 |
| Провинциальный репортер (Липецк) | Л. Берсанова | 18.12.2003 |
— Накануне взрыва, в воскресенье в три часа дня, нам домой позвонил руководитель сектора, у которого моя дочь и Инна Гизоева писали диссертацию. Они обе были аспирантками института государства и права Российской Академии наук. Она попросила их прийти на занятие во вторник, то есть 9 декабря, к 11 часам 30 минутам.
Инна родом из Осетии, с института дружила с моей дочерью и жила вместе с нами в Москве. В тот злополучный день девушки, как обычно, отправились к девяти часам на службу в Министерство по налогам и сборам. Последние полгода они трудились вместе в юридическом департаменте МНС. Я была на работе, когда мне позвонил муж и сообщил, что возле гостиницы «Националь» совершен террористический акт. Прикинув по времени, что девушки, идя в аспирантуру, могли оказаться в это время в районе взрыва, я сразу же позвонила им на работу. Мне ответили, что они ушли без десяти минут одиннадцать. Сразу же набрала номер мобильника Татьяны. Металлический голос ответил, что абонент недоступен. Каждые три минуты набирала ее номер и каждый раз слышала дежурную фразу. Сопоставив по времени их путь от Охотного ряда до Знаменки, где располагается аспирантура, поняла, что с девочками случилось что-то неладное.
Через пару часов зашла в Интернет — в списках пострадавших ни Татьяны Комаровой, ни Инны Гизоевой не было. А еще через час позвонил из Осетии брат Инны и сообщил, что по телевидению передали информацию о том, что одна из шахидок-самоубийц Инга Гизоева. Я знала эту скромную девушку не один год и поверить в такой абсурд не могла. Надежда на чудо рухнула в тот же миг, и я поняла, что случилось непоправимое. Я начала обзванивать больницы, МЧС, морги. Но сведений ни об Инне, ни о Татьяне не было. Тогда я позвонила в ГУВД Москвы и снова назвала две фамилии. На другом конце провода замолчали и попросили сообщить свой рабочий и домашний телефоны. Я назвала их. В половине пятого мне позвонили из ГУВД и попросили приехать к ним, а если я не смогу, то сказали, что ко мне приедет опергруппа. Я ответила, что выезжаю. И мы с мужем отправились на Б. Дмитровку.
Следователь подробно расспросил меня, в чем были одеты девушки. Я перечислила верхнюю одежду, обувь и головные уборы. Его сообщение прозвучало как приговор — Таня и Инна в числе убитых. Я попросила, чтобы нас отвезли на опознание в морг. В течение трех часов следователь очень невнятно мне пояснял, что, дескать, не закончены некоторые формальности и поэтому сегодня не могут показать трупы. Я просила, умоляла, взывала к родительским чувствам, но все было безрезультатно…
— Вы не смотрите на мое хрупкое тело, — сокрушенно говорит Людмила Михайловна. — Материнская любовь живет в душе. Я ворвалась в кабинет, где заседал штаб по терактам из высших чинов ФСБ и ГУВД Москвы. Там я уже никого и ни о чем не просила. Я требовала показать мне тела моих девочек. Люди в погонах пообещали сделать это через некоторое время и попросили немного подождать. Запас сил иссяк. Неподалеку от ГУВД есть храм — не знаю, кому он воздвигнут, но мы с мужем пошли туда. В душе еще теплилась надежда.
Дальше рассказывает Юрий Сергеевич, отец погибшей Тани:
— Когда вошли в собор, служба уже закончилась. Мы объяснили настоятелю ситуацию, и он, несмотря на неурочное время, отслужил панихиду. У каждой иконы мы просили пощадить девочек. Я уже тогда понимал, что это бессмысленно, но тоже молился за Таню, Инну. И за Людмилу. Батюшка посоветовал нам взять икону Казанской Божьей матери домой. Мы взяли ее и отправились снова в ГУВД.
Людмила Михайловна:
— В морг нас повезли только в 23 часа. Инну Гизоеву опознал мой муж — я не решилась зайти в мертвецкую. На вопрос, где наша дочь, эксперт ответил: «Мы не знаем». Кто-то из присутствовавших следователей сказал, что якобы некоторых пострадавших отвозили в 64-ю больницу города. В приемном покое этой больницы нам ответили, что с места взрыва к ним никого не привозили. Создавалось впечатление, что-либо информацией спецслужбы не владеют, либо сознательно тянут время. Этот морг, в котором находились наши девочки, по роковой случайности был именно тем моргом, где они проходили практику по криминалистике — он как раз располагается напротив юридической академии. И почему-то охранялся автоматчиками.
От кого так тщательно оберегались покойники, известно лишь людям в погонах. Примерно через час мне на опознание вынесли ботинок, который представлял жалкое подобие лохмотьев. Опознать в нем обувь дочери я не смогла. Еще через час на каталке вывезли разложенные фрагменты одежды: обгоревший шарф, тридцатисантиметровый кусок брючины и кусок дубленки. Это были фрагменты одежды моей дочери. Я попросила показать мне ее тело, но нам ответили, что вам никто и ничего не покажет, да и смотреть там не на что…
10 декабря семья Комаровых в полном составе отправилась на место гибели девушек к гостинице «Националь» с 46 розами — по общему количеству лет Тани и Инны. Отель жил своей жизнью, мастеровые стеклили вылетевшие окна, и серьезных повреждений здания не наблюдалось.
У места гибели дочери и ее подруги силы оставили Людмилу Михайловну, и она, прижимая к груди охапку роз, простонала, обращаясь к прохожим: «Люди! Ну почему все так? Почему даже дикий зверь спасает своих детей, а мы молчим, когда убивают наших? Сегодня я потеряла родную кровиночку, но кто из вас может твердо сказать, что завтра его не постигнет моя участь? Доколе мы будем молчать?!.»
Рассказывает сестра погибшей Елена Пушилина:
— Когда мама закричала, люди остановились, и, казалось, внимательно слушают ее. Но потом, опустив глаза, медленно разбрелись каждый в свою сторону, осторожно обходя обезумевшую от горя женщину.
За весь день одно радостное событие — вечером по телевидению прозвучало опровержение по поводу причастности Инны Гизоевой к теракту.
Вернувшись домой, мы поставили на журнальный столик свечку в медном кувшинчике и студенческую фотографию, где Инна и Таня сняты в полный рост. Рядом — ту самую иконку Казанской Божьей матери, купленную в храме. Я напичкала отца с матерью всякими снадобьями, и, измученные неизвестностью, мы уснули.
Юрий Сергеевич:
— Я проснулся оттого, что меня позвала Таня. Вся комната была в дыму. Горел журнальный столик, провода компьютера. Затушив пожар, я обратил внимание на то, что на фотографии Инна не сгорела, а от Татьяны остались некоторые части. Бумажная иконка, на удивление, была совершенно нетронутой огнем, хотя стояла рядом. На следующий день, когда нам отдали фрагменты тела нашей дочери, я поразился. Там были именно те фрагменты, которые уцелели на фотографии. А Инну огонь вообще не задел, и наяву ее тело сохранилось.
Людмила Михайловна:
— 11 декабря, в 16 часов вечера, благодаря помощи Министерства по налогам и сборам России, нам удалось забрать останки девушек. Инну Гизоеву вывезли на каталке, а нашу дочь вынесли в полиэтиленовом пакете, завязанном узлом. До этого нам сказали, что тела выдадут в цинковых закрытых гробах, как с военных действий, но мы отказались и настояли, чтобы останки были помещены в обычные деревянные. Но в гробы, а не полиэтиленовые мешки! Увидев этот пакет в руках сотрудника морга, так и хотелось закричать: «Эта девочка была представителем правительства Российской Федерации в Верховном суде, а вы вынесли ее в убогом черном пакете как никчемность! А она хотела жить и так хотела быть полезной своему государству».
Юрий Сергеевич:
— Когда я забирал останки дочери, эксперт судебно-медицинской экспертизы сказал, что, судя по поражению, удар шел снизу, и поэтому разрыв пришелся именно на тело моей дочери. Она как бы закрыла собой взрывную волну…
P. S. А у Соньки, абрикосового пуделя, которого девушки незадолго до взрыва купили на Птичьем рынке, до сих пор текут кровавые слезы. Ветеринары говорят, что пройдет…
Досье «ПР»
В результате взрыва у гостиницы «Националь» погибли 6 человек, 14 получили ранения различной степени тяжести, 13 пострадавших были госпитализированы. По факту взрыва возбуждено уголовное дело по статьям 105 и 205 УК РФ (умышленное убийство и терроризм).
17 декабря 2003 г.
