 |
| Русское Воскресение | Эдуард Володин | 24.11.2003 |
Сергей Лыкошин
Если исходить из формулы «Пушкин — это наша все», если согласиться с утверждением, что Пушкин — это энциклопедия русской жизни, то гений России должен был сказать кое-что и весьма существенное: до геополитической проблематика, пусть даже такой науки в первой трети ИХ века и не существовало. Мы ведь не сомневаемся в том, что полит экономические законы действовали до Адама Смита, как нет сомнения в наличии системных взаимодействий между элементами, даже если до Д"И, Менделеева они не были выявлены и зафиксированы в Периодической таблице. Вот и Пушкин, обращаясь к тем или иным историко-географическим пространствам, создавая поэтические образы стран и народов, художественно воспроизводил, как нам представляется, некие геополитические константы и векторы, определяющие политические действия России, их неустранимость и жизненную важность для всех этно-конфессиональных субъектов исторического процесса.
Понятно, что художественная система не предполагает создания всеобщей, объективной геополитической картины мира. Более того, поэт и художник не обязательно воссоздают всю систему геополитических и этно-конфессиональных взаимодействий России с окружающим миром. Но и сами пробелы и умолчания могут быть многозначительными для понимания политических реалий времени жизни художника и значимости геополитических взаимодействий для настоящего и будущего любой этно-политической целостности. Так, например, почти полное молчание поэта о Японии и редкие высказывания о Китае, свидетельствуют, конечно, о непроясненности в то время для России восточного геополитического вектора, но, вместе с тем, мы и сейчас понимаем, что слова «от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая» не только поэтический образ, но и указатель пределов действия русской политической активности, что должны были понимать политики XX века, но из-за ложной идеологизированности политической доктрины необходимых выводов не сделали ни в начале 60-х годов, ни в конце 80-х годов.
Если же вести речь о тех геополитических векторах, актуальность которых была прояснена уже при жизни Пушкина, то в творческом наследии русского гения они представлены мощно, политически точно и исторически определенно. Мы имеем в виду южный, юго-западный и западный векторы, значение которых всегда было важно для российской государственности — будь это Древняя Русь времен Святослава и Владимира, великое княжество Московское до Ивана III, Российская империя XVIII—XIX вв.еков. Советский Союз и даже нынешняя политико-экономическая непроясненная Россия. Начнем с западного векторам.
Пушкин прекрасно знал Западную Европу, ее историю и культуру, Использование французского языка, естественное для дворянства первой половины XIX века, свидетельствовало о мощном вторжении западных ценностей в стихию русской национальной культуры. Значительный массив произведений Пушкина, созданных на европейском материале, как раз и подтверждает интенсивность западного российского геополитического вектора, его историческую наполненность и этно-политическую емкость. Однако это только констатация западного вектора, У Пушкина есть своя точка зрения на качество этого вектора, которая, как нам кажется, может быть описана следующим образом.
«Маленькие трагедии» воспроизводят западно-европейское средневековье, когда рыцарская доблесть, духовность (особо выделим здесь испанскую тематику «Жил на свете рыцарь бедный» в «Сценах из рыцарских времен»), самопожертвование и честь были сущностным содержанием жизни и приемлемыми нормами поведения для русского национального самосознания.
Все резко меняется, когда Пушкин подходит к современности и наблюдает Запад, уже опускающийся в пучину буржуазной бездуховности и меркантильности. Интерес поэта к Андре Шенье — не только личная симпатия к французскому стихотворцу. Это еще и своего рода манифестация неприятия буржуазной западной цивилизации, протест против нее и предостережение русскому обществу. И как всегда гениально Пушкин свое видение тупика западного общества излагает на материале, провиденциально находимом в Северо-Американских Соединенных Штатах, которые тогда начали бурное экономическое развитие и продолжили традиционную для янки тактику уничтожения коренного населения по ныне хорошо известной Востоку схеме «земля без народа — народ без земли». Что это за цивилизация, каковы нравственные императивы и с какой этно-политической реальностью столкнется Россия, Пушкин описал в очерке «Джон Тернер», отрывок из которого здесь будет уместно воспроизвести:
«С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нетерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстью к довольству; большинство нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов».
Это предостережение Пушкина сейчас актуально, как никогда. Но поскольку в нашу задачу не входит описание современности, то остается обратить внимание на ответ, который может быть дан Россией на вызов западной буржуазной цивилизации. Мы находим его в стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». В свете опыта двух мировых войн и нынешнего продвижения НАТО на восток, затрагивающего зону политической ответственности России у Пушкина:
«Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.» —
ответ Пушкина однозначен:
«Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место на полях России,
Среди нечуждых им гробов».
Не менее активно разрабатывался Пушкиным юго-западный геополитический вектор. И, как всегда, художественно гениально и стратегически безукоризненно. Пребывание Пушкина в южной ссылке результатом имело создание множества стихотворений, воспевающих красоту южной природы и романтическую приподнятость, запечатленную в «Бахчисарайском фонтане» и «Цыганах». Но куда более важно, что в этот период Пушкин внимательно следит за событиями на Балканах, рвется участвовать в греческом освободительном движении, полон сочувствия к Ипсиланти (позднее это отразится в «Выстреле» в «Повестях Белкина»). Пройдет почти десять лет и в 1834 год? Пушкин создаст бессмертный цикл «Песни западных славян», в котором, помимо и даже вопреки мистификации Проспера Мериме, воспроизведена мощная славянская поэтическая стихия, найдено внутреннее духовное единство восточных и южных славян и нерасторжимое этно-конфессиональное единство наших народов. Слова «майка Русия», — матушка Россия, — употребляемые на Балканах от средневековья до наших дней, не только поэтическая метафора. Это для южных славян непререкаемая истина, а для России — формула геополитической ответственности за вез, происходящее на Балканах. Обратим внимание, что пушкинское прозрение многое объясняет в действиях России на Балканах в XIX веке, в том числе и во время войны 1877−78 годов, оно принципиально важно для понимания событий июля-августа 1914 года. Наконец, в том, что сейчас происходит на Балканах, проявляется вся сложность юго-западного геополитического вектора и полное игнорирование Западом неустранимости русского присутствия и влияние там, где заканчивается католический мир и начинается православная ойкумена.
И, наконец, южный геополитический вектор. Разноплановое изображение Кавказа, горцев, перипетий кавказской войны, личное участие Пушкина в боевых действиях под Арзрумом неоднократно были предметом литературоведческих исследований. Не один раз все и сводилась к эстетическим штудиям или рассуждениям о враждебности России и Турции. Это справедливо, но, думаем, проблема гораздо сложнее. Если бы южный геополитический вектор ограничивался Турцией, то можно было бы говорить о неустранимости конфликта православной и исламской цивилизаций, в чем и пытаются убедить нас специфические политологи, указывая на дугу нестабильности от Адриатики до Каспия и далее до Памира. Помимо того, что дуга эта реально существует, а идеи пантюркизма стали своего рода катализатором этно-конфессиональной напряженности, надо, вероятно, ввести какие-то дополнительные составляющие, чтобы понять смысл и значение южного геополитического вектора для России и стран этого региона. Снова обращаемся к Пушкину и находим ответ на интересующую нас проблему.
Турецкая империя во времена Пушкина уже была в состоянии надлома, хотя еще сохраняла громадные колонии и жестоко подавляла любые попытки арабов освободиться от турецкого владычества. Надлом, тем не менее произошел и Пушкин его точно охарактеризовал:
Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил —
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.
Там веры чистый луч потух:
Там жены по базару ходят,
На перекрестки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.
Речь идет о конфессиональной доминанте, составляющей основу национального бытия, без которой сама нация теряет исторические ориентиры. В сущности, общество без духовности, каковым для Пушкина была современная ему Турция, не может реальностью, в которой геополитический вектор перестает быть действенным. Нужно действие встречного вектора, чтобы возникло взаимодействие этно-политических систем и конфессиональных миров. Как это понимал Пушки н, видно из его цикла «Подражание Корану», созданному в 1824 году в Михайловском сразу после возвращения из южной ссылки. Основываясь на переводе М. Веревкина 1790 года, Пушкин поэтически переложил содержание следующих сур Корана: «Солнце», «Сонмы», «Нахмурился», «Корова», «Пророки», «Свет», «Трапеза», «Лукман», «Завернувшийся». Практически, это конспективное изложение теологии, нравственности, идеалов, воинского духа и жизнеустроения арабов-мусульман с той степенью уважения и восхищения, которые возможны и естественны для православного человека. Конечно, это русское прочтение Корана, но именно поэтому мы можем говорить о понимании, взаимопонимании мусульманского и православного миров, их безусловной неслиянности, но и естественной взаимозависимости. Тогда получается, что южный геополитический вектор понимался Пушкиным на основе конфессиональной доминанты, которая связывала арабский мир и православную Россию. Тем самым, Пушкин в очередной раз гениально определил арабский и, шире, исламский мир как естественного союзника России и подтвердил непротиворечивость православно-мусульманского взаимодействия. Теперь понятно, что дуга нестабильности от Адриатики до Памира возникла не из-за конфессиональных противоречий, а в силу интересов тех, кто находится вне Православия и ислама, но делает все возможное, чтобы на исламско-православном противостоянии заработать свой политико-экономический процент. Там более важно восстановить всю полноту связей православной России и мусульманского мира и решать свои проблемы самостоятельно и без посредников и ростовщиков.
Эти краткие заметки не исчерпывают всего богатства геополитических прозрений нашего национального гения. Но и сказанного достаточно для понимания величия Пушкина как мыслителя и гражданина России. Как патриота, в любви к родному пепелищу, в любви к отеческим гробам находящего основания для понимания и уважения других народов. И это тоже урок для всех нас.
