 |
| Православие.Ru | Ольга Васильева | 24.07.2003 |
В системе Главного управления имперской безопасности (СД) имелся специальный церковный отдел, в задачи которого входили контроль и наблюдение за деятельностью религиозных организаций всех конфессий, изучение настроения духовенства и мирян, создание агентурной сети в организационно-управленческих церковных структурах. Подобная практика имела место и в самой Германии, и в оккупированных странах Европы. (Гитлер запретил секретным приказом проведение каких-либо мероприятий против религиозных организаций в своей стране без специальных санкций свыше только в июле 1941 года).[1]
На временно оккупированных территориях СССР нацистская церковная политика определялась в значительной степени общим отношением к славянам.
Как считает историк Д.В.Поспеловский, единого подхода у немецкого руководства в этом вопросе не было: Гитлер рассматривал славян как низшую расу; имперский комиссар восточных территорий А. Розенберг, назначенный на этот пост в июле 1941 года, рассчитывал привлечь на сторону Германии национальные меньшинства, отождествляя русский народ с большевистской идеологией и террором; а верховное командование вермахта стояло за создание «союзных» русских воинских частей и было против планов расчленения России.[2]
Первые оккупированные области А. Розенберг получил в свое ведение в конце августа, а 1 сентября 1941 года были созданы рейхскомиссариаты «Украина» и «Остланд». Тем же днем датируется и циркуляр Главного управления имперской безопасности о религиозной политике на Востоке «О понимании церковных вопросов в занятых областях Советского Союза», который определил основные направления работы:
— поддержать религиозные движения как враждебные большевизму;
— дробить их на мелкие течения во избежание консолидации для борьбы с Германией;
— не допускать контактов лидеров разных конфессий;
— использовать религиозные организации для помощи немецкой администрации.[3]
Факторы дробления и раскола должны были стать ядром религиозной политики, которая окончательно сложилась к весне 1942 года. Сохранилось свидетельство самого А. Розенберга о его переговорах с А. Гитлером и М. Борманом 8 мая 1942 года, на которых отмечалось, что на занятых территориях уже возникают «сами собой» большие религиозные объединения, которые следует использовать и контролировать. Отдельного закона о религиозной свободе в восточных областях решено было не издавать, а провести все мероприятия по установлению веротерпимости от имени рейхскомиссариатов «Украины» и «Остланда».[4]
Первые распоряжения были изданы уже в июле 1942 года, в которых провозглашалось право верующих организовывать религиозные объединения, при этом подчеркивалась их автономность, что, в свою очередь, ограничивало власть епископа. Так, в распоряжении рейхскомиссара «Остланда» Х. Лозе от 19 июля подчеркивалось: «1. Религиозные организации занятых земель должны представить генеральному (районному) комиссару следующее: а) название религиозного общества, б) вероисповедание руководства, в) список членов президиума общества, г) список имущества местных религиозных обществ… 2. а) утвердить новое общество может только рейхскомиссар района по заявлению верующих. 3. а) необходимо признание президиума районному комиссару, подтверждающее утверждение о том, что общество не носит политический характер, б) генеральный комиссар может высказать свое сомнение о характере общества. 4. а) религиозные организации на местах могут выполнять только религиозные задачи. 5. а) при нарушении распоряжения накладывается денежный штраф, б) рейхскомиссар может распустить общество, как не выполняющее свою задачу."[5]
Параллельно с регистрацией обществ (до 1943 года включительно) шло открытие храмов на временно оккупированных территориях.
По подсчетам историка М.В.Шкаровского, на захваченных территориях РСФСР открылось 2150 храмов: около 470 на Северо-Западе, 332 — в Курской области, 243 — в Ростовской, 229 — в Краснодарском крае, 127 — в Ставропольском, 108 — в Орловской области, 116 — в Воронежской, 70 — в Крымской, 60 — в Смоленской, 8 — в Тульской и около 500 в Ордженикидзевском крае, Московской, Калужской, Сталинградской, Брянской и Белгородской областях (в двух последних не менее 300).[6]
По отчету Совета по делам Русской православной церкви на 1 января 1948 г. число открытых немцами храмов на временно оккупированных территориях СССР составляло 7547, из которых к концу 1947 года осталось действующими не более 1300 (из-за нехватки священников и из-за изъятия у религиозных общин занятых ими храмов, выполнявших до войны роль общественных зданий).[7]
До сегодняшнего дня церковная жизнь на оккупированной врагом территории остается малоизученной. Одна из неразгаданных до конца страниц в истории минувшей войны — деятельность членов церковной организации „Православная миссия в освобожденных областях России“, известной также как „Псковская православная миссия“. Она была создана под эгидой оккупационных властей на территории Псковской, Новгородской, Ленинградской и Калининской областей и провозгласила своей официальной целью восстановление церковной жизни, „разрушенной советской властью“.
Предыстория этой организации такова. В феврале 1941 года в составе Латвийской и Эстонской епархий был учрежден Московской Патриархией Прибалтийский экзархат как особая митрополичья область. Возглавил его митрополит Литовский и Виленский Сергий (Воскресенский), бывший одним из ближайших сотрудников Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), который был направлен в Прибалтику в конце 1940 года — для ознакомления на месте с положением дел.
В 1936 году Латвийская Православная Церковь откололась от Московского Патриархата и перешла в юрисдикцию Константинопольского. Лидером националистского крыла Латвийской Церкви стал митрополит Августин (Петерсон), но была и сильная оппозиция ему, особенно среди полулегальных студенческих движений. И в 1940 году, после того, как Латвия вошла в состав СССР, оппозиция заставила митрополита Августина просить Московскую Патриархию о воссоединении.
В Москве с ответом не спешили. Русская Православная Церковь находилась тогда в трудном положении. Действующих архиерейских кадров не хватало. Наконец, после неоднократных просьб в Ригу прибыл сорокадвухлетний архиепископ Сергий (Воскресенский).
В результате воссоединение Церквей состоялось. Более того, была учреждена особая митрополичья область, главой которой стал московский посланник, а прежние правящие архиереи — его викариями. Никто из недавних раскольников не был лишен сана. И даже митрополит Августин (Петерсон) после покаяния, которое принес в Кафедральном соборе Русской Православной Церкви — Елоховском — был прощен.
Все это произошло в феврале-марте 1941 года, а уже через месяц после начала войны митрополит Августин обратился к немецким оккупационным властям с просьбой дать свое соизволение на восстановление Латвийской Церкви в юрисдикции Константинопольского патриархата и на изгнание из Латвии Экзарха Сергия (Воскресенского).
Но немцы поддержали не Августина, а митрополита Сергия, которого раскольники открыто называли „большевистским ставленником“ и „агентом ЧК“. Возможно, Августин просто не казался им престижной фигурой — после всех его неудач и покаяний. Но, скорее всего, замысел был сложнее. И вот, что характерно, фашистские власти предложили митрополиту Сергию (Воскресенскому) действенную поддержку против раскольников — в борьбе за сохранение канонической принадлежности Экзархата к Московской Патриархии. В ответ они хотели, чтобы Экзарх создал церковное управление — „Православную миссию в освобожденных областях России“. Деятельность такой организации должна была стать экспериментом по претворению планов переустройства религиозной жизни СССР.
Экзарх Сергий дал согласие. И у него, и у оккупационных властей существовали свои собственные цели. Были они и у советской разведки…
Так, один из ее руководителей П.А.Судоплатов в своих мемуарах, вышедших в 1995 г., вспоминал: „Уместно отметить и роль разведки НКВД в противодействии сотрудничеству немецких властей с частью деятелей Православной церкви на Псковщине и Украине. При содействии одного из лидеров в 30-х годах „обновленческой“ церкви житомирского епископа Ратмирова и блюстителя патриаршего престола митрополита Сергия нам удалось внедрить наших оперативных работников В.М.Иванова и И.И.Михеева в круги церковников, сотрудничавших с немцами на оккупированной территории. При этом Михеев успешно освоился в профессии „священнослужителя“. От него поступала информация о „патриотическом настрое церковных кругов“.[8]
Вероятно, в Прибалтике митрополит Сергий (Воскресенский) остался с согласия Патриаршего Местоблюстителя, оставаясь проводником линии Московской Патриархии и во время оккупации, возрождал на занятых немцами территориях религиозную жизнь.
В Псковской области к началу войны оставались действующими всего пять храмов, а сама Псковская епархиальная кафедра была упразднена в 1940 году. К началу 1942 года на оккупированных землях Псковщины был уже 221 храм с числом священников — 84. Клириков не хватало, поэтому один священник окормлял два-три прихода.[9]
В Политическое Управление Северо-Западного фронта постоянно приходили шифровки, в которых возрождению религиозной жизни на временно оккупированных территориях уделялось большое внимание. Вот как в одной из них (1942 г.) оценивалась немецкая религиозная политика: „Немецкое командование широко использует в своих целях церковь. Ряд церквей, особенно в Дновском районе, восстановлены, и в них проходит богослужение. О службах даются объявления в газетах. Особенно большая служба была в городе Дно в июле месяце с крестным ходом — по случаю годовщины оккупации города Дно. На этом сборище присутствовали представители германского командования. На богослужении глава города Дно произнес речь, в конце которой призвал население благодарить немецкое командование за освобождение города от красных“.[10]
Казалось бы, этот и подобные факты свидетельствуют о сложившемся альянсе между оккупационными властями и Церковью, о чем так долго потом говорила официальная советская пропаганда.
Однако, ранее закрытая и неизвестная директива Главного управления имперской безопасности раскрывает суть религиозной политики немецких властей на оккупированных территориях. (Перевод документа был сделан в Политическом Управлении Северо-Западного фронта и приводится полностью. Советская разведка предполагала, что авторство принадлежит самому А. Розенбергу).
ДИРЕКТИВА
Главного управления имперской безопасности
от 31 октября 1941 года.
Разрешение вопроса о церкви в оккупированных восточных областях
Среди части населения бывшего Советского Союза, освобожденного от большевистского ига, замечается сильное стремление к возврату под власть церкви или церквей, что особенно относится к старшему поколению, в то время как более молодое поколение смотрит на это безразлично (также результат коммунистическо-атеистического школьного воспитания).
Возникает вопрос, надо ли говорить о возвращении попов всех вероисповеданий (что уже произошло в определенных местах), или надлежит разрешить иным способом, или направить на иной путь разрешение вопроса о несомненно наблюдающемся среди населения восточных областей желании вернуться к какой-либо религиозной деятельности.
Христианско-церковное миропонимание всех вероисповеданий, которые, несомненно, в ближайшее время будут драться за завоевание новой земли на Востоке, достигает своей высшей степени в определении еврейского народа как „народа, избранного Богом“, который также выдвинул из своих рядов богоподобных проповедников такого взгляда на религию.
Германо-немецкие правители и правящие круги, призванные осуществлять руководство оккупированными восточными областями, запутались бы в противоречиях (особенно в вопросах, касающихся молодого поколения восточных областей), если бы они, с одной стороны, попытались совершенно искоренить большевизм как чистейшее воплощение еврейства в его духовной основе и, с другой стороны, молчаливо и терпеливо переносили то, как тот самый еврейский народ, который в течение 25 лет держал великий народ под ужасающим большевистским террором, теперь вдруг сразу был бы выставлен попами всех вероисповеданий как „народ, избранный Богом“.
Учитывая чуткость русского народа к вопросам религии, нам надлежит охранить себя от таких противоречий. В противном случае в массах этого народа произошло бы духовное замешательство, которое, если только оно появилось, не так легко устранить.
Поэтому я вижу большую политическую опасность, равно как и опасность в области мировоззрения в том, что в настоящее время в восточные области необдуманно допускают священнослужителей всех вероисповеданий. Несомненно то, что стремящимся к религии массам оккупированных бывших советских областей надлежит дать какую-то форму религии. Возникает вопрос: какую?
Следовало бы установить, что ни при каких обстоятельствах не надлежит преподносить народным массам такое учение о Боге, которое глубоко пустило свои корни в еврейство, и духовная основа которого заимствована из такого понимания религии, как понимают ее евреи. Таким образом, надо проповедовать во всех отношениях свободное от еврейского влияния учение о Боге, для чего надлежало бы найти проповедников и прежде, чем выпускать их в массы русского народа, дать им соответствующее направление и образование. То, что теперь уже во многих местах церкви с попами, связанными вероисповеданием, не открываются вновь и что этому даже способствуют германские органы власти, вызовет лишь религиозную реакцию, которая когда-нибудь (поскольку аполитических церквей не существует) может оказаться таковой в политическом отношении и будет противостоять необходимому освобождению восточных областей.
Поэтому крайне необходимо воспретить всем попам вносить в свою проповедь оттенок вероисповедания и одновременно позаботиться о том, чтобы возможно скорее создать новый класс проповедников, который будет в состоянии после соответствующего, хотя и короткого обучения толковать народу свободную от еврейского влияния религию.
Ясно, что заключение „избранного Богом народа“ в гетто и искоренение этого народа, главного виновника политического преступления Европы, являются принудительными мероприятиями, особенно в зараженных евреями областях, ни в коем случае не должны нарушаться духовенством, которое, исходя из установки Православной Церкви, проповедует, будто исцеление мира ведет свое начало от еврейства.
Из вышесказанного явствует, что разрешение церковного вопроса в оккупированных восточных областях является чрезвычайно важной в интересах освобождения этих областей задачей, которая при некотором умении может быть великолепно разрешена в пользу религии, свободной от еврейского влияния, эта задача имеет, однако, своей предпосылкой закрытие находящихся в восточных областях церквей, зараженных еврейскими догматами“.[11] (Перевод документа не очень профессиональный, атеистическое воспитание автора перевода проявляется и в терминологии, и в незнании особенностей понятия „Церковь“ — О.В.).
Этот документ тяжело читать. Его тотальный расизм не оставляет сомнений в судьбе православия в случае победы рейха. Оно перестало бы существовать. Священство было бы искоренено, а „новую религию“ несли бы новые проповедники, свободные от любого вероисповедания.
Эту инструкцию подтверждают и документы из Центрального государственного Особого архива, созданного на основании Постановлений Совета Народных Комиссаров СССР в марте 1946 года для хранения и использования документов учреждений, организаций и лиц иностранных государств. (В настоящее время он называется Центром хранения историко-документальных коллекций.)
На основании донесений „оперативных команд“, действовавших на оккупированной территории СССР, Управление издавало свои Бюллетени Полиции безопасности и СД, для освещения вопросов, касающихся действий „оперативных команд“ против партизан, подпольщиков.
Есть там директива Главного управления имперской безопасности от 5 февраля 1943 г., определяющая порядок богослужения для солдат вермахта и покоренных народов. Они тесно переплетаются с инструкцией, приведенной выше, и предписывают:
„Религиозной деятельности гражданского населения не содействовать и не препятствовать. Военнослужащие должны безусловно держаться в стороне от таких мероприятий населения…
Запрещается далее допускать или привлекать гражданское духовенство из рейха или из-за границы в оккупированные восточные области…
Военное богослужение в оккупированных восточных областях разрешается проводить только как полевое богослужение, ни в коем случае не в бывших русских церквах. Участие гражданского населения (также и фольксдойче) в полевых богослужениях вермахта запрещено. Церкви, разрушенные при советском режиме или во время военных действий, не должны ни восстанавливаться, ни приводиться в соответствие с их назначением органами немецких вооруженных сил. Это следует предоставить русской гражданской администрации“.[12]
Экзарх митрополит Сергий, давая согласие на управление церковными делами в северо-западных областях, рассчитывал, прежде всего, на возрождение здесь традиционной религиозной жизни.
Так и появилась Православная Миссия с центром в Пскове („Псковская православная миссия“: под таким именем она и упоминалась крайне редко в советской истории — как профашистская организация).
18 августа 1941 г. в этот город прибыли первые 14 миссионеров-священников, среди которых были как выпускники православного Богословского института в Париже, так и деятели Русского Христианского Союза.
Территория, входившая в ведение Миссии, включала в себя юго-западную часть Ленинградской области (за исключением Ямбургского и Волосовского районов), часть Калининской области (включая Великие Луки), Новгородскую и Псковскую области, с населением около 2 млн. человек.
Начальником Управления „Православной миссии в освобожденных областях России“ стал Кирилл Зайц, бывший настоятель Рижского Кафедрального собора, чья деятельность устраивала и Экзарха, и немецкие власти.
В материальном отношении Миссия самообеспечивалась, пополняя свои ресурсы из прибылей, поступавших от хозяйственного отдела (куда входили свечной завод, магазин церковных принадлежностей, иконописная мастерская) и от 10% отчислений, поступавших из приходов. Ее месячный доход в 3−5 тыс. марок покрывала расходы Управления, а свободные денежные суммы Миссии шли на содержание Богословских курсов в Вильнюсе. (Для восстановления церковной жизни требовались священнослужители.)[13]
Напутствуя первых миссионеров, среди которых были, в частности, воспитанники Богословского института в Париже, священники Кирилл Зайц, Владимир Толстоухов, Алексей Ионов, Николай Колиберский, Иоанн Легкий, Яков Начис, Федор Ягодкин, экзарх Сергий рекомендовал „не забывать, что вы прибыли в страну, где на протяжении более двадцати лет религия самым безжалостным образом отравлялась и преследовалась, где народ был запуган, принижен, обезличен. Придется не только налаживать церковную жизнь, но и пробуждать народ к новой жизни от долголетней спячки, объясняя и указывая ему преимущества и достоинства новой, открывающейся для него жизни“.[14]
Действительно, церковная жизнь в Псковской, так же, как и в других областях России угасла за годы „воинствующего безбожия“. По распоряжению о. Кирилла Зайца все сведения о гонениях на Церковь были собраны священниками и представлены в управление Миссии. Туда же миссионеры передали списки ликвидированных советской властью священнослужителей.
Ради возрождения религиозной жизни в регионе — впервые в России — зазвучало в радиоэфире слово пастыря: еженедельные передачи шли из Пскова. В сентябре 1942 года священник Георгий Бенигсен прочитал первый доклад — на тему „Религия и наука“. Второй доклад — „Игумен всея Руси“ — о. Г. Бенигсен посвятил 550-летию памяти Преподобного Сергия Радонежского. (Еженедельные трансляции из Пскова охватывали значительную территорию, включая районы Острова, Порхова, станции Дно).
Говоря о приходской жизни, нельзя не заметить одной важной детали: она проходила под двойным контролем. С одной стороны, деяния миссионеров-священников курировали оккупационные власти, а с другой — советские партизаны. Эти постоянные контакты не могло оставить без внимания немецкое руководство, обязавшее через о. Кирилла Зайца каждого священника давать письменные отчеты обо всех встречах с партизанами. Отчет о. Кирилла Зайца отмечал противоречивость имевшихся сведений: „По словам одних, партизаны считают священников врагами народа, с которыми стремятся расправиться. По словам других, партизаны стараются подчеркнуть терпимое, и даже благожелательное, отношение к Церкви и, в частности, к священникам“.[15]
Немецкую администрацию интересовало особо, „верит ли народ агитационным сообщениям об изменении церковной политики и как он на эти сообщения реагирует“.[16]
Письменные сообщения стали поступать в Управление Миссии регулярно. Содержание их было разнообразным. Вот, например, документ, присланный о. Владимиром Толстоуховым: „Поблизости от моего прихода отряд партизан временно захватил деревню, при этом их начальник побуждал крестьян к усердному посещению Церкви, говоря, что в Советской России Церкви дана теперь полная свобода и что власть коммунистов идет к концу“.[17]
Судя по другим отчетам, партизаны строго следили за тем, чтобы в проповедях священнослужителей не было каких-либо выступлений против Советской власти. А в одном из приходов, как сообщалось, представитель партизанского движения попросту говорил, как представитель Советской власти на своей земле: „было высказано пожелание о сборе средств в церкви на Красную Армию и дан намек о незаконности в обслуживании двух приходов одним священником, расположенных при этом еще в разных районах“.[18] Этому настоятелю, о. Иоасафу, партизаны предложили даже написать письмо в Москву, Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому): последний, мол, пришлет ответ, то есть утвердит или не утвердит данного священника в занимаемом приходе…
Полной неожиданностью для оккупационных властей стал протест верующих на территории Миссии против изменения церковных порядков — введения нового стиля (григорианского календаря). Это явление встречалось повсеместно на временно оккупированных территориях. Характерна и реакция верующих — защита, отстаивание своих прав на религиозную национальную традицию, и их ссылка на установившийся при Советской власти порядок невмешательства властей в дела канонические.
Все это осложняло деятельность гестаповских теоретиков, вынуждая их искать все новые способы в работе с Церковью на оккупированной территории.
Из бюллетеня
Полиции безопасности и СД
от 21 сентября 1942 года
Проблема церковного календаря
…В середине декабря 1941 года некоторые коменданты местностей (в Стругах Красных и в Острове), ссылаясь на предписание вышестоящей инстанции, потребовали от православных совершать все церковные праздники, также и Рождество, по григорианскому календарю. Это неожиданное требование вызвало среди верующих бурю негодования. Особенно напряженным было положение в Стругах Красных, где комендант велел сказать священнику Миссии, что он будет привлечен к ответственности, если осмелится совершить празднование Рождества в церкви по юлианскому календарю, и что в этом случае торжественному богослужению воспрепятствуют полицейскими мерами. В Стругах и Острове верующие высказались чрезвычайно взволнованно и громко примерно в следующем смысле: „Большевики преследовали Церковь, и мы должны были ходить на работу и в церковные праздники, — но большевики никогда не предписывали Церкви, в какие дни какие богослужения ей проводить. Такое насилие над Церковью не совершали даже большевики. Мы шли на работу с ободряющим сознанием, что богослужение в церкви будет проводиться в соответствии с незыблемыми положениями. Немцы хотят отнять у нас и это утешение. Но мы не покоримся…“
Местный комендант Острова вначале учел это настроение народа — он разрешил проводить празднование Рождества и другие церковные праздники по юлианскому календарю, но категорически заявил, что это снисхождение действительно только на текущий год и что в будущем году в Церкви будет введен григорианский календарь, в случае необходимости даже принудительно. А комендант в Стругах не дал себя уговорить, так что священник, не желая ни нарушить церковного порядка, ни вступать в конфликт с немецкими властями, должен был покинуть Струги. После этого местный комендант распорядился привести местного священника из соседнего селения (Миссии этот запуганный человек не был знаком) и заставил его проводить рождественское богослужение по григорианскому календарю, то есть в день, который, по юлианскому календарю, падает на пост. В этот день почти не было прихожан, а те немногие, кто из боязни перед комендантом присутствовал на богослужении, были очень расстроены и сконфужены…
В религиозных делах нужно считаться с психикой народа. Православный русский гораздо менее страдает, если он в церковный праздник идет на работу с сознанием, что в его отсутствие торжественное богослужение в церкви проводится в соответствии с принятым священным обычаем, чем если он знает, что в его свободные от работы дни этому обычаю не следуют…
Политически нежелательные результаты такого настроения сами по себе понятны.
В заключение можно, видимо, сказать, что Православную Церковь следует, пожалуй, воспринимать как союзницу в борьбе против большевизма. Поэтому кажется нецелесообразным, чтобы ее власть, которую большевики многолетними преследованиями дезорганизовывали и расшатывали, еще более ослабляли реформой, которая для Церкви невозможна».[19]
Сейчас трудно сказать, проводились ли в храмах Миссии сборы в фонд обороны и на нужды Красной Армии. Но известно доподлинно: пастыри Миссии заботились о милосердии и, прежде всего — об облегчении участи советских военнопленных.
По приходам собирали не только одежду, но и медикаменты, продукты. Сами страждующие, прихожане помогали своим страждущим братьям:
Из Обращения Православной Миссии к населению о пожертвованиях для военнопленных:
«Тронутые любовью к нашим, в плену находящимся братьям, мы желаем помочь им и удовлетворить их нужды. С разрешения немецкого Военного Управления Православная Миссия устраивает сбор добровольного пожертвования одежды.
Мы знаем, что русский человек не будет стоять в стороне, когда надо помочь своему ближнему.
Мы уверены, что население охотно отзовется на наше предложение, чтобы снабдить одеждой тех военнопленных солдат, которые летом попали в плен и поэтому не имеют зимней одежды. Дайте то, что можете: одежду, обувь, белье, одеяла и т. д. Все будет принято с благодарностью и будет роздано военнопленным.
„Рука Дающего да не оскудеет“. Передайте пожертвования священникам, а где таковых не имеется, — деревенским старшинам для передачи Православной Миссии во Пскове».[20]
С первых дней своего существования Миссия заботилась и о сиротах. Стараниями прихожан был создан детский приют при храме Святого великомученика Димитрия Солунского в Пскове. 137 мальчиков и девочек в возрасте от 6 до 15 лет нашли в нем тепло и покой.
Во главе приюта стоял священник Георгий Бенигсен, он же возглавил и школу при храме. Школу на 80 мест при псковской Варлаамовской церкви организовал отец Константин Шаховской. Отец Владимир Толстоухов открыл 17 начальных школ в Пушкиногорском районе, 15 школ создали священники Миссии в Красногорском округе.
Годы спустя в Советском Союзе эту деятельность назовут «религиозным растлением юношества», а православного пастыря о. Георгия Бенигсена будут обвинять в том, например, что он «оторвал от Родины 13 воспитанников приюта» (они покинули Россию вместе с ним). Псковских, порховских, дновских батюшек обвинят в предательстве, и они получат долгие лагерные сроки…[21]
С первого дня существования Миссии ее лидеры внимательно следили за событиями, происходящими в Москве, оценивая каждое из посланий Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). По всем приходам шло подробное толкование позиции Московского Первоиерарха. Особенно тщательно разбиралась «Декларация» 1927 года, в которой были провозглашены принципы лояльности Церкви по отношению к государству.
Вот одно из обращений Миссии, толкующее этот документ: «Каждый вдумчивый человек поймет, что радости и неудачи Советского Союза в целом не одно и то же, что радости и неудачи Советского правительства. Всякое правительство, в том числе и Советское, может принимать решения ошибочные, несправедливые, слишком, быть может, суровые, которым Церковь вынуждена будет подчиниться, но которым она не может радоваться.
Приписывать митрополиту Сергию намерение признать успехи Советской власти в деле антирелигиозной пропаганды успехами Церкви по крайней мере неостроумно и нечестно. Мы советуем всем, кого смущает послание митрополита Сергия, прежде всего, внимательно прочитать это послание. Мы уверены, что все те, для кого Церковь Христова — «мир и тихая пристань», а не орудие политической и классовой борьбы, кто осознает серьезность совершившегося в нашей стране, кто верует в десницу Божию, неуклонно ведущую каждый народ к предназначенной ему цели, подпишутся под основными мыслями митрополита Сергия. Ибо разве не пора выполнить завет почившего Святейшего Патриарха Тихона — поставить нашу Церковь в правильное отношение к Советскому правительству и тем дать Церкви возможность законного и мирного существования. Разве мы не должны, оставаясь православными, помнить свой долг быть гражданами Союза «не за страх, а за совесть», как учил нас апостол Павел и как поступали древние христиане?
Разве не правда, что до сих пор есть церковные деятели, которым кажется, что нельзя порвать с прежним режимом, не порывая с православием, которые вместе с верою приносят в Церковь политику и навлекают подозрение власти на всех церковных деятелей вообще?"[22]
Приведенные факты не дают полной картины жизни Миссии. Ведь создавалась она под эгидой оккупационных властей, так что священство обязано было как-то реагировать и на распоряжения немецкого командования. Вот одно из них:
«В день Св. Троицы германское командование объявило торжество передачи земли в полную собственность крестьянства, а посему предлагается Управлению Миссии:
1) Дать циркулярное распоряжение всему подведомственному духовенству (особенно гг. Пскова, Острова, Луги) специально в проповедях отметить важность сего мероприятия.
2) В Духов День в Соборе, после Литургии, совершить торжественный молебен с участием всего духовенства г. Пскова, предварив молебство же приличествующим словом.
Митрополит Сергий [Воскресенский]
8 июля 1943, N 699. Псков».[23]
Крупные осложнения с оккупационными властями начались у Экзарха осенью 1943 года: немцы настаивали на непризнании каноничности избрания Архиерейским Собором в Москве в сентябре 1943 года Сергия (Страгородского) Патриархом. Митрополит Сергий (Воскресенский) считал, что выборы проведены по всем канонам, и всячески затягивал свое публичное выступление по этому вопросу, вызывая недовольство немцев. Но оккупационные власти хотели провести по этому вопросу конференцию в Риге, которой должны были присутствовать представители православного духовенства оккупированных областей СССР. И председательствовать должен был Экзарх Сергий.
Рижское гестапо занялось выяснением настроений митрополита. И нашли такое: в одном из своих заявлений на имя рейхскомиссара «Остланд» митрополит Сергий (Воскресенский) неосторожно написал, что «православный епископ и теперь желает падения Советов, но, возможно и даже определенно, свои надежды больше не связывает с победой немцев».[24] Могли ли немцы простить эти слова? Последовал новый нажим на Экзарха. Оккупационные власти настаивали на проведении конференции с обязательной резолюцией против Патриарха. Но Экзарх в проекте резолюции не назвал даже имя Первосвятителя, не говоря уже об отмежевании от Московской Патриархии.
Шла весна 1944 года. На фронтах — наступление советских войск. Скоро территории, окормляемые Экзархом Сергием, будут освобождены.
А 29 апреля 1944 года на шоссе Вильнюс — Каунас машину митрополита расстреляли мотоциклисты в немецкой форме, убив Экзарха.
Следует отметить, что до сегодняшнего дня в смерти и деяниях митрополита Сергия (Воскресенского) многое окутано пеленой тайны и домыслов. Не все архивные материалы, к нему относящиеся, доступны и по сей день. Сегодня еще нельзя дать точный ответ и на ряд других вопросов: кем же были священники Миссии? С кем шли? Что заставило этих «чужаков» покинуть Западную Европу и приехать на многострадальную российскую землю, опаленную войной?
Война, как экстремальная ситуация, не только всколыхнула церковную жизнь в стране, но и показала, что Русская Православная Церковь осталась верна своим историческим традициям. Миссионеры, выполняя распоряжения оккупационных властей и оставаясь православными священниками, не знали о разработанной в Берлине программе «О разрешении вопроса о церкви в восточных оккупационных областях», где ни православию, ни им не было места.
Свою задачу по возрождению религиозной жизни они успешно выполнили, так до конца и не став «своими» в России.
Возрождение Русской Церкви произошло и на оккупированных землях Белоруссии. Здесь, как и на территории Миссии, с осени 1941 года началось восстановление храмов при активном участии духовенства, оказавшегося на советской территории только после присоединения Западной Белоруссии к СССР в 1939 году.
В августе 1941 года Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий назначил Экзархом Белоруссии архиепископа Пантелеймона (Рожновского). Временный Экзарх западных областей Белоруссии и Украины митрополит Николай (Ярушевич) остался по другую сторону фронта и не мог исполнять своих обязанностей.
Но, несмотря на то, что и Белоруссия, и Прибалтика входили в один рейхскомиссариат «Остланд», немецкие власти всячески препятствовали объединения церковной жизни, предложив архиепископу Пантелеймону (Рожновскому) организовать Православную Церковь самостоятельно, без всяких сношений с Москвой: «Церковь должна носить название «Белорусская автокефальная православная национальная церковь».[25] Среди прочих условий были: назначение епископов должно проводиться с ведома немецкой власти; должен быть представлен немецкой власти статут «Белорусской православной автокефальной национальной церкви»; богослужения должны совершаться на церковнославянском языке».[26]
Архиепископ Пантелеймон принял немецкие предложения с оговоркой: отделение может состояться после того, как Белорусская Церковь организуется для автокефалии и оформит это отделение канонически, согласовав его с Московской Патриархией[27] (Это по существу противоречило немецким планам).
В марте 1942 года состоялся Собор белорусских архиереев, который избрал Пантелеймона митрополитом, но не провозгласил самостоятельности Белорусской Церкви. На богослужениях священство продолжало возносить имя Патриаршего Местоблюстителя. А сам митрополит Пантелеймон отказывался проповедовать по-белорусски, говоря, что языком городского населения является русский.[28]
Несговорчивого митрополита немцы отправили в Жировицкий монастырь, а организованный германским оккупационным руковод-ством Собор, работа которого проходила с 30 августа по 2 сентября 1942 года, принял нужное решение с условием. что «каноническое объявление автокефалии наступит после признания ее всеми Автокефальными Церквами» (включая и Московскую Патриархию).[29] Послания Главам Поместных Церквей о решениях Собора были составлены, но в течение года так и не отправлены. А в белорусских церковных документах об автокефалии не упоминалось.
В мае 1944 года архиерейская конференция во главе с вернувшимся к управлению Церковью митрополитом Пантелеймоном (Рожновским) объявила постановления Собора 1942 года недействительными из-за отсутствия на нем двух старших епископов, не допущенных оккупационными властями. Все эмигрировавшие в конце 1944 года белорусские иерархи присоединились к Зарубежной Церкви, что подчеркивает их общерусское, а не национальное церковное настроение.[30]
Дробление Церкви не состоялось. Фактически на всех временно оккупированных немцами территориях была восстановлена религиозная жизнь. Сепаратистские национальные Церкви заявили о себе только на Украине, где одновременно действовали Автономная Украинская Православная Церковь, признающая верховный авторитет Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и Автокефальная Украинская Православная Церковь во главе с архиепископом Луцким Поликарпом (Сикорским). Создание двух параллельных иерархий немцы допустили из-за стремления ослабить русское влияние на Восточной Украине, с одной стороны, и для дополнительного контроля за усиливающимся украинским национализмом, с другой.[31]
И, если деятельность Автокефальной Церкви была оценена Московской Патриархией в марте 1943 года как неканоническая и изменническая, то Автономная Церковь рассматривалась ею как единственная легальная организация, вокруг которой сплотилось большинство православных на оккупированных украинских землях.[32]
(Интересно отметить также, что все «автокефальные» епископы, кроме Феофила (Булдовского), ушли с немцами на запад. А из 14 «автономных» епископов со своей паствой остались шестеро).[33]
С освобождением оккупированных территорий Советской армией основная часть украинских, белорусских и прибалтийских приходов относительно безболезненно вошла в состав Московской Патриархии. Что касается открытых в период оккупации монастырей (их было 29)[34], то они все считали себя принадлежащими в каноническом отношении к Московской Патриархии.
Последствия восстановления религиозной жизни на временно оккупированных территориях были велики. Так, историки русской эмиграции В.И.Алексеев и Ф. Ставру, явно преувеличивая, считают, что «по размаху и интенсивности это религиозное возрождение может быть названо вторым крещением Руси».[35]
Это оценка далека от объективности. Важно другое: возрождение религиозной жизни на оккупированных территориях СССР также, как и патриотическая церковная деятельность в первые годы войны, было замечено советским руководством и оказало определенное влияние на изменение религиозной политики государства в военный период.
[1] Одинцов М.И. Религиозные организации в СССР: накануне и в первые годы Великой Отечественной войны (1938−1943гг.) // Отечественные архивы. 1995. N 2. С.40−41.
[2] Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 204.
[3] ГАРФ. Ф.6991. Оп.1. Д. 5. Л.23.
[4] Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. N 13. С. 93.
[5] Васильева О.Ю. Советское государство и деятельность Русской православной церкви в период Великой Отечественной войны. М. 1990. Дисс….к.и.н. СС.110−111.
[6] Шкаровский М.В. Германская церковная политика и «религиозное возрождение» на оккупированной территории Белоруссии, Прибалтики и Северо-Запада России // Материалы ежегодной богословской конференции ПСТБИ. М., 1997. С. 192.
[7] РЦХИДНИ. Ф.17.Оп.125. Д. 407. Л.2.
[8] Судоплатов П.А. «Остаюсь единственным живым свидетелем….» // Молодая гвардия. 1995. N 5. С. 40.
[9] Государственный архив Псковской области (ГАПО). Ф. 1633. Оп. 1с. Д. 19. Л. 32.
[10] РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 92. Л. 129.
[11] Там же. ЛЛ. 23, 24, 25.
[12] Яковлева Н.С. Третий рейх и Православная Церковь // Наука и религия. N 5. 1995. С. 25.
[13] ГАПО. Ф. 1633. Оп. 1с. Д. 19. Л. 14.
[14] ГАПО. Ф. 1633. Оп. 1с. Д. 6. Л. 2.
[15] Там же. Л. 1.
[16] Там же. Л. 7.
[17] Там же. Л. 9.
[18] Яковлева Н.С. Третий рейх и Православная Церковь // Наука и религия. N 5. 1995. С. 24.
[19] ГАПО. Ф. 1633. Оп. 1с. Д. 7. Л. 1.
[20] ГАПО. Ф. 1633. Оп. 1с. Д. 8. ЛЛ. 2, 3.
[21] ГАПО. Ф.1633. Оп.1. Д. 6. Л.4.
[22] ГАПО. Ф. 1633. Оп. 1. Д. 8. ЛЛ. 4,5.
[23] ГАПО. Ф.1633. Оп.1. Д. 7. Л.8.
[24] Васильева О.Ю. Жребий митрополита Сергия (Воскресенского) // Наука и религия. 1995. N5. С. 25.
[25] Алексеев В.Н., Ставру Ф.Г. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. N 13. СС.91−92.
[26] Там же.
[27] Там же. С. 93.
[28] Там же.
[29] Там же. С. 95.
[30] Там же.
[31] Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 216.
[32] Там же. С. 217.
[33] Там же.
[34] ГАРФ, ф.6991, оп.1, д. 1, л.1.
[35]Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1980. N 11. С. 94.
