Весна Патриарха
Статья третья. Модернистский соблазн

«Наши новые миссионеры» и философия постмодернизма

Продолжение. Начало см.:http://www.rusk.ru/st.php?idar=30 095

«Ситуация постмодерна» и деконструкция культуры. Краткий очерк философии постмодернизма (1)

Оговоримся сразу, что для нас различие между двумя близким терминами очень просто: постмодернизм — есть теория постмодерна. Философы постмодернизма (Р.Барт, Лакан, Батай, Бодрийяр, Ж. Делез, Ж. Деррида, Гваттари, Кристева, Лиотар, Мерло Понти, Фуко и мн. др. — приводим лишь самые известные имена), рефлексируя над реальностью «постсовременности», во-первых, указывают на тенденции её развития (как они их понимают) и, во-вторых, вполне прямо и откровенно рассказывают о том, что они с этой реальностью хотели бы сделать. Считать всё это каким-то занудством и оторванным от жизни умствованием могут только очень недалёкие люди. Достаточно упомянуть, что Ж.Деррида и другие светила постмодернизма читали лекции для актива «Солидарности» на полуподпольных семинарах в польской Праге под Варшавой незадолго до всем памятных событий. Курс лекций Дерриды с большим интересом прослушали некоторые российские политики в 1990 году, то есть примерно за год до августовских событий 1991 года, связанных с крушением СССР. И т.д. и т. п.

Как говорит З.Бауман, «постмодернизм — эпоха не столько в развитии социальной реальности, сколько сознания». По словам же В.Вельша, «постмодерн понимается как состояние радикальной плюральности, а постмодернизм — как его концепция».

Два главных, так сказать, метафизических врага постмодерна — традиционная классическая культура как таковая со всеми её «формами» (а также содержанием) и история. Рефлексируя над «современной культурой», постмодернисты, во-первых, подчеркивают (и это глубоко верно!), что термин «постмодернизм» «следует употреблять не как историко-литературное или теоретико-архитектурное, а как всемирно-историческое понятие»(Г.Кюнг). Постмодернистские черты, говорят они, свойственны всем сторонам современной жизни, а не только узко понятой «культуре» как совокупности изящных искусств. Во-вторых, они осмысляют «современность» как «постсовременность», то есть как «процессуальность», которая разворачивается как бы после времени" — в ситуации «свершённости» и «завершённости» истории. По мысли Кожева, «как бы то ни было, история закончена». Постмодернистская концепция «постистории» основана на радикальном отказе философии от линейного понимания времени (свойственного культуре классического модерна, причём отнюдь не только в сугубо секулярную эпоху), а также от принципиального для всей классической традиции понимания истории как закономерной (детерминированной) непрерывности. Наиболее выразительно данную установку фиксирует Х. Арендт: «Нить традиции оборвана, и мы не будем в состоянии восстановить её. Что утрачено, так это непрерывность прошлого. То, с чем мы оставлены, всё то же прошлое, но прошлое уже фрагментированное». Именно отсюда, из этой принципиальной постмодернистской установки и вытекает, на наш взгляд, оценка таких явлений, как «творчество» пресловутого академика Фоменко не просто как «прикола» или ошибочной научной теории, а как прямого и, так сказать, «естественного» продукта постмодерна. Ибо, согласно постмодернизму, в истории нет и не может быть никакой логики, никакого осмысленного движения.

Этот базисный постулат постмодернизма, который на общепонятном языке звучит примерно как «история кончилась, но процесс продолжается», определяет прежде всего понимание постмодернизмом проблемы, основной для любой традиционной, классической культуры — проблемы творчества. Согласно постмодернизму, любой продукт творчества может быть интерпретирован как конструкция цитат, что является фактически отрицанием самого феномена творчества как такового (2). В постмодернизме принципиально невозможно никакое сотворение чего-либо нового; всякое «новое» здесь есть лишь коллаж из старого, а творчество — всего лишь перелистывание книги истории, мыслимое бесконечным. Итак, постмодерн (и постмодернизм), по сути своей, отнюдь не представляет из себя ничего принципиально, творчески нового; ибо не несёт в себе творческого созидающего духа; он, напротив, есть самый страшный враг нового. (Ниже мы рассмотрим данный тезис подробнее, со ссылками на конкретные тексты философов постмодернизма). Поэтому настойчиво отмечаемые рядом исследователей (например, С.Е Кургиняном) игры постмодернизма с архаикой, с архаическими формами культуры глубоко не случайны. Ещё один отец-основатель постмодернизма — Ж. Лиотар прямо говорит, что «постмодерн означает не новизну, а обязательный плюрализм. Он живет не отрицанием всего предшествующего, но одновременностью неодновременного».

Крайне важно, что ряд философов, занимающих умеренно-критическую позицию по отношению к постмодернизму, в частности, Ю. Хабермас воспринимают данную особенность постмодернизма не просто как вывод из наличной действительности, а скорее как сознательный отказ от нереализованных интенций модерна. По определению же Ж. Лиотара, (являющемуся для него, в сущности, базовым), постмодернистская философия представляет собой ничто иное, как войну целому.

Постмодернизм, как уже не раз указывалось, с его принципиальным, возведенным в своего рода абсолют, плюрализмом последовательно отрицает какую-либо иерархию, в том числе и ценностную, считая её репрессивной по отношению к человеку. Тем более он отрицает и абсолют, абсолютные ценности. Также репрессивным, подавляющим свободу классики постмодернизма, в частности, Ж.Деррида, считают логоцентризм классической культуры, её ориентацию на смысл, саму установку на возможность и поиск истины — то есть именно те черты, которые свойственны как христианской традиции в целом, так и поздней европейской классике. Вся философия Дерриды (как и постмодернизм в целом) в конечном счёте есть набор технологий по изживанию, уничтожению смысла, обессмысливанию бытия. Это вполне понятно, поскольку объективное присутствие смысла в наличных формах классической культуры слишком очевидно, чтобы быть оспариваемым.

Итак, если попытаться определить суть постмодернистской философии двумя словами, то нужно будет сказать, что это есть философия плюральности, основанная на идее множества, принципиально не сводимого ни к чему единому. В этом постмодернизм решительно противостоит всей классике — как древней, дохристианской, так и в особенности христианской, а также классике европейского модерна, где идея абсолюта — единого начала, так или иначе организующего мир, всё ещё сохранялась. В постмодернистской философии принципиально нет и не может быть никакого «единого» — ни пантеистического «начала всего», субстанциально тождественного миру, ни трансцендентного и абсолютно иноприродного миру Бога Творца, ни даже «материи», как тоже своего рода абсолютной философской категории, к которой возводит всё многообразие мира философия «диалектического материализма». «Один из центральных моментов концепции Ж.Дерриды — критика самого понятия центра, или первоначала, субстанции, сущности, как некоего организующего начала классической „логоцентрической“ философии» (В.Лебедько).

Отсутствие абсолюта в постмодернистской философии, с одной стороны, отражает исчерпанность жизненных и творческих сил «постсовременности», с другой же стороны, есть главный фактор, лежащий в основе этой исчерпанности. Как указывает современный исследователь, другой «классик» постмодернизма — Ж.Бодрийяр с присущей этим философам безыскусной «образностью» характеризует «постисторическую» ситуацию вечно длящейся «остановки времени», обессмысленного мира «абсолютного» и антиерархического плюрализма как «состояние после оргии». Нет индивидуальных желаний и потребностей, есть лишь машина производства желаний, заставляющая наслаждаться, эксплуатировать наши центры наслаждения. Оргия закончена, всё уже сбылось, все силы — освобождены, утопии — реализованы, теперь остается лишь лицедействовать и симулировать оргиастические судороги, бесконечно воспроизводить идеалы, ценности, фантазмы, делая вид, что этого ещё не было. Идеи и ценности. утрачивают свой смысл, но их воспроизводство продолжается и становится всё более совершенным. Они (обессмысленные «ценности») расползаются по миру как метастазы опухоли и проникают всюду, просачиваясь друг в друга. Всё присутствует везде, а, значит, нигде. Разные сферы деятельности и символической самореализации человека неотличимы друг от друга. Ценности более невозможно идентифицировать. Всё подверглось радикальному извращению и погрузилось в ад воспроизводства, ад того же самого. Другой — как принцип различения стал знаком товара на рынке, ресурсом, который уже исчерпан. На месте Другого, по мысли Бодрийяра, возведен Тот же самый, то есть объект — главный участник оргии, которого мы старательно маскируем под Другого. По Бодрийяру, всё наше общество. с присущими ему. интерактивными излияниями, иллюзиями обмена и контакта нацелено на то, чтобы нейтрализовать отличия, разрушить Другого как естественное явление. (Все эти интерактивные иллюзии подлинного, личностного, общения, на наш взгляд, нагляднейшим образом воплощены в блоговой болтовне, по большей части абсолютно бессодержательной и бессмысленной).

Таким образом, постмодернистское общество (и постмодернистская философия, как теория этого общества) фактически демонтирует самое главное и самое великое завоевание христианства — личность, а там где нет личности, нет и главного качества, отличающего её от обезличенного «индивида» — свободы. Это — прямой путь к радикальной архаизации всей жизни, путь в дохристианское общество, лишенное языческой молодости и наивности. По нашему простецкому мнению, если подойти к проблеме с позиций метафизических и религиозных, это есть ничто иное, как демонизация, обесовление бытия. Не случайно сам Бодрийяр говорит здесь об аде!

Итак, множественность, лишённая (и принципиально лишаемая) в постмодернизме скрепляющего её единого смыслового центра («логоса») оказывается на поверку иллюзорной (что понимают и сами постмодернисты); вместо иерархически организованной, подчиненной высшему смыслу целостности мы имеем здесь набор симулякров, объединяемых по принципу «ризомы».

«Ризома» (корневище, розетка, противопоставляемая дереву) в постмодернизме — крайне важное понятие, означающее саморазмножающийся пучок значений, лишённый единого смыслового центра. По хрестоматийному выражению Делеза и Гваттари, «мир потерял свой стержень». Ср. не менее известное высказывание Лиотара: «Зеркало культуры разбито и валяется у ног человечества». Осколки зеркала отражают мир. Угол отражения у каждого свой. Прежней иерархии уровней культуры, знаний и ценностей не существует. Каждый может находить себя и в высоком, элитном, и в низком, массовом, не делая никакого принципиального различия между ними.

Если дерево, символизирующее традиционную, «логоцентрическую» философию и систему ценностей, имеет некую иерархическую организацию (у него есть ствол, ветви, корни), в силу чего оно уничтожимо через перерубание ствола (уничтожение центрального, стержневого смысла культуры), то ризома принципиально антииерархична: у нее нет верха и низа. Делез и Гваттари сравнивают ризому с клубнем или луковицей, по своей организации противоположной стержневому типу корня. «Самого по себе языка, его универсальности не существует, — говорят они, — мы видим лишь состояние диалектов, говоров, жаргонов, специальных языков, словно крысы извиваются одна поверх другой».

Э.Ионеско в своем программном тексте «Трагедия языка» говорит о постмодернистской революции в культуре как о «страшной и удивительной» трансформации ранее простого и ясного текста, когда «знакомые и ясные предложения» «испортились, исказились» так, «чтобы уже в следующее мгновение исказиться вновь».

Ризома, в отличие от структуры, не боится разрыва, но, напротив, конституируется в нём, как в перманентном изменении своей конфигурации и, следовательно, семантики. Ризома может быть интерпретирована, как принципиально открытая среда. У нее в принципе нет и не может быть ни начала, ни конца, только середина, из которой она растет и выходит за её пределы. Точно так же к ризоме неприменимо четкое различение внешнего и внутреннего. В любой момент времени любая линия ризомы может быть связана принципиально непредсказуемым образом со всякой другой, образуя каждый раз новый рисунок. В постмодернистской философии ризома — есть принципиально новая семиотическая модель культуры, воплощенная, в частности, в образе библиотеки-лабиринта в"Имени Розы" Умберто Эко. Ризома конечна, но безгранична. Она не начинается и не завершается. Она состоит «не из единства, а из измерений, точнее, из движущихся линий». Иными словами, если структуре соответствует образ мира как космоса, то ризоме — как хаосмоса — ещё одна важнейшая категория постмодернизма.

Хаосмос — «внутреннее тождество мира и хаоса. Это, образно говоря, сверхтяжёлая точка, где все явленности равноправны, возможности равнобезразличны, все равнослучайно, как и их смысловая иерархия и субординация». «Мы имеем дело не с миром в целом, и даже не с истинными объективностями, но с его различиями, скрывающими объективности, каждой из которых свойственна множественность, которая проистекает из множественности поставленных идей и задач».

В постмодернистской текстологии, как уже отчасти указывалось выше, «идеалы оригинального авторского произведения сменяются идеалом конструкции как потока явных и скрытых цитат, каждая из которых может вступить с любой другой в отношения диалога или пародии, формируя внутри текста новые квазитексты и новые квазицитаты».

Наряду с войной с «логоцентризмом», то есть с культурой, основанной на смысле, постмодернизм ведёт также непримиримую войну с другим базовым принципом этой культуры, то есть с подлинностью, со всем первичным и оригинальным. Культуре образца (оригинала) — копии противопоставляется царствосимулякров. По Делёзу, симулякр — это то, что не имеет никаких оснований в мире реальности, это копия никогда не существовавшего оригинала. В современном мире господствуют не образцы и копии, а симулякры, видимости. Согласно Бодрийяру, симулякр — это универсальная имитация познания и бытия, всеобщая «кажимость», за которой хаос и бессмыслица пустоты. (Иными словами, симулякр — есть то, что своим иллюзорным «наличием» как бы маскирует отсутствие смысла, онтологической укоренённости «постсовременной» жизни). Он есть высший символ той нигилистической и механистической мифологии, которую породила европейская культура в XVII — XVIII вв. По словам Бодрийяра, постмодернистская эпоха характеризуется тотальной симуляцией практически во всех областях человеческого бытия. Серьёзнейшим постулатом постмодернистской философии, своеобразным рефреном повторяемым в её многочисленных текстах, является утверждение, что культура утратила свой творческий характер. Она перестала создавать новые ценности и опустилась до уровня эклектического (то есть, по сути, деструктивного) воспроизведения уже существующего. Именно в этом, по утверждению современного исследователя, и проявилась симулятивистская природа постмодернистского ума, который только делает вид, что познает «бесконечно многообразную» «ризоматическую» действительность, но на самом деле играет сам с собой. Эта бесконечная игра основана на принципиальной виртуализации и плюрализации истины, которая, по словам Ж. Дерриды, есть не что иное, как «возможность-не-истины», представленная в симулякрах. Погруженный в мир симулякров человек уже не переживает ни Бога, ни собственной самоотождествленности.

Вся эта философия в конечном счете есть прямой путь к деонтологизации самого бытия, меонизации его (от древнегреч. «меон» — небытие, не-сущее), превращению в абсолютное и законченное ничто.

Итак, постмодерн, как мы уже постулировали выше — самый страшный и последовательный враг нового, ибо настоящее, подлинное новое — это всегда сотворенное или творчески открытое новое, а не искусственно сконструированное из обломков разных традиционных культурных «форм», оторванных от своего содержания, лишенных живительной связи с тем духовным импульсом, тем источником творческих духовных энергий, под влиянием которого эти «формы» возникли в реальной истории. Постмодернистское конструирование, основанное на таком отрыве, является принципиальной противоположностью подлинного творчества, будучи основанным на уничтожении смысла (и большого, Божественного смысла и порождённых им малых смыслов) и виртуализации бытия. Виртуальность — есть отнюдь не какой-то новый этап в становлении Божественного (абсолютного) духа, как формулировал ещё Гегель — классический философ «высокого» модерна. Это есть, напротив, иллюзорное зазеркалье, в котором «Бог умер» (то есть религиозная связь окончательно оборвана), парадоксальная область «сущего небытия», царство смерти, пытающейся быть, осознать себе в формах жизни. То, что само не имеет связи с Божественным Духом, с Источником жизни, пытается присвоить себе чужие жизненные формы, тем самым умертвляя их.

Для достижения цели, открыто декларируемой постмодернистами (то есть для уничтожения смысла), ими разработана особая технология, называемая «деконструкция». Согласно Дерриде, который особенно настойчиво констатирует кризис «логоцентристской» (то есть основанной на смысле и иерархии ценностей) философии и культуры, бесконечный и «репрессивный» по отношению к человеку поиск Большого Смысла, жизненной цели в сфере абсолютного и объективного бытия (то есть того «означаемого», по отношению к которому вся человеческая культура является лишь набором знаков, «означающих»), следует заменить аналитикой на уровне самих означающих. Не онтологизированные абсолюты или трансцендентальные «означаемые», но сам язык, точнее игра языковой формы, записанного слова, «граммы», есть, согласно Дерриде, исток смыслопорождения. Не вслушивание в трансцендентальный голос Бытия, Бога (как это было ещё у Гуссерля и Хайдеггера — последних великих философов эпохи модерна), а исследование «первописьма», «difference» — некой абсолютной (и абсолютно бессодержательной) языковой формы, предшествующей самому языку и культуре — таков главный принцип философии Дерриды. «Смысла» нет — есть бесконечная игра языковых значений. Поэтому задача «деконструкции» — «разборка идеологического каркаса, тотализирующего текст», освобождение «первописьма», «первоформы» от «репрессивной идеологии» и содержания. Деконструкция принципиально отвергает классическую проблему истины. О раз навсегда данных истинах или диалектике абсолютного и относительного (как в философской классике) не может быть и речи.

По мысли Дерриды, главный вопрос деконструкции — это вопрос «письма» и «перевода». (Последнее особенно важно для нашего дальнейшего анализа). В «письме» центризму традиции, свертыванию означивания в некую незыблемую точку присутствия (гаранта смысла и подлинности) противопоставляетсяцентробежное движение «рассеивания» значения в бесконечной сети генеалогии и цитации. Отслеживая элементы «письма», работу «difference», деконструкция рассматривает совокупность текстов культуры в качестве сплошного поля переноса значения, не останавливающегося ни в каком месте в виде застывшей структуры; она подрывает изнутри фундаментальные понятия западной культуры, указывая на их нетождественность самим себе. «Язык» культуры приходит в столкновение с её идеологическим строем, и тем самым демонстрируется сопротивление языка любому метафизическому проекту. Внеположная тексту позиция классического интерпретатора в деконструкции фактически демонтируется. Задается «констатация факта» внедренности, привитости одного текста другому, бесконечного истолкования одного текста посредством другого. (В сущности, основа методологии и главное «занятие» постмодернистов).

Фактическив деконструкции демонтируется и автор. Нет авторов с их всегда идеологическими, смысловыми позициями; вся культура предстает как «ризоматическое» по форме (то есть лишенное центра, смыслового стержня) разворачивание гипертекста, не имеющего ни начала, ни конца. И сколько бы постмодернисты не рассуждали здесь об «открытости будущему» и т. п. красивых вещах — факт убийства творчества и культуры в постмодернизме, дух ничто, витающий над этим «методом» и его фундаментальная чуждость христианской духовности, то есть основе европейской культурной традиции — слишком очевидны, чтобы быть предметом какого-либо сомнения.

Что же можно сказать о «наших новых миссионерах» в свете вышеизложенного?

Окончание следует

---

1. Эта часть работы в основном представляет собой реферат, подготовленный с использованием статей П. Бойко, В. Лебедько, М. Можейко, А. Грицанова и А.Вашкевича.

2. По нашему убеждению, все эти и другие, соотносимые с ними, особенности постмодернизма являются следствием глубочайшего кризиса цивилизации секулярного модерна, являющегося, в свою очередь, последствием отрыва от духовных истоков христианства, то есть утери той связи с трансцендентным, о которой мы говорили в начале настоящей работы. Об этом мы более подробно рассуждаем в другой работе, уже упоминавшейся в первой части — «Христианская цивилизация — новый перелом?» (См.: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/1126.htm и предыдущие части). Иными словами, выражаясь диалектически, постмодерн есть продукт исчерпанности секулярного модерна, он возникает в его недрах как его собственное самоотрицание.