Минувшую Троицу мне довелось встретить в Троицком Стефано-Ульяновском монастыре в Коми. Это 170 километров от Сыктывкара на восток, в сторону Урала. По всей европейской части России — дожди, а здесь собиравшиеся было облака раздуло, выглянуло солнце, засеребрилась река. Такой простор, такие дали необъятные открываются тут, что ясно понимаешь, почему первые монахи выбрали для монастыря именно это место. В этот раз богослужение совершалось в единственном деревянном из пяти — Троицком — храме. Всего их в монастыре пять, но службы братия ведет в них поочередно, летом в одном, осенью переходит в другой… Храм, по традиции, был украшен березками, пол усыпан травами. Трое монахов пели, двое молились в храме, еще несколько во главе с игуменом совершали богослужение в алтаре. За обедней стояло полтора десятка паломников — все, кто был в обители. Я прошел до монастырского погоста, сел под кедрами на лавочке, глядя на заасфальтированные пустынные дорожки монастыря, на буксир, тянущий по Вычегде плоты, слушал доносящуюся из деревни брань пьяных мужичков и радостный шум июньского ветра, совершающего свою службу Всевышнему в ветвях сосен-великанов… Не сразу я понял, отчего на душе так щемительно грустно. Слишком велика для нас полученная в наследство «одежка», которую «пошили» предки на себя и которая так естественно «сидела» на них: эти величественные монастыри и храмы, которые мы не можем наполнить жизнью, эта возделанная земля, которую мы полузабросили… В монастыре, где подвизалось когда-то несколько сот человек, теперь нет и двух десятков, а паломников, коих здесь в такие праздники собиралось тысячи — на пальцах можно пересчитать. В такие мгновения ясно осознаешь, как мы, худосочные потомки, сильно сдали за прошедший век, как разительно не соответствуем ни величию той страны, в которой живем, ни уровню наших национальных задач. А ведь сила наша и прежде была не столько в великих подвигах отдельных отшельников — хотя и это, конечно, тоже было. Мы держались христианским укладом жизни, тем соборным духом, который помогал, особенно в минуты опасности, совершать удивительные «рывки» — будь то духовные прорывы или военные победы. Теперь этого нет. Вот проблема депопуляции населения, а проще говоря, вымирания — серьезнейшая на сегодня, сулящая ужасные беды в сравнительно уже недалеком будущем… На днях Министерство здравоохранения направило в правительство свои предложения о сокращении перечня социальных показаний для совершения абортов. Об этом решении наши читатели узнали еще из опубликованного в предыдущем выпуске беседы с руководителем Центра «Жизнь» о. Максимом Обуховым. Вместо тринадцати причин детоубийства теперь останется три: судебное решение по ограничению родительских прав, беременность в результате изнасилования, смерть мужа во время беременности женщины. В стране, где собственное население убывает на миллион человек ежегодно, почти два миллиона детей убивается путем абортов. Такая вот потрясающая безответственность. И какие же отклики на это решение Минздрава? Вот заголовки, которыми запестрели СМИ: «Минздрав хочет заставить женщин рожать», «Минздрав предлагает запретить аборты в России"… То есть откровенное вранье. Пишут: «Аборты производят во всех странах мира, а там, где они запрещены, число их не меньше». Опять что ни слово — вранье. Не то что ограничены — полностью запрещены аборты в очень многих странах (в Европе это Ирландия, Польша и Мальта), и число нелегальных абортов в таких странах ничтожно мало. Ну, а там, где аборты разрешены, — ведь совершенно другая ситуация: скажем, в Голландии на 100 женщин детородного возраста производится 6 абортов, а в России-то — 70! Наконец выводы: «…Этот шаг поставит Россию в один ряд с африканскими и азиатскими странами, по-видимому, являющимися для наших чиновников нравственными ориентирами… Совершенно ясно, что обязывать женщину рожать — аморально». Вот так — тут тебе и нравственные ориентиры, и мораль. Печально, что такую точку зрения, по моим наблюдениям, разделяют многие россияне, причем в основном женщины. В том числе и те, кто вполне сознает опасность вымирания нации. То есть налицо не столько социальная болезнь общества — налицо духовная немощь. Отсутствие воли к спасению, спасению в самом житейском смысле слова, которое начало берет в отсутствии воли ко спасению во Христе. Мы вновь «не дотягиваем» до наших предков, не способны даже просто ужаснуться опасности и начать борьбу с ней. Мы — не первые, кого поразила эта болезнь. Европе она предстала гораздо раньше. Последние недели только подтверждают это. 27 мая 2003 г. был опубликован проект договора, учреждающего Конституцию Европейского Союза. К руководству Евросоюза вскоре перейдут многие полномочия национальных правительств в частности — вопросы налогообложения, социального обеспечения и внешней политики, будут учреждены посты президента и министра иностранных дел Евросоюза. Но «сенсационным» французский православный богослов Оливье Клеман назвал другое — то, что в документе нет даже упоминания христианства. То есть не только отказываются говорить о христианских основах европейской цивилизации, но даже упоминания о христианстве нет, зато поминается, например, философия Просвещения (то, что в России называли «вольтерьянством»). Очевидно, что и в Европе одежки христианства становятся велики и неудобны — их хочется скинуть, чтоб не мешали широкой нудистской поступи в эпоху глобализации. Так что плачевная ситуация в чем-то общая у нас и у них, но проявляется в разном и по-разному. Бессмысленно констатировать провал, хочется зреть и какую-то надежду. Она, кажется, есть. Невероятно трудно, с откатами назад, со всей нашей ленью и распущенностью, с якобы либеральным пустословием и оглядками на Запад — но мы начинаем выправлять ситуацию. И распад страны вроде бы удалось остановить, и падение экономики, вот и число абортов в стране сокращается: если еще в 1997 году на одни роды приходилось три аборта, то в 2002 году — 1,3. Теперь мы вступили в схватку с самым неумолимым врагом — временем. События накатывают с неимоверной быстротой… Успеем ли «выздороветь» до того, как перейдем критическую черту? Хватит ли нам здравого смысла, сил, единомыслия? Думаю, что нет. Но мы, та горстка монашествующей братии и малочисленные миряне, что в День Святой Троицы собрались в затерянном среди тайги монастыре, верим, что с нами Господь и святые Его, а сила Божия в немощи совершается.
