внешняя угроза консолидирует общину. В-третьих, активная PR-политика привлекает симпатии оппозиционных сил внутри страны и зарубежной общественности. В-четвертых, эта политика служит демонстрацией силы и оказывает сдерживающее действие на представителей государственной власти.
* * *
Появление в российском информационном поле темы исламофобии — следствие более широкого противостояния США и правящих кругов исламского мира, которое неминуемо отражается и на ситуации в РФ. Даже в отсутствие реальных преследований мусульман кампания по борьбе с исламофобией является эффективной политической технологией продвижения интересов мусульманских общин России и их лидеров, позволяя им сплачивать свои ряды и укреплять авторитет исламских структур в неисламском политическом и социальном пространстве. Российские муфтии, создав эффективный аппарат управления своими общинами и профессионально применяя современные социальные технологии, хорошо осознают свою высокую конкурентоспособность по сравнению с государственным аппаратом. Вполне естественно, что они пытаются увеличить свой политический вес и расширить свое влияние как на региональном, так и на федеральном уровне.
[1] Russia’s Muslims Become Targets. Fear, Insecurity Rise Since Theater Siege; 'We Are the New Jews,' Imam Says, The Washington Post (22.12.2002).
[2] Islamophobia in Russia. Editorial, Arab News (5.08.2003).
[3] Позиция СМИ в этом конфликте достаточно ясно выражена самими журналистами, позиция исламской уммы России — священнослужителями и специалистами, пользующимся ее признанием (например, проф. Л. Р. Сюкияйненом или д. и. н. А. В. Малашенко).
[4] Islamophobia: A Challenge For Us All (Runnymede Trust) 1997.
[5] Abdul Qatar Tash. Islamophobia in the West// (The Washington Report November/December 1996). P. 28.
[6] Abdullah’s Visit Signals New Saudi-Russian Era, Arab News (3.09.2003).
[7] Реплика: Последний редут „русского ислама“. [www.otechestvo.org.ua/vesti/jan03/297.html].
[8] Ислам в США: Одна нация перед Аллахом. [http://www.islam.ru/pressclub/analitika/islam_usa].
[9] Центральное духовное управление мусульман (ЦДУМ) и Совет муфтиев России (СМР) — две основные мусульманские религиозные структуры, борющиеся за лидерство в исламской общине России.
[10] Так, еще до 11 сентября муфтии, обвиняемые сторонниками ЦДУМ в „ваххабизме“, отвечали на это обвинениями своих противников в исламофобии, т. е. в „неприятии ислама“ и подыгрывании представителям местной и федеральной власти, использующим исламский фактор „в чисто политических целях“. См.: Исламофобия по-пензенски//"Новая газета — Мир людей», 8.08.2001.
[11] www.islam.ru, 4.08.2003.
[12] Муфтий Поволжья считает исламофобию важной причиной трагедии в Москве 24.10.2002. [http://www.regnum.ru/allnews/63 085.html].
[13] Заявление Общероссийского общественного движения «Мусульмане России» о терактах в Москве 5 июля 2003. [www.islaminfo.ru], 7.08.2003.
[14] Духовный лидер мусульман России считает неправомерным употребление исламских терминов в отношении террористов. [www.muslim.ru], 9.07.2003.
[15] «Газета», 23.07.2003.
[16] Именно этим может диктоваться, например, активность, которую проявил глава ДУМ Карелии Висам Али Бардвил после рыночных погромов в г. Кондопога 2−4 августа 2003 года. Осудив «расистские погромы» и предприняв активные лоббистские шаги в местных органах власти и в локальных СМИ (см.: Министр внутренних дел Карелии согласился с требованиями мусульман // [www.islam.ru], 14.08.2003), Бардвил позиционировал возглавляемую им религиозную структуру в качестве эффективного политического представителя и защитника местных выходцев с Кавказа. Тем самым он как минимум привлек к общине интерес «неславянских» жителей республики. Рождество — праздник в высшей степени синкретический. По мере своего распространения в Европе и во всем мире он приобрел весьма богатое внутреннее содержание. Эта исключительная способность к адаптации превратила его в универсальный праздник, который ощущают своим верующие и неверующие, итальянцы и китайцы, родители и дети.
24 декабря 2003 г.
