 |
| НГ-Религии | Александр Мраморнов | 18.07.2008 |
Уроженец Херсонской губернии, сын единоверческого священника, Георгий Долганов, будущий Гермоген, прошел интересный и не совсем обычный для архиереев синодальной эпохи путь. Он и из семинарии убегал, не доучившись в ней, и в университете обучался на разных факультетах, и в длительные заграничные путешествия отправлялся. Вырвавшись из духовного сословия, он затем снова в него возвратился. Это был редкий случай для того времени, может быть, не столь уникальный, как, например, знаменитый переход Льва Тихомирова из лагеря революционеров в стан монархистов, но все же позволяющий говорить о необычности того человека, который такой выбор сделал. В итоге будущий епископ вернулся в «духовное ведомство», окончил Санкт-Петербургскую академию, и можно говорить, что довольно длительный период исканий позволил ему начать служить Церкви не в силу происхождения, обычая, а с полной убежденностью в верности избранного пути, с полной отдачей.
В 1890-е годы Гермоген служил в Грузинском экзархате: сначала инспектором, а потом и ректором тифлисской семинарии. Широко известен факт увольнения в это время из семинарии воспитанника Иосифа Джугашвили. Но для нас важнее выделить не этот факт, а другой: то, что он в те годы не ограничивался обязанностями семинарского наставника, а активно участвовал в управлении экзархатом и, говоря современным языком, социальном служении Церкви. Благодаря этому он был замечен всесильным обер-прокурором Синода Константином Победоносцевым и его заместителем Саблером и в 1901 году стал епископом Саратовской епархии.
В Саратове прошли самые важные годы его жизни и служения Церкви. Они стали для Гермогена временем борьбы за церковную и общественную истину — в том виде, как ее понимал сам Гермоген. В октябре 1905 года, в самый разгар революции, он оказался единственным должностным лицом в охваченном митингами и демонстрациями Саратове, не побоявшимся открыто заявить о пагубности происходящего.
Первая русская революция существенным образом повлияла на епископа Гермогена, политизировала его, привила ненависть ко всему революционному. Его характер был таков, что он предпочитал во всем доходить «до самой сути», а иногда — и до крайности. Вот почему вполне обоснованно его считают крайне правым деятелем. И все же такая характеристика требует уточнения: суть его политики была церковная. Он практически всегда думал о благе Церкви и об укреплении духа церковности в народе. Этим, пожалуй, можно объяснить проводившиеся им шумные кампании против литературных произведений и театральных пьес, а также поддержку, оказанную владыкой иеромонаху Илиодору — весьма спорной и скандальной личности.
В конце 1911 года Гермоген был вызван в столицу для участия в заседаниях Синода. В это время там среди прочих обсуждались два вопроса: о введении в Москве (а впоследствии, очевидно, и во всей Русской Церкви) института диаконисс по примеру древней Церкви и об установлении особого чина отпевания инославных христиан. Проект «Диакониссы», говоря современным языком, лоббировался великой княгиней Елизаветой Федоровной. За введение чина отпевания инославных также ратовали многие представители верхов русского общества, сановная среда. Гермоген высказался против обоих новшеств.
Не ограничившись стандартной, хотя и редкой в синодальных заседаниях процедурой подачи «особого мнения», саратовский епископ 15 декабря 1911 года послал телеграмму на высочайшее имя, в которой сообщал Николаю II о том, что Святейший Синод проводит «учреждения и определения прямо противоканонического характера», а именно: создает в Москве «чисто еретическую корпорацию диаконисс», подавая тем самым великой княгине Елизавете Федоровне «камень вместо хлеба, фальшивое, подложное учреждение вместо истинного», а также голосует за «введение в православной Церкви грубо противоканонического чина заупокойного моления православной Церкви о еретиках инославных». Обращение епископа непосредственно к императору, к правителю запрещалось занонами, но епископ решился на этот шаг.
На следующий день после отправки телеграммы состоялась встреча Гермогена и Илиодора с Распутиным, в ходе которой они, ссылаясь на церковный авторитет, предприняли попытку запретить ему общение с царской семьей. Сцена жесткого общения епископа и иеромонаха со «старцем» подробно описана в воспоминаниях Илиодора «Святой черт». Распутинский фактор в связи с этим в литературе традиционно считается основной причиной отставки Гермогена и его последующей ссылки. Нужно говорить точнее: реакция Распутина на разговор с ним стала катализатором, а не причиной событий января 1912 года.
После рождественских праздников, в начале января 1912 года, по представлению обер-прокурора Саблера «воспоследовало» высочайшее распоряжение об увольнении Гермогена от присутствования в Святейшем Синоде. В первые январские дни в Санкт-Петербурге не было всех архиереев, заседавших в эту сессию в Синоде, и Саблер сумел собрать вместе всего троих его членов: столичного митрополита Антония, архиепископа Финляндского Сергия и епископа Вологодского Никона. Они-то и оформили высочайшую волю в виде указа от 7 января.
Узнав об увольнении из Синода, Гермоген решил не отказывать в интервью газетным репортерам, после чего апелляция к общественному мнению через прессу становится очень важной составляющей «дела» Гермогена. В интервью газете «Новое время» 11 января 1912 года он заявил: «Я покидаю Святейший Синод не только без чувства горечи или обиды, но в великой радости духовной… Меня крайне обрадовало то общее горячее сочувствие, с каким отнеслись ко мне люди самых различных взглядов и убеждений. Мне высказывают соболезнования со всех сторон: и правые, и левые, и церковные, и светские люди.
Конечно, для меня лично эти знаки сочувствия хотя и приятны, но не имеют большого значения: я отношусь к ним так же спокойно, как и к многочисленным выпадам, которыми преследовали меня ранее. Но эти чувства вызывают во мне живейшую радость потому, что наглядно свидетельствуют о сохранении в глубине сердец современного общества, отторгнутого от святой веры и Церкви православной, крепких еще начал любви ко Христу и основанной Им Церкви.
Ведь если меня приветствуют люди совершенно не моего лагеря, значит, они сочувствуют той идее, которой я служу. А так как мое служение всецело посвящено Богу и родине, то, следовательно, эти великие начала не чужды им, и, может быть, близко уж время, когда все шатающиеся ныне „семо и овамо“ вновь придут ко Христу. Какой же пастырь не обрадуется этому?»
С епископом общались и корреспонденты других крупных газет — «Утро России», «Вечернее время», фрагменты из интервью появились и в газетах «Русское слово» и «Московские ведомости». Крупнейшие публицисты — Михаил Меньшиков, Василий Розанов откликнулись на увольнение Гермогена аналитическими статьями.
Апелляция к общественному мнению вызвала, как тогда говорили, «в сферах» большое неудовольство. Начиная с 12 января синодальная бюрократическая машина заработала на полную мощь. Сначала члены Синода «имели суждение по всеподданнейшей телеграмме Преосвященного Гермогена, Епископа Саратовского» и в итоге решили выразить собрату «порицание» за отсылку телеграммы и за «голословное опорочение пред Государем Императором постановлений и суждений Святейшего Синода».
Очевидно, синодалы и обер-прокурор предполагали, что после этого епископ немедленно выедет из столицы в свою епархию, хотя специально это указом не предписывалось. Такие предположения оказались ошибочными, а устные распоряжения, по всей вероятности данные архиерею, — невыполненными. Гермоген оставался на Ярославском подворье в Петербурге, совершал в церкви ежедневные богослужения и продолжал общаться с журналистами и сочувствующими лицами.
Днем в воскресенье, 15 января 1912 года, обер-прокурор получил телеграмму от царя следующего содержания: «Надеюсь, что Святейший Синод сумеет настоять на немедленном отъезде Епископа Гермогена и восстановить нарушенный порядок и спокойствие. Николай». После этого Саблер срочно созвал архиереев, и они оформили «походный журнал» Синода (то есть составленный вне синодального здания), которым предписывалось «Преосвященному Гермогену немедленно отбыть из С.-Петербурга во вверенную ему епархию не позднее 16-го сего января, вместе с иеромонахом Илиодором, с предупреждением Преосвященного Гермогена, что содержание вышеприведенной Высочайшей телеграммы оглашению не подлежит». Содержание указа, несмотря на запрет, стало достоянием общественности уже на следующий день.
Реакция епископа была прежней: отъезжать из столицы владыка пока не собирался. В интервью прессе он заявил о намерении добиться высочайшей аудиенции, чтобы «по совести открыть Государю такое важное сообщение, которое <можно> открыть только Верховной власти». Одновременно 16 января Гермоген послал в Священный Синод «покорнейшее прошение» с просьбой разрешить ему пребывание в Санкт-Петербурге до 19-го числа, указывая, что им отправлена телеграмма на высочайшее имя с просьбой об аудиенции (и следовательно, он дожидается ответа на нее) и что в данный момент у него нет достаточных средств для выезда «со свитою».
Вечером 16 января состоялось новое, внеочередное заседание Синода, где было рассмотрено прошение Гермогена. Саблер сообщил, что император Николай II повторил свою просьбу о немедленном удалении епископа из Петербурга. Синод опять послал указ Гермогену с требованием об отъезде. Однако Гермоген вновь не подчинился и, по версии газеты «Русское слово», заявил: «Я не был бы епископом Гермогеном, если бы подчинился несправедливому решению Синода». Тогда же владыку посетили на Ярославском подворье архиепископ Назарий и епископ Никон, убеждая подчиниться высшей духовной власти.
Было соблюдено 74-е Апостольское правило: «Епископ, обвиняемый в чем-либо достойными доверия людьми, должен быть необходимо сам призван епископами; и когда предстанет [перед епископами], и признается, или обличен будет, да определится эпитимия (взыскание). Если же был вызван, [но] не послушает, да позовется вторично через посылаемых к нему двух епископов. Если же и так не послушает, да позовется в третий раз через посылаемых к нему двух епископов. Если же и этого не уважая, не предстанет: Собор, по благоусмотрению своему, да произнесет о нем решение, чтобы не думал, что можно что-то выиграть, бегая от суда».
17 января 1912 года прошло ключевое в «деле» Гермогена заседание Синода. Оно открылось докладом Саблера, в котором говорилось о встрече обер-прокурора с владыкой и тщетности всех попыток убедить его немедленно подчиниться синодальным указам. «Затем, — сообщала газета „Русское слово“, — была оглашена телеграмма епископа Гермогена, посланная на Высочайшее имя, со всеподданнейшей просьбой о заступничестве. По выслушании речи Саблера и всех относящихся к делу документов начался суд над епископом Гермогеном». Этот импровизированный «суд» представлял собой поочередные негативные высказывания архиереев об опальном «собрате». Следует заметить: в отсутствие подсудимого! В заключение Гермогена было решено сослать в Жировицкий монастырь Гродненской епархии. Из ссылки Гермоген вернется уже после падения монархии, став тобольским архиереем. На тобольской кафедре он в 1918 году принял мученическую смерть от рук новых властителей, а в 2000 году был канонизирован РПЦ.
В 1912 году «дело» Гермогена стало предметом бурной общественной дискуссии, не смолкавшей в течение нескольких месяцев. И сторонники, и критики епископа сходились в одном: вопрос о его участи должен решать Собор. Но Собора пришлось ждать еще пять лет, когда его членом на правах главы Тобольской епархии стал сам Гермоген.
История — учительница жизни. Об этой древней истине часто забывали и продолжают забывать. На ошибках прошлого нужно учиться, особенно если налицо множество совпадений. Ведь все равно время расставляет все точки над i, и тот, на чьей стороне правда, войдет в историю как персонаж положительный. Именно так вошел в нее епископ Гермоген.
Александр Мраморнов — историк, аспирант МГУ им. М.В.Ломоносова.
http://religion.ng.ru/history/2008−07−16/7_arhierei.html
