Хранитель ценностей

Последнее время по москве ходят слухи, способные испугать любого работника бюджетной культурной сферы. Говорят, например, что теперь в казначействе сольют бюджетные и небюджетные счета культурных учреждений, а отчитываться придется за каждую копейку и строго по смете. Еще говорят, что если, скажем, директор оркестра захочет пригласить со стороны дирижера-звезду, то ему попеняют на дороговизну и предложат провести на это место тендер. При этом утверждают, что этот то ли закон, то ли постановление принято давно и действует по всей стране, в том числе в Санкт-Петербурге. Просто в столице оно было отменено на время местными властями. Но теперь отсрочка кончается. Первыми забили тревогу главные режиссеры и директора столичных театров. Развеять их опасения в интервью «Итогам» согласился министр культуры Михаил Швыдкой.

— С кем вы, Михаил Ефимович, — с деятелями культуры или с чиновниками из казначейства?

— Прежде всего — никакие постановления пока не приняты. Но необходимость изменения взаимоотношений государства и учреждений культуры давно назрела. Однако мы продолжаем жить по старинке, даже хуже: советская власть в обмен на деньги требовала хотя бы идеологии, новая власть не просит ничего. А художники жаждут денег. Дашь — и тебя объявят хорошим министром, не дашь — съедят с потрохами. Но когда я только вступал в должность, было понятно: как только бюджет начнет выполняться и мы всерьез увеличим средства на содержание учреждений культуры и оплату труда, встанет вопрос о механизме контроля за расходованием бюджетных средств.

— Сегодня оплата труда в культурной сфере качественно изменилась?

— Не хотелось бы говорить, но за три с половиной года мы увеличили бюджет министерства почти в шесть раз. Федеральные учреждения культуры живут сегодня хотя и бедновато, но нормально. Зарплата библиотечных работников выросла в три раза. И я могу спокойно заключить контракт с главным дирижером оркестра на пять тысяч долларов в месяц. Состояние относительного благополучия позволяет менять взаимоотношения. Это совсем неопасно, что доказывает хотя бы европейский опыт. В Европе с руководителем культурного учреждения принято заключать трехгодичный контракт с трехлетним запланированным бюджетом. За деятельностью этого руководителя присматривает наблюдательный совет. Он же решает, что делать через три года: продлить контракт или, напротив, руководителя уволить.

— Но вы же понимаете, что отечественный бюрократизм способен свести на нет любые, пусть даже здравые, начинания.

— Пока что бюрократии развернуться просто негде. Наши главные режиссеры въезжают в свои кабинеты на века. А уволить их можно, только поймав за руку, доказав, что нецелево потрачены три рубля. Чтобы уволить плохого управленца, я должен придумать какой-нибудь идиотский фокус. Это что, нормально?

— А нормально, когда смета на спектакль утверждается загодя и накануне премьеры театр не вправе купить даже пару колготок артистке?

— Конечно, на деле этот механизм может обернуться маразмом. Вы что думаете, я не понимаю, что в театральном деле бывает необходимо перекинуть средства с одной статьи на другую? Но поймите, все перечисленное — лишь перегибы в поступательном отходе от абсолютной безответственности. Сознавая, что сметное финансирование может стать удавкой на горле учреждений культуры, мы с Минэкономразвития и Минфином разработали сразу несколько вариантов организационно-правовой перестройки финансовой деятельности государственных учреждений культуры.

— Какие?

— Те, кто хочет, могут оставаться бюджетным учреждением и получать деньги через казначейство. Но они должны быть готовы к жесткой регламентации, в том числе и зарплатной, и к фиксированной смете, по которой будут отпускаться деньги на декорации и прочее.

— А если театр решит позвать на постановку режиссера со стороны?

— Он должен запланировать его приглашение и соответственно его гонорар.

— Чтобы услышать: нет, это дорого, лучше мы объявим тендер?

— Извините, но все эти страхи — чистая глупость. Конечно, вам могут сказать, что в смете такие расходы не предусмотрены. Но нельзя забывать, что сегодня в федеральных учреждениях культуры, особенно в театрах, зарплаты очень увеличились. Возьмем Большой театр: в результате гранта президента и собственной хозяйственной деятельности солист Большого получает за спектакль деньги, сопоставимые с тем, что получают его европейские коллеги. А во всем театре нет зарплаты ниже 400 долларов.

— Выходит, у балерины Волочковой все-таки есть интерес судиться?

— После этого вопроса я понимаю, что мне есть чем заняться на своем посту по крайней мере еще года два. Наше законодательство несовершенно, и артисты Большого получают свои доллары только в том случае, если подписывают контракт. Но, как ни странно, эта форма не совсем законна: постановление правительства о перечне творческих профессий еще не готово. Волочкову восстановит любой суд. Но не на контрактные деньги, а по полагающемуся заслуженным артистам четырнадцатому разряду. Она получит где-то 1800 рублей плюс надбавки. И будет ходить на службу до конца дней с тем условием, что по приказу руководства будет обязана исполнять партию четвертого лебедя. Одна из моих задач в том и состоит, чтобы привести контрактную систему к законодательным нормам.

— А если учреждение культуры не хочет оставаться бюджетным?

— При желании государственная форма учреждения культуры может быть изменена, преобразована в три различных юридических лица. Первое — это государственное учреждение культуры. В этом случае здание театра (оркестра, музея и т. д.) передается учреждению в срочное безвозмездное пользование. То есть принадлежит театру до тех пор, пока он существует (сегодня такое пользование у нас бессрочное). Вторая возможность — создание специализированной государственной некоммерческой организации, получающей в собственность все движимое имущество, которое можно закладывать в банки и получать под него кредиты. Ведь помимо трагедии с неплатежами у нас еще была трагедия с субсидиарной ответственностью — когда плохой хозяйственник влезал в долги, но учреждение не несло за их неуплату никакой ответственности. Теперь против него можно будет возбудить уголовное дело. При этом само здание остается за государством. Мы будем платить театру за постановку детских спектаклей, русской и зарубежной классики. А вопросы о крыше, трубах или оплате декретного отпуска пускай решают без меня.

Наконец, третий путь — создание автономной некоммерческой организации. Здание передается ей в срочное безвозмездное пользование. Но между нами и театром заключается договор. Если при предыдущих вариантах государство платило деньги за исполнение заказа, то в этом случае оно выступает как договаривающаяся сторона.

— А нашлись те, кто мечтает превратить свои театры в частные?

— Некоторые режиссеры хотят, грубо говоря, их приватизировать. Вперед и с песнями. Пускай берут кредит на 25 лет и выкупают. Только не упускают из виду, что в этом случае государство им уже никогда не поможет инвестициями. Государство существует не для того, чтобы удовлетворять запросы художников. Оно призвано удовлетворять запросы граждан. А граждане у нас небогаты и далеко не все могут купить билеты за тысячу рублей.

— Хороша возможность, если на деле она невозможна.

— Почему же? Частный театр может получить грант от государства, но только за что-то. Мы даже можем платить договорные деньги за постановку, скажем, детских спектаклей. Или дотировать цены на билеты для социально незащищенных слоев на какие-то постановки. Но инвестировать в такой театр не будем ни копейки. Надеюсь, что все вышеперечисленные схемы начнут работать уже в ближайшее время. И истерика некоторых деятелей культуры прекратится сама собой. По моим прогнозам, если развитие культурной сферы пойдет по тому пути, который мы сегодня прокладываем, уже к 2006−2007 году учреждения культуры адаптируются к новым условиям.

— Но как все-таки получилось, что одни театры уже вынуждены бороться с бюрократизмом, а другие только собираются вступить в эту войну?

— Еще раз повторюсь: никакие законы или постановления пока не приняты. Просто в Петербурге действует инструкция местного казначейства. А в Москве она отменена. Никто не мешает и петербуржцам бороться за ее отмену.

— Какой-то это негосударственный подход получается.

— Что поделать? Жизнь — это борьба.

— К слову, о борьбе. Признайтесь, при словах «Балдинская коллекция» вы хватаетесь за пистолет?

— Ошибаетесь. Я никогда не скрывал своей позиции и уверен, что коллекцию надо возвращать. Но только после парламентских выборов: не хочу предоставлять своим оппонентам возможность бесплатной пиаровской раскрутки.

— Вы имеете в виду Николая Губенко?

— В том числе. Хочу объяснить свою позицию. Я исхожу из уверенности, что Россия выиграла не только Вторую мировую, но и холодную войну. В 91-м наша страна впервые сделала самостоятельный выбор, изменив монархически-имперскому пути, свойственному нам издавна. На мой взгляд, этот переворот значительнее, чем Октябрьская революция. Потому и вести себя надо как страна, выигравшая дважды — в 45-м и 91-м. А мои оппоненты исходят из того, что они дважды проиграли. Их девиз — тащи все в дом, особенно никелированное. Вот они и кричат, что, скажем, золото Шлимана — это плата за пролитую кровь наших отцов и дедов. Ничего более кощунственного я в жизни не слыхал. Так что как чиновник я исполняю закон о реституции, который принял Николай Николаевич Губенко. Но как гражданин считаю, что он вреден для России.

— Однако похоже, что большинство населения разделяет точку зрения ваших оппонентов.

— В середине 90-х годов опросы радиостанции «Эхо Москвы» показывали, что 90 процентов граждан хотят, чтобы все осталось в стране. Сегодня так считают только 55 процентов. Но эта проблема все равно остается политически ангажированной.

— Разве в остальном мире не так?

— В мире просто нет такой проблемы. С 1907 года, когда появилась Конвенция «О законах и обычаях сухопутной войны», включающая главу о художественных ценностях. А еще была конвенция 1954 года. Когда сравнительно недавно во французских музеях нашли вещи, принадлежавшие евреям, их вернули тут же и без разговоров. Или вот в Италии обнаружили наши иконы. Вы что думаете, мы ходили по судам?

— Но разве немецкая сторона всегда выдает нам запрашиваемое?

— Всегда. Конечно, по большому счету немцы давно должны были сказать: раз вы такие упертые, то черт с вами. Ради наших хороших отношений. Но немецкие политики тоже ощущают давление со стороны части немецкого общества, пусть и небольшой, 7−8 процентов. И тем не менее немцы силами частной структуры восстанавливают церковь на Волотовом поле и реставрируют Янтарную комнату. А мы, со своей стороны, возвращаем им, скажем, витражи из Мариенкирхе — церкви во Франкфурте-на-Одере. Вообще, если честно, у Министерства культуры есть проблемы поважнее. Перелом в немецком сознании, произошедший в результате дней российской культуры, куда как более значителен, чем какие-то передачи.

— А как продвигается исполнение соглашения с американской неправительственной организацией Research Project on Art and Archives о розыске произведений искусства?

— Поиск ценностей за рубежом — работа сложная, и никто особенно не рвется ее исполнять. Мы, например, успешно работаем с итальянским правительством, недавно возвратили православной церкви 252 иконы. А вот в Штатах генерального партнера пока не нашли. Так что соглашение с Research Project on Art and Archives для нас важно. За этой организацией стоит Еврейский конгресс, и ее интересы в первую очередь связаны с массивом ценностей, когда-то принадлежавшим еврейским гражданам и общинам.

— Сколько ценностей, подлежащих реституции, уже выявили на нашей территории?

— Порядка 250 тысяч. В основном это фурнитура, мебель, не бог весть какая нумизматика и прочие предметы, которые на самом деле немецким музеям и не слишком-то нужны. Около 2 миллионов единиц хранения было передано еще ГДР по решениям ЦК КПСС. В России осталась примерно четверть миллиона перемещенных ценностей. Но далеко не все они ценны.

— Вы готовы к тому, что, когда опись будет обнародована, что-то придется возвращать?

— Закон это предполагает. В нем предусмотрено: все то, что не принадлежало нацистской Германии или лицам, сотрудничавшим с фашистами, не является собственностью РФ. Так что после публикации третьи страны могут предъявлять претензии, которые мы обязаны рассмотреть в течение 18 месяцев. Скажем, протестантская библиотека из города Шарошпатака принадлежала не хортистскому фашистскому государству, а протестантской общине. Поэтому она может быть возвращена Венгрии. Но сами поисковые организации не могут предъявлять претензии. Их цель — розыск, неизбежно приводящий к публикации. А уже она может дать повод для официального запроса. Например, та же Research Project on Art and Archives провела переговоры по возвращению в Россию Смоленского архива. Но возвращали архив не они, а американский Еврейский конгресс.

— Вы работаете не только с правительствами?

— По нашим законам претензии предъявляет государство. В частности, ни для кого не секрет, что в России хранится архив еврейской общины из Салоник. На этот архив претендует греческое правительство, у которого есть доверенность от еврейской общины. А вот еврейская община Венгрии не давала доверенности своему правительству, и ее делами занимаются сторонние организации: в этом случае в дело вступает иная процедура.

— Вас послушать, так никаких проблем нет. А в обществе то и дело вспыхивают скандалы. Участвует ли министерство в переговорах российского владельца «Тарквиния и Лукреции» Рубенса с немецкой стороной?

— Нет. И не собирается. Речь идет о простой компенсации, это не дело министерства. Я еще вот что хочу сказать. Поймите, вы затронули очень сложную проблему. Я могу сколько угодно говорить «халва», но от этого не станет слаще. В каждой стране действуют свои законы, друг с другом плохо сопрягаемые. Вот, например, золото Шлимана — железно наше. Я даже знаю человека, который его вывез, он служил замдиректора Художественного театра. Греки хотят показать это золото на Олимпиаде-2004. Что я говорю греческому послу и своему коллеге из Афин? Ребята, не заводитесь. Не связывайтесь. Мы никогда эти вещи не выпустим, потому что их арестуют сразу на границе. Вернее, у вас тут же появятся проблемы с Германией, а может быть, и с Турцией, считающей это золото своим. То есть то, что наше, за пределами страны уже вроде как и не наше. Поэтому, пока я работаю министром, вывозить такие ценности я не разрешу. Кто бы ни просил.

Беседовала Юнна Чупринина.