 |
| Вера-Эском | Игорь Вязовский | 16.09.2003 |
Приезжая на о. Залит или слыша очередное «откровение» некоторых духовных чад о. Николая Гурьянова, все время вспоминаю сон, увиденный на 9-й день после смерти батюшки одной женщиной. Она рассказывала так:
«Стою я в Никольском храме во время службы и вижу: недалеко от алтаря с левой стороны, около чудотворной иконы Богородицы, стоит батюшка Николай. Попервоначалу я его даже и не признала: одет в какой-то рваный зипун, волосы всклокоченные, слипшиеся, на ногах невесть что… Весь изможденный, чуть не шатается, по лицу пот градом катится. «Батюшка, родненький, что с вами!?» Он медленно повернулся ко мне, помолчал (Господи, в глазах-то у него такое…): «Натворили грехов чада мои духовные… Теперь за них мытарства прохожу…»
«С креста не сходят — с креста снимают». Вся жизнь о. Николая была восхождением на Голгофу. И остров Залит стал тем местом, где батюшка последний раз вознес молитву к Создателю, где принял кончину. Тайна смерти о. Николая, его жизнь и служение в последнее время стали, к сожалению, темами, на которых все больше и больше спекулируют, зарабатывают определенный авторитет и известность. Понимая всю ответственность каждого слова о старце Николае, мне бы не хотелось присоединяться к многочисленной когорте этой пишущей братии… Но «молчанием попирается Бог».
Владыка все решит…
На годовщину смерти о. Николая я приехал на 3−4 дня раньше. Приезжих еще не так много, на острове спокойно. Никто не ходит по улицам, не ищет, где бы переночевать, около могилки батюшки пустынно. Зайдет одинокий прохожий, поклонится, помолчит и, мысленно попросив благословение у старца, отправится по своим делам. Но это внешнее. Внутренняя жизнь на острове не прекращалась никогда. Все время что-то бурлит, что-то решается…
Знакомлюсь с очередной петицией на имя владыки Евсевия. Не так давно на остров привезли большой мраморный крест из Риги, сделанный на средства одной из духовных чад. Народ против. На кресте в надписи упоминается о. Залит: «Не надо нам рядом с именем батюшки писать большевиков!» (Залит — это фамилия революционера, в честь которого переименовали остров).
Пока крест стоит в храме. Сейчас около кладбища лежит буквально груда мраморных плит. Здесь счет идет уже не на одну тысячу долларов. «Батюшку хотят заковать в мрамор — опять от нас отгораживают! Не дадим!»
Но все это только цветочки.
В прокуратуру Москвы поступают и продолжают поступать заявления от частных лиц, в которых говорится о том, что протоиерей Николай Гурьянов умер насильственной смертью. Заявления переправляются в псковскую прокуратуру, надо принимать меры, а вопрос, даже со светской точки зрения, очень деликатный… В таких случаях необходима эксгумация. Светская пресса, как всегда, на лихом коне уже успела «рассказать правду» об этом деле. Страницы газет запестрели заголовками: «Тайна смерти духовника Людмилы Путиной», «Прокуратура завершила расследование обстоятельств кончины чудотворца-протоиерея Николая Гурьянова» и т. д., и т. п. Кто-то что-то прочитал, кому-то нечто подобное рассказали в своей интерпретации, и все это пока, как небольшие всполохи пламени, вспыхивает по разным точкам острова и ждет своего часа. «Приедет владыка — он все решит».
Встреча после «психушки»
Еще год назад, почти с первого часа пребывания на острове, я понял, что все нужное для себя здесь получу. Надо только увидеть, не пропустить. Батюшка приведет и познакомит именно с теми людьми, которым ты нужен или они смогут помочь в решении твоих проблем. Здесь как-то переплетаются воедино и работа, и личное. Вот матушка Людмила, встречу с которой исподволь ждал целый год. Ее рассказ о себе, о батюшке около его могилки стал одним из самых удачных в фильме «Свете тихий» (автор был режиссером этого, получившего известность в стране, фильма — ред.).
— Игорь, слава Богу, ты жив-здоров! А я ведь о тебе каждый день акафист читала! Мне сказали, что болеешь ты сильно.
— Матушка, спаси Господи! Да вроде бы все пока в порядке. Если не секрет, про какую болезнь-то сказали?
Матушка немного замялась, но через секунду решилась:
— Сказали, что в психушке лежишь. Вот я и молилась…
— Дак это же хорошо, значит, кому-то своим фильмом дорогу перешел. Когда рогатому не нравится, он этот ярлык одним из первых на человека навешивает.
— Игорь, я теперь монашество приняла.
— А помните, матушка, как я вас в фильме монахиней назвал, а у вас тогда было траурное одеяние. Угадал, получается?!
Обменявшись адресами, расстались. Но Господь просто так не дает подобные встречи. Кто знает, от чего уберегла меня молитва матушки Людмилы?! Господь весть…
Разговор около калитки
На эти несколько дней нас приютила Валентина Алексеевна Писарева. Этот гостеприимный дом и эту хлебосольную хозяюшку уже не один десяток лет многие и многие паломники и страждущие души вспоминают добрым словом. Долгие годы вся связь с о. Николаем была только через Валентину Алексеевну. Бывало, что и поздно ночью звонили — беда не ждет. И шла Валентина Алексеевна к батюшкиному домику, шла с просьбой о молитве, просьбой о помощи. Все помнила, все передавала. Еще и сейчас (а ей уже восьмой десяток пошел) помнит почти все телефонные номера духовных чад о. Николая, проживающих в Москве. В этом доме состоялось мое знакомство с двоюродной племянницей о. Николая Галиной Константиновной Карпухиной. Проживает она с семьей в Риге, к батюшке частенько приезжала. Наша беседа началась около дома, постепенно подтянулся народ, и вскоре она стала общей. В этом разговоре раскрывается многое, связанное с судьбой старца, здесь — мнение простых прихожан, жителей острова о том, что происходит вокруг памяти о. Николая, поэтому я и даю его почти полностью.
«Горе-то какое…»
— Отца Николая я узнала уже после его рукоположения, — начинает рассказ Галина Константиновна. — Однажды мой педагог в Литве рассказала мне об одном батюшке и предложила: «Поедем к нему». Она мне его описала, и я поехала не меньше, как к старцу Серафиму. Приехали, отстояли службу, а я и спрашиваю: «А где же этот старец!?» Она удивленно: «Какой?» — «Ну, тот… к кому мы приехали». — «Так вот он!» Я смотрю: стоит молодой, высокий, красивый, стройный священник. И когда я подошла к нему, поговорили, то оказалось, что мы с ним родственники. Проблему мою он решил моментально. У меня же тогда была такая ситуация. Я поехала в Москву к Швернику — председателю Совета Министров. Поехала для того, чтобы отстоять дочку моей учительницы… Ее внезапно арестовали и дали 25 лет. Это был 1949 год. В Москве я решила во чтобы то ни стало добиться разрешения им на переписку. Мне тогда было 19 лет, совсем зеленая была и наивная. Только потом я стала понимать, что, попав в поле зрения этих Органов, я могла и сама без проблем получить «билет» в места не столь отдаленные. Батюшка, наверное, тогда подумал: «Кто я такая?» Я ему это все рассказала. Мы поговорили с ним, и на прощанье он мне сказал: «Двери мои открыты для вас днем и ночью, зимой и летом». Это же он мне повторил в предпоследний раз, когда я была у него. Тогда я добилась своего. Разрешили раз в месяц писать письмо. Это было большое дело, ведь у той дочки остался 4-месячный ребенок. Можете себе представить ситуацию! Еще я хочу сказать, что о. Николай часто говорил вещи, на которые многие не обращали особого внимания. Его надо понимать, надо было слышать. Ведь эта дочка-то, которая попала в тюрьму, она же венчалась у него в Литве. А дело было так. Сидят они после венчания, чайку попили, разговаривают, все хорошо, и вдруг он говорит: «Ой, какое горе! Боже, какое горе! Господи…» Они так посмотрели недоуменно. Где, мол, это горе? Так хорошо все, венчание… Она молодая — лет 20, он в годах, место у него хорошее, положение… Такая хорошая пара… Уехали. Родился ребенок, исполнилось младенцу 4 месяца, и этой мамочке дают 25 лет! Что это — не горе?! Ее мать (она была учительницей) на другой день выгоняют с работы, а мужа, который работал в банке, вскоре тоже увольняют. У них еще была на иждивении старенькая бабушка. Все остались без работы, без средств к существованию. Что, опять не горе?! Горе великое! А ведь от о. Николая ушла счастливая пара, думали, жизнь будет легка…
Деревенская педагогика
— Не могу я сказать, что о. Николай все время говорил только о Боге и о Боге. Он и проповеди-то говорил: «Вы идите да работайте». Понимаете, он говорил о жизни, но так говорил… Почему к нему приезжали Козловский, Тамара Архипова, ректор Военно-артиллерийской академии из Питера, так кажется, — по-о-чему?! Они с ним говорили о смысле жизни. Ведь мы живем так, как нам нравится. Мне нравятся макароны, и я их ем, ем, ем… Да еще с черным хлебом! И каждый хочет найти свою серединочку, свою струну, как ему жить?! А то мы то туда, то сюда, сегодня так погляжу, завтра — по-другому. При такой жизни держаться-то не за что. И если человек спрашивал, то батюшка и говорил: «Без Бога не до порога». И все — одно слово. Он не говорил им: ходите в храм, поститесь и т. п. Они бы на этом периоде и не приняли такое. Достаточно было с ним посидеть, и они понимали, что можно и чего нельзя. Выходишь и знаешь, что тогда-то ты совершила такую глупость, а тут вообще с ума сошла — что же я натворила?! Если исправился — слава Богу! Нет — и батюшка не поможет.
Это вы сейчас все на поклонах, все почитаете батюшку как святого. У нас же было другое восприятие о.Николая. Мы с ним чаще сталкивались в обиходно-домашней обстановке. Хотя, бесспорно, я знала, что батюшка от рождения был необыкновенный человек. Все дети были как дети, а он с малых лет тянулся ко Господу. Его матушка мне рассказывала: «Бывало, начинается гроза, молния. Он собирает всех своих братиков и начинает наводить страх (хотя он и был среди них не самый старший, но они его слушались). Залезут под стол, а он им и говорит: «Давайте молиться!» И детишки все молились». А эта Молва — там же граница с Эстонией. И вот он этих эстонских детей (а вера-то у них, кажется, лютеранская) крестил в бочке с водой. Сделает крестики деревянные и крестит. Рассказала это мне одна эстонка, она приезжала сюда. Смеялись мы, конечно, при этом. Сидим за столом, пьем чай, и она ему: «Коль, ты помнишь?!» Он и ее крестил, она сейчас в православный храм ходит.
Как-то в их хутор заехал впервые трактор. А у них в семье в это время истопили баню и уже собирались мыться… И тут ребятишки услышали, что кто-то едет по деревне. Весь этот детский «колхоз» бросился за трактором. Сколько он ехал в другое место, столько они и бежали за ним, а это не один километр. Баня-то в это время стыла… Вот мама их всех и «встретила»: одного отшлепала, другого… Не стала разбираться и слушать: «Мишка сказал, что побежим…» И Мишке, и Коле, и Пете — всем досталось. Такое воспитание тогда было: всем поровну, всем за дело.
В Литве тоже батюшку очень уважали. Там же хуторная система. Батюшка жил около школы. Директор школы, детишки при встрече с ним снимали головные уборы, кланялись. Между его домом и школой росли орехи. И первое время дети по старой привычке эти деревья ломали и орехи рвали, как хотели. Не так, конечно, как современные дети, которые и домик-то снесут, но все равно — деревьям от них доставалось. Тогда батюшка сказал: «Вы, детки, когда орехи созреют, берите их, а веточки не ломайте». И постепенно-постепенно дети стали так и делать. Он с ними частенько тихонько беседовал, и они его слушали.
О сокровенном
— Многое из того, что сейчас говорится и обсуждается про батюшку Николая, — рассказывает Галина Константиновна, и сразу заметно, что эта тема наболела, — это же его личное, сокровенное, а мы все лезем в душу. Я знаю это — он мне такие вещи говорил, и я чувствовала душой… Был такой момент по молодости… Поторопилась я… Приезжаю к нему, а он мне с порога: «Ну что, горишь, девка?! Горишь… А замуж-то выходить надо». Так он меня благословил на брак.
Я на телевидении работала. Общество там очень и очень разное. Бывало, что вокруг одни артисты, художники, писатели… Космонавтов знаю, певцов знаю — запросто голова могла закружиться. Тут важно было не потерять себя. Достаточно мне было приехать к о. Николаю, и я получала то, что мне давало возможность оставаться самой собой. Он мне частенько говаривал: «Ты крышу-то свою береги!»
Многие говорят, что батюшка не благословлял себя фотографировать. Я же могу сказать, что о. Николай очень любил фотографироваться. А матушка его, бывало, говаривала: «Ну когда же мы пойдем рисова-а-ть-ся?» Это она так говорила про фотографирование. И вот, когда я приезжала, а я никогда не приезжала без фотоаппарата, мы всегда «рисовались». У меня много снимков тех времен.
Глас народа
— Гуляла я раз с моими маленькими детьми на берегу озера, а батюшку вели в храм, — Галина Константиновна вздохнула и не сразу продолжила. — Он остановился и говорит мне: «Я проживу еще 40 лет». И каждый раз после этого, когда я приезжала, он меня спрашивал: «Сколько мне осталось?» А я уже или забуду, или мне не хочется про это думать: «Нисколько не осталось!» — бывало, отвечаю… Эту фразу о. Николай сказал в 1977 году. Отнимите, сосчитайте сами…
— Сто четырнадцать получается.
— Вполне мог прожить при таком образе жизни. Ему не люди были в тяжесть, его другое тяготило. Он был создан для людей.
— Они же его закрыли. Ставни запечатали! — это окруживший нас народ не вытерпел и стал вставлять свои реплики. Галина Константиновна продолжает:
— Я как-то пришла к ним и говорю: «Что это вы тут устроили?! Откройте окна, ему дышать нечем!» Он же очень любил воздух. Даже зимой редко печь топил, чтобы было в доме прохладно. А тут его закупорили.
— Да, этим ковром, что висел во время похорон, они прикрыли все, что там сотворили.
Галина Константиновна:
— Когда вмешались государство и прокуратура в это беззаконие, то батюшка уже решил со всем смириться и сделать так, чтобы не было раздора и скандала. Я Татьяне говорила: «Охраняли его столько лет: и матушка, и жители — все было нормально. А вы что тут устроили!?» Эти «келейницы» появились в доме как-то незаметно и стали вершить свои дела. Когда же все накалилось до предела, батюшка решил смириться — он этим самих «келейниц» спасал. Народ же против них был очень тяжело настроен. Он знал, что могло дойти до плохих вещей.
— Могли и в озеро рыбам скормить или березовым колом их обработать.
— Нельзя. Это был бы уже грех.
— Его не убили — это зря говорят. Каждый мыслит по-своему. Они (келейницы — авт.), наверное, мыслили, что это так надо. Но держать старого человека в такой духоте и такой обстановке… Я бы, если бы меня пустили по-настоящему, первым делом открыла эти окна, ворота. И дала человеку дышать. От кого они закрывались?! «Здесь могут его убить!» — «Кого, батюшку!?» — «Да! Сатанисты ходят!» Я говорю: «Не убьют его сатанисты. Никто его не убьет. Откройте окно». — «Нет, нельзя».
Валентина Алексеевна:
— У него раньше всегда было открыто окошечко на кладбище. И он частенько глядел на свою мамушку. А на окне стояли цветы «жених и невеста».
Батюшка все мне, бывало, говорил: «Посадют меня, Валентинушка, в тюрьму на три года». — «Батюшка, что ты мелешь-то?! — я ему по-простому так. — Кака тебе тюрьма-то?» А так и получилось. Как меня выгнали, так на три года его и заперли вскоре.
Игумения Маркела:
— И мне батюшка говорил про это. «Батюшка, в какой тюрьме? Вы уже сидели». — «Нет! Я буду сидеть!»
— Жалко батюшку, пожил бы еще!
Галина Константиновна:
— Он живой, он живет. Он с нами. Когда услышала про его кончину, так я, грешница, подумала: «Сколько же можно человеку так-то мучиться!?» А теперь пускай бегают эти «келейницы». И он у Господа сейчас, и мы можем всегда помолиться у его могилки. Он теперь с нами все время, только не надо его обожествлять. Вот эта икона, кто ее написал? Это же такое кощунство! Если бы батюшка увидел эту икону, я не знаю, что было бы с ним.
Еще раз о келейницах
Галина Константиновна:
— В последний раз мы с ним больше разговаривали глазами, там же эти «келейницы» около него все время. Он меня помазал-благословил семь раз. Один раз на каждого члена моей семьи. Они сидят («келейницы»), а я ему говорю: «Батюшка, вы знаете, я сегодня отстояла 4 часа, чтобы попасть к вам. Меня не пускали. Вы благословите меня приехать…» — «Дак ты же знаешь, что для тебя всегда открыта дверь». — «Но они же не пускают!» — «Теперь пустят!» (С силой так сказал). Всё — теперь к нашему батюшке может прийти любой, и он всех услышит.
Сидящая рядом на скамейке Валентина Алексеевна делится наболевшим:
— После смерти батюшки приехала Галина Константиновна, и дали ей в память о нем только одну чайную кружку. И кружка-то оказалась не его. Батюшкины там остались одна кровать, фисгармония да икона. Стула, на котором батюшка сидел, и того нет. Белый такой. Там сейчас кресла стоят, а кровать — и та слишком мягкая. Я же все время эту кровать перестилала. Он на жестком спал. Раньше в Литве на соломе спали. У нас тут соломы нет, поэтому стелили сено.
Прихожу я раз к нему, в доме дыму… «Батюшка, что это у вас такое!?» — «Ой, не знаю. Давайте помолимся». Молимся, молимся — все равно дым идет. «Батюшка, ну шо вы сделали!?» — «Валентинушка, я мешочки целлофановые сжигал». — «Батюшка, что ж ты там наделал, что ж там теперь, в трубе-то?!» Взяли палку, стали эту накипь сбивать, только когда сбили, пошел дым в трубу.
Галина Константиновна:
— Сколько мне келейница Валентина нравоучений наговорила, особенно про «ящик» этот: «Выбросьте телевизор! Отключите телефон!» А батюшку, кстати, очень все интересовало. Смотрел он у нас и видео — православные фильмы. Ведь телевизор — это физика. Мне Валентина тоже говорила: «Вот ты работаешь на телевидении, твой сын играет на сцене… Да вы антихристы, сатанисты!» А батюшка сидит рядом. Молчит. Но что тут говорить — он же знает, что бесполезно. Я ей: «Валентина, ты лампочку-то выкрути и провода сними». Приезжаю я последний раз и смотрю… «Валентина, это что ж на столе-то у тебя лежит?» Два мобильника! Я их называю «дибильники». — «Так вот, мне надо знать…» — «Чего знать-то?» Молчит. Тогда я и подумала: «Да, Валюша…»
Они мне как-то говорят: «Мы хотим забрать батюшку на вертолете». Я эту Валентину послушала и говорю: «Как это на вертолете?! Отсюда?» — «Да. Он прямо к дому подлетит…» — «И что, батюшка будет на воздухе болтаться? И куда вы его?» Молчат. Я продолжаю: «Вы уж тогда весь Залит захватывайте и везите». Куда они только не хотели его увезти: то в Москву, то в Ленинград. И все втихаря.
Вопросы, вопросы…
…Завтра день смерти о.Николая. Утром около домика батюшки оживленно. На расставленных около забора столах разложены ксерокопии из газеты «Русский вестник», раздаются бесплатно видеокассеты с фильмом «Ангел небесный», в пристроенном на заборе телевизоре можно посмотреть на Татьяну Граян, одетую в монашеское одеяние и рассказывающую свои воспоминания об о.Николае. Народ смотрит, читает, благодарит…
И вот наступил день памяти, батюшкина годовщина. На остров приехал владыка Евсевий. Первым действием его, когда он переступил порог храма Николая Чудотворца, было отстранение от принятия Таинства исповеди одного священника. Стало ясно: владыка в напряжении. После литургии владыка обратился к народу: «Сейчас не только в нашей обыденной жизни, но и в церковной возникает очень много смущений. Все мы любили отца Николая, но некоторые стороны, которые последнее время были близки к нему, пытаются посеять среди нас плевелы смущения. И это не прекращается по сей день. Самое тревожное во всем этом то, что в прокуратуру поступают письма о том, что о. Николая отравили. В этих письмах содержится требование раскопать место упокоения батюшки и создать особую комиссию. Церковью запрещено трогать покойного. Но если у кого-то возникают сомнения в этом вопросе, то он должен действовать не через прокуратуру, а обращаться к Святейшему Патриарху.
Всякие вопросы, связанные с церковными проблемами, разбираются церковным судом, а не гражданским… Пускай он встанет рядом со мной и твердо скажет, что о. Николая отравили. И то смущение, которое кто-то сейчас вносит, — все это я называю не иначе, как провокация. Другого слова у меня нет. Этот человек берет на себя великий грех. Отравить о. Николая не могли, но устраивать провокации могли. Если идти подобным путем и слушать разные наговоры и сплетни, то в Церкви может наступить анархия. Нам же каждому надо слушать свое священноначалие. Жить и действовать по любви друг к другу. Да будет человек другого духа извержен из церковной жизни».
Неприятный разговор
После панихиды на кладбище, где владыка Евсевий еще раз повторил сказанное в храме, паломников пригласили к поминальным столам. На этот раз около забора не было никого из тех, кто раздавал вчера кассеты, статьи… Словно и не было… Только телевизор напоминал о том, что вчера здесь что-то рассказывали и показывали. Задержавшись у одного из столов и помянув по русскому обычаю батюшку Николая блинами и киселем, я направился на берег озера. И тут, увидев владыку Евсевия рядом с Александром Полетаевым (главой Талабской волости), молодой женщиной (зам. начальника прокурора г. Пскова), о. Паисием (настоятелем храма Николая Чудотворца), поспешил подойти к ним. И вот что я услышал.
Зам. прокурора: «Владыка, у нас в прокуратуре уже не одно заявление по поводу смерти о.Николая. Как вы посоветуете нам поступить в этом непростом для нас случае?»
Владыка: «Тех людей, которые пишут подобные заявления, надо привлекать к ответственности за клевету. Или у них имеются какие-то доказательства факта насильственной смерти о. Николая?»
Зам. прокурора: «Нет. Только словесные домыслы».
Владыка: «Есть медицинское заключение о факте смерти батюшки. Поэтому я считаю, что вопрос исчерпан».
А.Полетаев: «Кстати, те фотографии, где о. Николай лежит в гробу, мне пришлось отвозить и показывать как вещественные доказательства».
Иерей Паисий: «Как представитель власти, вы сможете нам ответить, почему заключение о смерти батюшки отдали в Москву Глазунову (а не настоятелю, не владыке, не родственникам)? Отдали представителю этого непонятного фонда!?»
(Для справки: «Благотворительный фонд им. о.Николая» был создан в последние годы жизни батюшки. На средства, полученные на его счет, куплены два дома на о. Залит, техника, ведется просветительская деятельность его новыми келейницами Татьяной Граян и м. Валентиной, которые выступают за канонизацию Григория Распутина и Иоанна Грозного. Их стараниями старец Николай сейчас подается как активный почитатель этих людей, хотя его действительное отношение к ним остается под вопросом).
Владыка: «Я как правящий архиерей вообще не благословлял создание этого фонда. Поэтому он незаконен».
Зам. прокурора: «Этот фонд официально зарегистрирован светскими властями. Имеются документы».
Иерей Паисий: «Если это светский фонд, то на каком основании они вмешиваются в церковные дела? Документ о смерти надо было отдать родственникам или в храм, где служил батюшка. Мы бы его повесили в храме. Да здесь вообще все куплено этим фондом. Я служу тут уже 5 лет, и мне ни разу не принесли ни одного письма ни от родных, ни с просьбой о молитве. Хотя тысячи людей приезжают сюда и просят святых молитв».
На этом неприятный для всех сторон разговор закончился. Часть верующих отправилась провожать владыку на катер, другие продолжали поминать старца Николая.
Вместо эпилога
Зачем многие из нас приезжали и приезжают к о. Николаю? На этот вопрос, на мой взгляд, очень точно ответил в проповеди после воскресной литургии священник Нестор (Кумыш):
— В жизнь каждого из нас о. Николай внес огромные изменения. Когда мы думаем, чем нам близок и дорог этот человек, надо, наверное, найти нечто общее, что близко и понятно каждому из нас. И я не ошибусь, если скажу, что главное предназначение этого человека в том, что рядом с ним сердце каждого из нас наполнялось особой любовью к Богу. Рядом с ним Господь становился абсолютным центром нашего бытия и жизни. Мы возвращались в этот тяжелый мир, мы предавались различным мирским попечениям, суете, может быть, даже порокам, ослабевали от нашествия различных страстей… Батюшка всех нас возвращал в то состояние христианской любви, в котором мы как верующие люди должны бы жить ежедневно.
Теперь наша задача остаться его подлинными чадами, сохранить его дух в себе и по мере своих сил передать его людям.
Да, почитание о. Николая с каждым днем только увеличивается — это признак того, что сей человек взошел на большую высоту. Вероятно, недалек тот день, когда мы будем служить не заупокойную литургию по этому человеку, а сможем обратиться к нему, как обращаются ко всем святым Православной Церкви: «Святой праведный отче Николае, моли Бога о нас».
