 |
| Московский комсомолец | И. Боброва | 11.08.2003 |
Сразу после гибели «Курска» на территории военного госпиталя Северного флота в Североморске в брезентовой палатке была развернута судебно-медицинская лаборатория. Для производства следственных действий использовали помещения самого госпиталя. Именно там проходило опознание тел, осмотр погибших моряков и их вещей. Первые тела моряков подняли спустя два месяца после катастрофы. Последние — через год. Работы по идентификации тел погибших велись круглосуточно. 12 судмедэкспертов тогда давали подписку о неразглашении всего увиденного…
Одними из главных задач были не только опознать погибшего подводника, но и установить дату и причину гибели. Долгое молчание сотрудников 111-го Центра рождало массу слухов по этому поводу. Вот некоторые из них: смерть большинства подводников наступила в результате сердечного приступа, кто-то из ребят погиб от голода, также существовала версия, что некоторые моряки покончили жизнь самоубийством — не выдержали нервы в заточении.
— Подводники на «Курске» погибли по двум причинам: разрушение тел в результате взрыва и отравление угарным газом, — говорит Виктор Калкутин, начальник 111-го Центра судебно-медицинских и криминалистических экспертиз МО РФ. — Практически все члены экипажа, за исключением тех, кто сумел перебраться в девятый отсек, погибли либо сразу в момент взрыва, который произошел в 1-м, 2-м и частично 3-м отсеках, либо в считанные минуты поле него. Об этом свидетельствуют признаки воздействия на них высоких концентраций угарного газа, образовавшегося в результате взрыва. Никаких других вариантов гибели ни следствие, ни экспертиза не обнаружили.
После того как была найдена записка капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, чиновники сделали окончательный вывод: 95 членов экипажа погибли в первые минуты катастрофы.
Из записки Колесникова:"13.15. Весь личный состав из 6, 7 и 8 отсеков перешел в 9. Нас здесь 23 человека. Мы приняли это решение в результате аварии. Никто из нас не может подняться наверх. Я пишу на ощупь".
Сколько же времени были живы 23 подводника?
— По медицинским данным, подводники жили 4,5−8 часов с момента взрыва на корабле, — продолжает Калкутин. — Когда в отсеке возник локальный пожар, образовавшиеся при этом продукты горения, в первую очередь угарный газ, существенно сократили время, в течение которого воздух 9-го отсека мог быть пригоден для дыхания. А признаки поражения тел некоторых подводников открытым пламенем говорят о наличии в атмосфере 9-го отсека достаточного количества кислорода для поддержания горения.
Говорит следователь Главной военной прокуратуры Артур Егиев:
— В ходе осмотра «Курска» и тел погибших моряков было обнаружено три записки. В записке Колесникова был список оставшихся в живых после аварии подводников. Из текста другой записки, которую писал капитан-лейтенант Садиленко, следует, что все 23 человека чувствуют себя плохо, они ослаблены действием углекислого газа, опасаются, что продержатся не более суток, а в случае выхода на поверхность не выдержат декомпрессии. Третья записка, находившаяся в пластиковой бутылке, была личным посланием подводника жене и сыну.
23 подводника в 9-м отсеке все это время находились по колено в воде. Они погибли практически одномоментно, с разницей от нескольких десятков секунд до нескольких минут. Пламя охватило всех. Водолазы достали с подлодки обгоревшие тела.
За все время работы удалось опознать 115 погибших из 118.
— Тела трех подводников разорвало взрывной волной на мелкие части, не осталось ни одного фрагмента, возможно, они были выброшены за пределы корабля, — рассказал Виктор Калкутин. — Их родственники не стали закапывать в землю пустые гробы с вещами погибших, как это принято. Родные пожелали, чтобы могила их сына, брата, мужа осталась в море. Кстати, тогда многие родственники погибших моряков противились поднятию «Курска» и идентификации тел. Считали, что могила моряка — в море.
При опознании тел судмедэксперты надеялись только на себя.
— В начале первой чеченской войны в 124-й ростовской лаборатории эксперты не исследовали тела погибших солдат, если они подлежали визуальному опознанию, — говорят сотрудники 111-го Центра судебно-медицинских и криминалистических экспертиз МО РФ. — Приезжали родственники, смотрели труп. Затем тело запаивали в цинковый гроб и отправляли на место захоронения. Однако в 40 процентах случаев подобные опознания оказались ложными. Спустя годы пришлось перезахоронить тела. Это неудивительно. При опознании погибшего многие люди не в состоянии адекватно реагировать на изуродованное тело. Никто не станет вглядываться в черты лица, искать особые приметы. Поэтому после «Курска» было решено родственников допускать к телу уже после наших экспертиз.
Родные погибших подводников должны были указать не менее трех внешних признаков, по которым можно опознать тело.
— Многие не выдерживали, женщины падали в обморок, мужчины пили валерьянку, — вспоминают судмедэксперты. — Пока родственники не называли десяток признаков погибшего — родинки, татуировки, шрамы, сломанные зубы, — мы не могли быть уверены в своей правоте. Нас удивила одна женщина. На «Курске» погиб ее сын. На вопросы об особых приметах она отвечала: «Я ничего о нем не знаю». — «У него на руке была татуировка или, может, остался рубец после операции?» — спрашивали мы. «Я его внешне помню, а про такие подробности мне неизвестно», — отвечала она. Позже мы выяснили, что в семье была неблагоприятная обстановка, и в 14 лет сын ушел из дома. С тех пор родители его так и не видели.
Самый надежный признак для опознания — зубная формула. Именно по зубам чаще всего опознают погибшего.
— У одного из погибших моряков на теле не было ни одной особой приметы. Но его мать работала зубным врачом. При опознании она взяла стоматологическое зеркало и посмотрела зубы юноши. «Вот моя пломба, я ее за несколько месяцев до его приезда сюда поставила», — сказала она.
Несмотря на то что тело последнего подводника достали спустя год, сотрудникам 111-го Центра удалось опознать и его.
— Труп может находиться под водой десятки лет и все равно будет подлежать опознанию. В море тело как бы консервируется, — объясняет Виктор Калкутин. — Низкая температура воды и соленая среда не давали телу разлагаться. Единственная загвоздка в том, что на суше, при оттаивании трупа, процесс гниения происходил достаточно быстро. За считанные часы тело становилось неузнаваемым. Поэтому работать приходилось в ускоренном темпе. Кстати, именно по этой причине всех подводников хоронили в закрытых гробах. Довезти тело в идеальном состоянии до места захоронения не представлялось возможным.
Опознание одного подводника длилось несколько часов. Тогда как в ростовской лаборатории, где опознают тела военнослужащих, на идентификацию трупа уходит около четырех дней.
Компенсации семьям моряков достигали 70 тысяч долларов
После гибели подлодки многие говорили: «Умереть на „Курске“ почетнее, чем на войне». Эта фраза появилась после того, как семьям погибших моряков стали выплачивать денежные компенсации. Российское правительство готово было заплатить 23 млн. рублей родственникам погибших, лишь бы снять с себя упреки в том, что спасательная операция началась с роковым опозданием. Тогда СМИ трубили, что вряд ли правительство выписало бы такие суммы пострадавшим семьям, если бы трагедия «Курска» не приобрела мировой резонанс. Скорее всего ограничились бы нищенскими выплатами, сопоставимыми с теми, которые дают за погибшего в Чечне. Но здесь скупиться было стыдно. Так, семьям моряков с «Курска» выплачивали как минимум 145 окладов, а родным милиционеров, погибших в Чечне, только 25 (что составляет 30 тысяч рублей для младшего офицерского состава, 75 тысяч — для старшего). Это лишь официальные данные. По словам самих родственников, компенсации распределяли в зависимости от ранга погибшего. Из достоверных источников нам известно, что некоторые семьи получили порядка 70 тысяч долларов.
— Я не хочу поднимать этот вопрос. Размеры денежной компенсации, которая нам выплачивалась, касаются только нас, — прокомментировала ситуацию вдова капитана подлодки «Курск» Ирина Лячина. — Я знаю, что между родственниками возникали скандалы, кому какая часть денег принадлежит, но этот вопрос должны решать только они.
Как делили деньги родственники погибших, что пришлось пережить родителям подводников, когда вдовы сами решали, где хоронить моряка, — на эти темы не принято было говорить ни тогда, в 2000-м, ни сейчас. Поэтому фамилий собеседников мы не публикуем.
— Это ужасно, когда родители не могут договориться с вдовами, где хоронить погибшего моряка, — вспоминает одна из родственниц погибшего. — По закону приоритет всегда остается за вдовой. Также все денежные компенсации получает вдова. Я помню одного старика, который приехал на похороны своего сына. Пока его ребенка опознавали, он стоял в стороне, в старом залатанном костюмчике, и тихо плакал. С ним никто не разговаривал, ему не на что было даже поесть. Последние деньги он отдал на билет в Североморск. В нескольких метрах от него вдова его сына давала интервью и считала полученные деньги. Эта женщина получила достаточно крупную сумму, также ей выдали огромную квартиру.
— Я до сих пор вспоминаю мужчину, который рыдал у нас в кабинете после случившегося, — делится с нами сотрудник военного госпиталя Северного флота. — Его сын Владимир пошел на подлодку от отчаяния. 20 августа он собирался разводиться. Причиной послужила смерть его маленького сына. Сначала мальчик ослеп, затем перестал двигаться. Вскоре он умер от неизвестной болезни. С тех пор в семье участились ссоры. Через несколько месяцев жена ушла к другому и подала на развод. Владимир сильно переживал. Накануне учений на «Курске» позвонил отцу: «Я вернусь через три дня, пойду на учения на подлодке „Курск“. Там будет много моих друзей, может, развеюсь, от этих мыслей отвлекусь немного…»
Вскоре жена подводника узнала о гибели «Курска». О предстоящем разводе она тут же забыла. Но, забрав денежную компенсацию, вдова даже не пришла на похороны.
— Мужчина хоронил сына на собственные деньги. Еле-еле наскреб на скромный надгробный крест. На установку памятника не хватило средств. Он мне рассказывал эту историю и рыдал: «Теперь у меня не осталось никого — ни внука, ни сына…»
Одна из самых страшных историй произошла с Алевтиной Некрасовой. Тела ее сына не нашли. Она опознала его по маленькому фрагменту — вросшему ногтю на пальце руки.
— Я никогда не могла подумать, что люди начнут завидовать тому, что мой ребенок погиб на «Курске», — рассказывает Алевтина Степановна. — Всю жизнь мы с Лешей прожили в деревне за сто с лишним километров от Екатеринбурга. Конечно, в нашем крае никогда не было богатых людей, но не могу сказать, что все бедствовали. Многие держали скотину, выращивали на огороде картошку. Мы с сыном Лешей и моей дочерью жили гораздо хуже других. Я работала в местной библиотеке, зарабатывала 800 рублей в месяц. Так что мясо покупали только по праздникам, а так питались в основном гречкой и макаронами. Дочь еще училась в школе. Вся надежда была на Лешу… После его гибели мне выплатили около 30 тысяч долларов. Соседи, когда узнали об этом, отвернулись от меня. Я им говорю: «Да заберите вы эти деньги, только верните мне сына». Они не верили, что я говорю искренне. Когда я заходила в магазин, продавцы перешептывались: «Раньше на воде и хлебе сидела, а теперь колбасу покупает». Жить в поселке стало невыносимо. Однажды я купила дочери новые туфли, так ей одноклассники бойкот объявили. Как-то мы поехали в город, приезжаем, а наш сарайчик горит. Еле-еле своими силами справились, потушили. Рядом стояли мужики и посмеивались — никто не кинулся нам помогать. Так мы прожили около полугода. Больше не выдержали. На выданные мне деньги я приобрела квартиру в Екатеринбурге. Правда, здесь работу найти еще тяжелее…
