 |
| Храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне | Владимир Мельник | 22.07.2008 |
Давно уже известно, что искусство (музыка, живопись, литература) занимало большое место в жизни Великих Князей: Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны. Но пока мы плохо себе представляем подробности их отношения к русской классической литературе.
Книги сопровождали великокняжескую чету везде. В имении Усово, например (оно находилось недалеко от Ильинского) в залах все пространство было отдано книгам. Они занимали оба этажа, и даже комнаты в круглых башнях. Чинно стояли тома с золочеными корешками и великокняжескими вензелями на экслибрисах, здесь можно было найти старинные фолианты и альбомы по искусству с великолепными гравюрами или редкие издания и новинки исторических трудов. Рядом с ними пылились увлекательные, но малоинтересные хозяевам французские романы в пестрых переплетах «под ситец» (Гришин, 112).
Великая княгиня, еще в период первого ознакомления с русским языком, уже начинала узнавать русскую литературу, которую прекрасно с юношеских лет знал ее муж, Великий князь Сергей Александрович. Читать приходилось очень много. Жить в России и не прочесть Пушкина, Достоевского, Л. Толстого — было невозможно. Сергей Александрович и Елизавета Федоровна, очевидно, читали очень много — и не только для того, чтобы быть в курсе последних новостей отечественной литературы и поддержать светскую беседу. Прежде всего, они хотели лучше понять характер русского народа, его идеалы и устремления. Хотели понять современный момент и выработать для себя линию общественного поведения.
Известные печатные источники почти не дают представления о том, каков же был круг чтения Великого Князя и его супруги. Известно, однако, другое: они любили чтение вслух. Это старая добрая традиция семейного чтения очень много могла им дать. Произведение, прочитанное совместно, неизбежно должно было стать предметом обсуждения, обмена мнений, истолкования. Особенно важным это было, конечно, для Елизаветы Федоровны, которая через русскую классику усваивала уроки русской жизни, особенности русского быта, русского национального характера. Притом чтение вслух экономило время и позволяло познакомиться с гораздо большим числом произведений. Чтение звучало почти во все время семейного отдыха или рукоделья.
В конце 1890 года Елизавета Федоровна написала письмо своей бабушке, английской королеве Bиктории: «Теперь мы ведем тихую жизнь, и нам жаль уезжать отсюда (Из Ильинского — В.М.) в Петербург… Каждый вечер мы все сидим вместе, и, в то время как граф Стэнбок читает, мы работаем или рисуем. Сергей и я обожаем проводить так время, он мне читает много по-русски…» (Миллер, 68)
Обычай читать вслух для Елизаветы Федоровны лучшие произведения русской классики установился в семье навсегда. Уже из Москвы через три года (8/20 декабря 1893 года) она в своем очередном письме к королеве Виктории снова пишет: «Вечера, как правило, мы проводим дома. Сергей читает, а мы все рисуем…» (Миллер, 92).
Чтение давало Сергею Александровичу возможность знакомить Великую княгиню с ее новой родиной, с лучшими произведениями русской литературы, воспитывать ее вкус — и он делал это с особенным удовольствием, так как сам отличался любовью к литературе и при этом — он обладал несомненным артистическим даром. «К обеду Великая княгиня всегда хорошо одевалась, и за столом собирались все живущие в доме. Потом шли в гостиную и проводили время, занимаясь музыкой или чтением. Сергей Александрович любил читать вслух по-русски. Он читал с выражением, его приятно было слушать. Сергей Александрович и его брат Павел иногда принимали участие в постановках русских пьес с соседями по имению. В одном из своих писем Елизавета Феодоровна писала королеве Виктории, что Сергей с братом Павлом любят играть на сцене и определенно имеют сценический талант» (Миллер, 53)
Очевидно, Великая княгиня читала и сама, но в то время, когда она рисовала (а она любила это занятие) или занималась каким-нибудь рукоделием, она любила слушать чтение других. Таким образом, она постоянно знакомилась с новыми и новыми произведениями русской и мировой классики. Читал для Великой княгини не только Сергей Александрович. В Ильинском, например, «время после полудня Елизавета Феодоровна обычно проводила в саду. Найдя прохладное место под сенью развесистого дерева или в тени террасы, она занималась рукоделием или же писала красками с натуры. В это время кто-нибудь из дам читал ей вслух».
Что же читала Великая княгиня?
Известно, что «Елизавета Феодоровна не любила легких романов, а читала книги с большим выбором, главным образом английских писателей. Знакомилась она и с произведениями русских классиков. Очень тяжелое впечатление на нее произвела книга Достоевского „Записки из Мертвого дома“. Французские романы Елизавета Феодоровна не любила, считая их фривольными» (Миллер, 52).
Круг чтения определялся в этой семье прежде всего Великим князем, который с детства получил глубокое представление о русской классической литературе, а со многими живыми классиками был знаком лично. «Пушкин, Лермонтов, недавно скончавшийся Тютчев — вот его любимые авторы. С юношеских лет сохранилось и серьезное увлечение европейской поэзией, в первую очередь творчеством Данте Алигьери. Изучение английского языка способствовало более глубокому пониманию Сергеем драматургии Шекспира, а занятия немецким — восхищению стихами Гейне и Гёте» (Гришин, 46).
Сергей Александрович был человеком изысканного художественного вкуса. Он глубоко чувствовал поэзию, музыку, живопись. Любил поэзию А. Пушкина, М. Лермонтова. Из современников Великий князь высоко ценил поэтов Апухтина, А. Майкова, А. Фета. Это были особо почитаемые им авторы. С последним он был лично знаком. Афанасий Фет, поэтический учитель Великого князя Константина Константиновича (К.Р.), порою наносил визиты Сергею Александровичу и подарил ему свой новый сборник «Вечерние огни». Несомненно, хорошо знал Великий Князь и поэзию Ф.И. Тютчева, дочь которого, Анна Федоровна Тютчева, была воспитательницей Сергея Александровича и поддерживала с ним отношения долгие годы. Стихи Тютчева должны были импонировать Великому Князю глубоко духовным настроем, напряженным поэтическим выражением образа России как «удерживающего» в современном мире, двигающемся к Апокалипсису.
Был знаком Сергей Александрович и с автором «Обломова» — Иваном Александровичем Гончаровым, который с осени 1873 года начинает преподавать детям великого князя Константина Николаевича русскую словесность. Будущий поэт К.Р. с полным доверием отнесся к литературному опыту Гончарова и отдавал на его суд в течение многих лет свои произведения. К.Р. высоко ценил личное общение с писателем, часто приглашал его к себе во дворец, сообщал новости своей жизни и пр. Великий князь признавал серьезное влияние писателя на свое мировоззрение.
В 1879 году Гончаров лично читает Великому князю Сергию рукопись очерка «Литературный вечер», в котором дается как бы раскладка идейных сил в современном русском обществе. К этому времени отношения писателя с Великим князем Сергием приобретают более предметный характер. Известно, что с 1880 по 1887 гг. воспитанница Гончарова Саня Трейгут обучалась в Ивановском девичьем училище при Коломенской гимназии за счет Великих князей Сергея Александровича и Павла Александровича. В феврале 1889 г. Великие князья Сергий и Павел Александровичи подносят по просьбе писателя Императору Александру Ш-му последний, только что вышедший девятый том Полного собрания сочинений Гончарова. Первые восемь томов уже были в библиотеке Императора.
Сохранившаяся переписка К.Р. с Гончаровым свидетельствует о том, что зачастую Великий князь Сергей Александрович являлся слушателем новых произведений Гончарова. 3 января 1888 г. в Мраморном дворце Гончаров читает Великим князьям очерки «Слуги старого века». На следующий день К.Р. пишет Гончарову: «Не могу не поблагодарить вас еще письменно за доставленное нам вчера высокое наслаждение. Сегодня утром я встретился на репетиции Крещенского парада с В<еликим> К<нязем> Сергеем Александровичем и слышал от него, что вчерашний вечер оставил ему самое приятное впечатление. Про меня и говорить нечего…» Писатель знакомит Великих князей с новостями современной литературы, дает свои оценки, к которым те прислушиваются.
В свою очередь проявлял определенную активность в отношениях с писателем и Великий князь Сергий. Устраивая в своем петербургском дворце литературные вечера, он приглашал на них и Гончарова, хотя тот всегда уклонялся от посещения.
Сергей Александрович высоко ценил творчество Льва Толстого, с удовольствием прочел его «Севастопольские рассказы» и «Войну и мир». Однако впоследствии, когда Л.Н. Толстой начнет выступать в качестве моралиста и автора «Евангелия от Толстого», Сергей Александрович отнесется к Толстому-моралисту весьма недоброжелательно. Великий князь прекрасно понимал весь моральный вред его «проповеднических» произведений, критикующих самодержавие и Православную Церковь. Толстой-проповедник вызвал у него раздражение: отрицание графом исторических русских ценностей, посягательство на Православную Церковь, жесткая критика властей, будоражащая умы, — все это, по мнению Великого князя, играло на руку врагам России. В 1892 году как московский генерал-губернатор он будет иметь с писателем серьезный разговор по поводу нашумевшей статьи «О голоде» и недвусмысленно потребует от автора объяснений допущенной резкости. По другому поводу он заметил Толстому: «Прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая и что наш Христос — не Ваш Христос».
Зато он первым из Романовых познакомился с произведениями Федора Михайловича Достоевского (романами «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы») и страстно рекомендовал их другим. Это было нескрываемое восхищение.
Связь с Достоевским была не случайной: державник и монархист, человек совести и долга, преданный всей душой Православию, князь Сергий почувствовал в Достоевском «своего». Так это и было на самом деле. Мысль о спасительности Православия для русского народа Достоевский не уставал повторять на страницах своего «Дневника писателя»: «Кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего. Мало того: тот не может и любить народа русского…, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть и каким себе напредставит его. А так как народ никогда таким не сделается, каким бы его хотели видеть наши умники, а останется самим собою, то и предвидится в будущем неминуемое и опасное столкновение».[1] На самодержавие Достоевский смотрел как на причину «всех свобод России»: «Тут-то разница во взглядах русских иностранцев и русских-русских, по-иностранному — тирания, по-русски — источник всех свобод» (24. 278). Для Достоевского, как и для Сергея Александровича, судьбы России и самодержавия были неразделимы. «Царь для народа, — писал он в последнем выпуске своего „Дневника“, — не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя…, а всенародная, всеединящая сила, которую народ сам восхотел… Для народа Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его…» А единственной силой, «зиждущей, сохраняющей и ведущей» Россию, является «органическая, живая связь народа с Царем своим». Читая Достоевского и беседуя с ним, Великий князь убеждался в правоте своей собственной мысли.
Не случайно с Достоевским сблизился брат Сергея Александровича, будущий Император Александр III. Встречаясь с будущим государем, Фёдор Михайлович, по его просьбе, рассказал об истории создания своих великих романов и, прежде всего, «Преступления и наказания». Роман произвел на Цесаревича огромное впечатление. Через посредничество Константина Петровича Победоносцева, бывшего ранее воспитателем Наследника, прошло немало подобных встреч. Очевидно, что и Сергей Александрович должен был прочесть многие из романов великого писателя.
Известно, что Великого Князя особенно потряс его роман «Бесы» (1871). Он отсылает экземпляр книги находящемуся в далеком плавании кузену Константину Константиновичу и настоятельно просит поскорее прочитать ее. В сочувствии и восторге Константина у него нет сомнений.
Дело в том, что в основе романа лежит так называемое «нечаевское дело». Сергей Нечаев (1848−1882), по происхождению бедный мещанин, с осени 1868 года вел революционную пропаганду среди студентов Санкт-Петербургского университета и медицинской академии. Потом он уехал за границу, вступил в сношения с Бакуниным и Огаревым, присоединился к Интернациональному обществу. В сентябре 1869 г. вернулся в Россию и основал революционное «Общество народной расправы».
В Нечаеве отразился новый тип революционного деятеля — террориста. Дело мирной пропаганды, по его мнению, было кончено; приближается страшная революция, которая должна подготовляться строго конспираторским способом; дисциплина должна быть полная. В уставе «Общества народной расправы» говорилось: «Революционер — человек обреченный; у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни имени. Он отказался от мирской науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает… только науку разрушения, для этого изучает… механику, химию, пожалуй, медицину…. Он презирает общественное мнение, презирает и ненавидит… нынешнюю общественную нравственность». Нечаев умел подчинять своему влиянию даже людей, значительно его старших. Когда студент Ив. Иванов обнаружил неповиновение его воле, он решил устранить его, и в ноябре 1869 г. Иванов был убит в гроте Петровской академии (близ Москвы) самим Нечаевым и группой его единомышленников, связанных отныне кровью. Сам Нечаев успел бежать за границу, но его товарищи были найдены и преданы суду. Судили их в 1871 г. не только за убийство, но и за образование революционного общества. К делу привлечено было 87 человек. Участники убийства Иванова приговорены к каторжным работам на разные сроки, другие обвиняемые — к более мягким наказаниям.
Достоевский открыл русскому обществу глаза на плоды нигилистически-атеистического «просвещения» в России. В своем романе писатель проследил исторические корни нечаевщины, вплоть до декабристов и П.Я. Чаадаева. Лишь в ХХ веке раскрылась вся глубина предвидений Достоевского, показавшего «бесовскую», антихристианскую суть революции, в особенности революции террористической. Современная Достоевскому критика, в сущности, прошла мимо сложной философской проблематики романа, резко реагируя лишь на антинигилистические выпады Достоевского.
Роман вышел в 1871 году, когда Сергею Александровичу было всего 14 лет. Надо удивляться, какой политической и нравственной чуткостью обладал Великий Князь, который в юные годы сумел увидеть и прочувствовать страшную перспективу для России террористической революционной волны, от которой он и сам погибнет, до конца честно выполняя свой монархический и христианский долг. В то время, как другие слепо прошли мимо грозящей России опасности, Сергей Александрович сумел оценить роман как жизненный практик. Роман, несомненно, помог становлению мировоззрения Великого Князя и направил его дальнейшую деятельность в высокое русло христианского подвижничества и жертвенности.
В марте 1878 года воспитатель Великого князя Д. Арсеньев обратился к Достоевскому с просьбой провести беседу с младшими сыновьями Императора. Писатель принял приглашение, и Великий князь смог наконец познакомиться с автором «Идиота», «Бесов», «Преступления и наказания». Это произошло 21 марта 1878 года. Через месяц состоялась вторая встреча на обеде у Сергея Александровича. Жена писателя вспоминала: «Свидание с Великими князьями произвело на Федора Михайловича самое благоприятное впечатление: он нашел, что они обладают добрым и недюжинным умом и умеют в споре отстаивать не только свои, иногда еще незрелые убеждения, но умеют с уважением относиться и к противоположным мнениям своих собеседников».
Великого князя и Достоевского объединяли честный монархизм и глубокая православная вера. На Самодержавие Достоевский смотрел как на причину «всех свобод России»: «Тут-то разница во взглядах русских иностранцев и русских — русских, по-иностранному — тирания, по-русски — источник всех свобод» (24, 278). Для писателя судьбы России и Самодержавия были неразделимы. «Царь для народа, — писал он в последнем выпуске своего „Дневника“, — не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя…, а всенародная, всеединящая сила, которую народ сам восхотел… Для народа Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его…» А единственной силой, «зиждущей, сохраняющей и ведущей» Россию, является «органическая, живая связь народа с Царем своим». Такое отношение к Царю, по Достоевскому, есть отличительная черта русского народа, и поэтому «история наша не может быть похожею на историю других европейских народов, тем более ее рабской копией» (27, 21−22). Так понимал вопрос о монархии в России и Сергей Александрович, за это и положил свою жизнь.
То же полное сходство — и в отношении Православия. Уйти от Православия для Достоевского — значит «оставить славянскую идею и Восточную Церковь», «сломать всю старую Россию и поставить на ее место новую и уже совсем не Россию. Это будет равносильно революции. Отвергать назначение могут только прогрессивные вышвырки русского общества. Но они обречены на застой и на смерть, несмотря на всю, по-видимому, энергию их и тоску сердца их» (26, 185). И Достоевский, и Великий князь Сергий — они оба максималисты в главных своих вопросах. Их духовная близость необыкновенна. Для Великого князя автор «Бесов» — наиболее близкий духовно русский писатель.
Нет сомнения, что произведения Достоевского рекомендовал Елизавете Федоровне именно ее муж. Не знаем точно, какие произведения писателя были ею прочитаны кроме «Записок из Мертвого дома» (1860). Но именно «Записки из Мертвого дома» произвели на Великую княгиню тяжелое и угнетающее впечатление. Думается, все дело заключалось в том, что княгиня плохо еще представляла русскую жизнь; описание сибирской каторги в ее повседневном быте не могло не поразить немецкую принцессу. На самом же деле книга Достоевского глубоко человечна и христиански оптимистична. За мрачными картинами каторжного быта просвечивает христианская любовь автора к своим героям, к России. Но не сразу это улавливается.
Наконец, русскую литературу представлял в великокняжеском доме и двоюродный брат Сергея Александровича — Константин Константинович (К.Р.). К.Р. несомненно обладал замечательным поэтическим, и не только поэтическим, дарованием, верным и тонким художественным вкусом. Он был признанным знатоком живописи, театра, музыки, являлся талантливым композитором и пианистом. В его лирике, камерной по духу, проявляются искренность чувств, литературное мастерство, свежесть поэтического мировосприятия. Сегодня историки литературы называют Великого князя в числе самых глубоких и тонких лириков в русской поэзии Х1Х — ХХ веков, наряду с Фетом и Майковым. Недаром многие русские писатели признавали его поэтическое дарование, а Фет даже считал его своим преемником в литературе:
Трепетный факел, — с вечерним мерцанием
Сна непробудного чуя истому, —
Немощен силой, но горд упованием
Вестнику света сдаю молодому.
Очень многие его стихи раскрывают религиозные переживания поэта. Таково, например, стихотворение «Молитва»:
Научи меня, Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышленьем,
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биеньем.
Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердную волю,
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.
Всех, которых пришел искупить
Ты своею Пречистою Кровью —
Бескорыстной, глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить!
Нет сомнения, что, часто посещая дом Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны, участвуя в домашних спектаклях и чтении классиков, Константин Константинович также вносил свою лепту в выбор чтения, формировал представление о русской классической литературе. Более всего, конечно, он должен был озвучивать русских поэтов: Фета, Майкова, Полонского, Апухтина и др.
Есть у К.Р. стихи, прямо посвященные Сергею Александровичу:
Я бы нигде не нашел облегчения —
Лишь бы осталась мне дружба твоя:
В ней моя сила, мое утешение,
И на неё вся надежда моя!
***
Друг, не страшись. Погляди:
Гроз не боятся цветы,
Чуя, как эти дожди
Нужны для их красоты.
С ними и я не боюсь:
Радость мы встретим опять…
Можно ль наш тесный союз
Жизненным грозам порвать?
К.Р. написал строки, которые постоянно цитируются, когда речь заходит о Великой княгине Елизавете Федоровне:
Я на тебя гляжу, любуюсь ежечасно:
Ты так невыразимо хороша!
О, верно под такой наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!
Какой-то кротости и грусти сокровенной
В твоих глазах таится глубина;
Как ангел, ты тиха, чиста и совершенна;
Как женщина, стыдлива и нежна.
Пусть не земле ничто средь зол и скорби многой
Твою не запятнает чистоту,
И всякий, увидав тебя, прославит Бога,
Создавшего такую красоту.
(1884)
К.Р. воспевает здесь не только внешнюю красоту Елизаветы Федоровны. Как и Ф. Достоевский, сказавший когда-то: «Красота спасет мир», — Константин Константинович имеет в виду под красотой — духовное начало, наиболее полно раскрывающееся в христианстве. Это же чудное сочетание внешней и внутренней красоты Великой княгини отмечал архиепископ Анастасий: ««Это было редкое сочетание возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума, нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организацией. <…> Все качества ее души строго соразмерены были одно с другим, не создавая нигде впечатления односторонности».
Конечно, сегодня у нас нет пока еще полного представления о литературных вкусах и увлечениях Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны. Приходится довольствоваться лишь самыми скудными сведениями. Однако и из того, что мы знаем, мы уже можем заключить, что в великокняжеской семье серьезно и духовно воспринимали русскую классику, много и с интересом читали, изучая по произведениям русских писателей русскую жизнь, усваивая высокие идеалы и чаяния русского народа. Это помогало им духовно вооружаться, любить свою родину и свой народ, быть готовыми принести себя в жертву ради высоких христианских идеалов. В духовном подвиге, который они понесли в своей трагически оборвавшейся жизни, несомненно, есть и доля великой русской литературы.
