Как стать Церковью народной. Часть 2

Один жест Шевчука пальцем в Небо на словах о том, что «судит Он поодиночке», значит больше, чем сто моих проповедей"

В Высшей школе государственного администрирования МГУ (ВШГА) состоялась встреча с дьяконом Андреем Кураевым, профессором Московской духовной академии, старшим научным сотрудником кафедры философии религии и религиоведения философ. фак-та МГУ. Тема выступления — «Православие в начале третьего тысячелетия: точки роста».

Урок пятый: богатство реакций врагов

Для меня самое драгоценное — это реакция врагов, язычников. Вот поразительная вещь. Мы начали с запада Украины — Галичина, Закарпатье, оттуда ехали на восток. Чем дальше на восток — тем больше сатанистов, поразительная вещь.

Знаете, был такой удивительный человек — иеромонах Серафим (Роуз), американец, принявший православие после долгого поиска, прошедший и дзен-буддизм, и так далее. И вот он рассказывал, что в Сан-Франциско старый, ещё с конца 18-го века, православный русский храм и первый в мире храм сатанистов находятся совсем недалеко. И большинство прихожан сатанистского храма — это дети русских эмигрантов из православных семей. Отец Серафим пояснял: это потому, что в Православии нет системы работы с молодёжью — детских лагерей, специальных школ. Семейная традиция воспитания, храм, а между ними ничего нет. Для подростков ничего нет.

У протестантов, у католиков есть все эти рекреации, методы работы с молодёжью давно отработаны, они умеют не терять подростков. А в Православии с этим огромная проблема. И знаете, по мере того, как мы выезжали из католических регионов в более православные, а на самом деле более атеизированные в реальности, то можно было видеть, как при произнесении слова «Христос» какой-то бритоголовый скинхед лет 27-ми поворачивается спиной к сцене с характерным жестом — вот, мол, вашему Христу.

В Запорожье какой-то местный «истинный ариец», я имею в виду поклонник группы «Ария», на своём интернет-сайте пишет: «Какой-то мисцевий дькон так толпу заворожил, что я, чтобы не поддаться его гипнозу, повторял «Будь проклят, Владимир, будь проклят, Владимир!» Князя Владимира он имел в виду.

В Чернигове какой-то отморозок тоже проявился, открыл тему на моём форуме: зачем всё это надо? Он сообщил в теме: «Я был на этом концерте. Народ был возмущён проповедью дьякона Кураева, в него полетели пивные бутылки. А когда он начал от них уклоняться, все увидели, что под рясой у него бронежилет и даже на туфлях у него бронепластины. Милиция скрутила пацанов, которые бросали в него бутылки, но наша группа быстрого реагирования тут же пошла, договорилась с администрацией, и их отпустили. А нам ещё сказали, что местная епархия специально договорилась, чтобы концерт не охраняли, чтобы были провокации, драки и скандалы». Ложь откровенная от начала и до конца. Достаточно посмотреть фотографии на сайте, чтобы увидеть, что если я и нарушал каноны, то в другую сторону — я ходил по жаре в сандалиях на босу ногу без всяких бронеподкладок. Но дело не в этом. Звоню тут же местным батюшкам: что за такой фрукт у вас завёлся? А они говорят, что знают его, что этот человек постоянно хулиганит у них на форумах, сам он местный бизнесмен, спонсирующий языческие группы. И вот такое остервенение язычников, на мой взгляд, тоже хороший признак, значит, чего-то мы добиваемся.

Ещё поразительный контраст между реакцией площади и элит, в том числе масс-медийных элит на Западной Украине. Чрезвычайно жёсткие, хамские вопросы на пресс-конференциях и удивительно добрая атмосфера на улицах. Вот это было для нас удивительно. Дальше у меня вопрос тоже миссионерский. Понимаете, любая миссия — это вопрос о границах смирения, в конце концов. Мы готовы встать на колени перед другим человеком, когда этому человеку 3 года, чтобы смотреть глаза в глаза. А когда человеку не 3 года, а 20 лет? Вот где граница любящего смирения? Можно ли говорить на его языке или обязательно понуждать — нет, ты должен мой язык изучить?

В переводе на простой язык. Представьте себе: батюшка приехал в молодёжный летний православный лагерь. Ребята приглядывались к батюшке. Где-то через несколько дней на тайном ночном совещании в палатке пацаны приняли решение: да вроде свой мужик, можно ему доверять. И более того, решили этому батюшке присвоить почётный титул, назвав его «отец Гендальф». Вот вопрос: имеет ли право батюшка откликнуться на такое именование? Отец Спиридон, отец Пафнутий или, скажем, отец Дамблдор? Между прочим, церковно-исторический прецедент подобный был. Это апостол Павел. Его крещальное имя Савл, но там была проблема. По-еврейски это Шауль. Но звука «ш» греческий язык не знает. Поэтому получилось Саул. А «саулос» по-гречески — это «грязный». Звучит плохо, для миссионера плохое имя.

Вот у меня такой случай был. Я приезжаю в Болгарию, иду по Софийскому университету и вижу на афише написано «Лекция дьякона Андрея Кюраева». Я спрашиваю: почему Кюраев? Всегда Кураев был. Сопровождающий меня гид покраснел, объясняет: понимаете, отец Андрей, Ваша фамилия по-болгарски очень неприлично звучит.

Все мы знаем, что когда узбеки или азербайджанцы приезжают к нам, они русифицируют свои имена. Вообще-то я Абдул-Керим, но зовите меня Алёша. И мы в этом видим какую-то форму уважения к нам и даже с любовью это воспринимаем. А ответное может быть или нет? Я считаю, что может. Опять же, это ведь не только по отношению к узбекам или азербайджанцам, но и к нашим собственным детям. По этой причине я делаю такой вывод, что заранее написанного миссионерского Типикона быть не может. Невозможно заранее предположить что можно, а что нельзя. Это некий опыт, в том числе опыт смирения и любви.

Вот, например, с рокерами я сотрудничаю. Но когда меня позвали на концерт Алёны Апиной, я отказался. Или как говорит Шевчук: «Певички с именами восточно-европейских овчарок». Отказался, потому что я не понимаю, как можно быть на попсовом концерте и непопсово выглядеть, не знаю. А из того, что я этого не знаю, я не делаю вывод, что это вообще невозможно. Может быть, появится другой батюшка, который будет настолько талантливым златоустом, например, что так этот материал воспримет и вставит в проповедь, что это будет уместно, тактично. А может быть, напротив, этот батюшка совершенно не будет адаптироваться, но выйдет на сцену вместе с Димой Биланом и прочим Евровидением, и будет батюшка такой очевидной духовности, что, глядя на его лицо и глаза, «Блестящие» померкнут, «Виагра» поникнет, и всё станет понятно, где свет настоящий, а где софиты искусственные. Заранее сказать об этом никогда невозможно, надо с этим быть поосторожнее.

Так вот, для Церкви очень важно научиться быть разноязыкой. Патриарх Алексий однажды, выступая в Московской духовной академии, сказал, обращаясь к студентам, удивительные слова, я бы сказал, с простительным и милым монашеским невежеством: «Мы должны идти в детские места». Он человек несемейный, имеет право не знать термины гинекологии, но по сути это правильно, действительно, Церковь должна идти в детские места, будь то спортивные комплексы, рок-концерты, военные лагеря, школы, университеты, и искать языки, искать способы понимания не только с детьми, но и с гражданским обществом, с масс-медиа, с государственной элитой.

Урок шестой: научиться объясняться

Какие ещё перемены происходят в Церкви и вызовы, перед нами стоящие? Я думаю, одна из главных перемен, которые нас ждут и происходят, это превращение богословия в философию. Здесь, конечно, надо объясниться с терминами. Когда я слышу выражения типа «философия Библии» или «философия вед», «философия Винни-Пуха», «философия русской сказки» — меня от такого словосочетания коробит. Философия — это очень редкий зверь. Философ — это человек, который заранее знает, что с ним не согласятся. Пророк или шаман — это человек, который озабочен одним, обоснованием своего статуса, своего права обращаться к людям от имени инстанции гораздо более высокой и значимой, чем он сам. Поэтому ему важно не аргументы найти, а именно обосновать своё право.

А философ — это по определению частное лицо. Он говорит только от себя самого и знает, что с ним не согласятся, поэтому философ ищет аргумент. Соответственно, философия рождается только там, где бытовая и политическая культура допускает публичные дискуссии. И сначала это была культура агонических диспутов в городах Древней Греции, а затем культура шаманских диспутов, такие рыцарские турниры, турниры странствующих философов между собой. Культура шаманских диспутов существовала в городах Индии. Вот тогда рождается философия.

Так вот, богословие — это речь для тех, кто не сомневается, это внутренняя речь Церкви, речь для своих. А Церковь сегодня живёт в мире, который с ней, с Церковью, не торопится согласиться. И поэтому необходимо объясняться. Вот тут, опять же, две разные интеллектуальные процедуры — доказать и объяснить. Проповедовать, доказать и объяснить — три разные интеллектуальные процедуры. И надо их друг от друга отличать.

Проповедь не требует доказательств. Она обращена к тем, кто с тобой уже согласен. Доказательство обращено к несогласным, но это попытка понудить их к согласию, а объяснение — это попытка понудить слушателя к пониманию, не к согласию, а к пониманию того, что в моей позиции есть своя логика. Ты можешь не соглашаться, не принимать её, но я не идиот, давай хотя бы на этом договоримся сегодня. В моей позиции, в моём мифе есть своя логика, есть своя правда.

Для Церкви очень важно и нужно сегодня научиться объясняться. Я думаю, поскольку именно этого ждут и масс-медиа, и студенческая аудитория, то это, опять же, достаточно новый язык и новый метод, который всё более широко будет применяться в церковной жизни и литературе.

Третья перемена, отчасти с этим связанная. Очень важно преодолеть стереотип профессионализации православия, что Церковь — это только попы, такой внутрицерковный клерикализм, когда и сами прихожане считают, что они не Церковь, что интересы Церкви должны отстаивать профессионалы, те, кто в рясе, они должны говорить защищать. И светские люди также считают. Очень важно, чтобы сам церковный народ, миряне осознали себя значимыми субъектами церковной истории. Отчасти поэтому я на наших концертах всё время подчёркиваю.

Знаете, Шевчук исполняет песню «Мы», и я всегда поражаюсь тому, как ребята её воспринимают по сравнению с тем, что Шевчук в неё вложил. Я ж его специально спрашивал. 13-летние говорят, что это песня о них, мол, мы вместе, здорово. А песня-то совсем о другом, там ключевые строчки: «Мы в 13, к несчастью, не знали, что судит Он поодиночке». Это песня против подростковой стадности, когда за компанию можно уколоться, подраться, изнасиловать, напиться, вот против этого песня. Один жест Шевчука пальцем в Небо на словах о том, что «судит Он поодиночке», значит больше, чем сто моих проповедей.

И очень важно, чтобы Церковь могла говорить устами не только людей в рясах, но и мирских профессионалов. Для этого, опять же, и в самой Церкви важно научиться пробудить в людях желание здорового карьеризма. Это тема тоже очень непростая. В Православии очень глубоко укоренена традиция послушания, может быть, даже уклонения в чём-то от социальных конфликтов, «подставь другую щёку"… Но есть одна серьёзная проблема сегодня. Я постоянно в светской прессе вижу очень похвальные репортажи, если кто-то из батюшек, монахинь работает с маргиналами. Вот такой-то приют для стариков, для детей-инвалидов. Но, знаете, у меня возникает вопрос: а не происходит ли при этом желания маргинализировать саму Церковь? То есть, университеты и работу с элитами оставьте Хаббарду и прочим молодёжным сектам, а вы, православные, давайте там где-то, на обочине.

Я вновь возвращаюсь к своему главному тезису: христианин не имеет права на решительную эмиграцию. У нас есть обязанности и дела здесь, в этом мире. В этом одно из главных отличий христианства от гностицизма, раннехристианской ереси. Гностицизм — это идеология эмиграции, быстрее из этого проклятого космоса. Пафос православия — свет во тьме светит. Зерно бросается в землю, закваска кладётся в тесто, чтобы изнутри всё это преобразить. И вот не может христианин сказать: «Я христианин по воскресеньям, а по понедельникам это меня не касается. Я сын в храме, но не дома, не в автобусе, не в метро, не на работе». И вот тут возникает очень сложный, нетрадиционный для православия вопрос профессиональной этики, деловой, профессиональной этики.

У нас привыкли сегодня, благодаря Максу Веберу, с протестантской этикой Церковь связывать. А вопрос очень непростой.

Православный человек мечтает видеть Россию православной страной. Но не может быть православной страны без православно ориентированных социальных элит. А откуда эти православно ориентированные элиты возьмутся? Делегировать наших прихожаночек-бабушек в депутаты Верховного Совета? Немножко поздно. Надеяться на серьёзное, искреннее обращение 50-летних чиновников? Трудно. Я слишком много вижу перед глазами примеров такого псевдообращения сегодня. Два примера. В Воронеже однажды проходит съезд православной молодёжи, и от имени местной областной администрации выступает чиновник, произносит такую фразу: «Мы с уважением относимся к патриотической деятельности Русской Православной Церкви, потому что Русская Православная Церковь всегда цементировала наш народ». Тут я не смог удержаться, встрял: «Простите, но, кажется, Вы путаете методы сицилийской мафии и методы работы Церкви».

Мне всё время памятны слова Пастернака, очень рокерские слова: «Вечность — это, быть может, опаснейший из мятежников». Вечность нельзя коррумпировать, с ней труднее договориться. И поэтому она — опаснейший из мятежников. Очень точные слова для советского поэта.

Второй пример я видел пару лет назад, 13-го декабря, в день памяти апостола Андрея. Железнодорожно-чекистский фонд имени апостола Андрея в этот день устраивает свою презентацию в Кремле, в Кремлёвском дворце съездов, вручает орден апостола Андрея. У нас богатая страна, поэтому у нас в стране три ордена апостола Андрея: государственный, церковный и вот этот, общественный. Но ребята из фонда говорят, что «наш орден единственный, где бриллианты настоящие».

Так вот, значит, вручают они свой орден. Меня потрясли две вещи. Во-первых, представьте себе сцену Кремлёвского дворца съездов, оттуда дух Брежнева просто ещё… У вас отец Максим здесь был, а я не знаю, кто-нибудь занимался экзорцизмом во Дворце съездов, не уверен, поэтому дух Брежнева там везде чувствуется. И вот на сцене висит огромный муляж ордена апостола Андрея, а там как-никак крест. Косой Андреевский крест и скульптурное изображение распятого тела в набедренной повязке, с мышцами, кровоподтёками, ранами. Пятиметровый муляж на сцене, а перед ним всякие танцы-шманцы и прочее. И на фоне этого знака скорби, жертв звучат слова: «Орденом апостола Андрея награждается полковник Вартанян, заслуженный чекист РСФСР». Уже хорошо. Я думал, что это кульминация, но нет — апофегей был впереди. Орден вручали какой-то бабулечке, милой, замечательной, она Олимпийская чемпионка по конькобежному спорту 1962-го года. И вот этот Божий одуванчик нашли, вывели на сцену, вручают ей орден, дают микрофон и она говорит: «Вы знаете, мне так дорого получать эту награду. Девиз нашего ордена «За веру и верность!» А вера всегда очень много значила в моей жизни, потому что я всегда верила в силу советского спорта».

Если честно, у меня было ощущение, что я смотрю в будущее России лет через 20, Россия эпохи развитого путинизма. Поэтому, на мой взгляд, рассчитывать на то, что по-настоящему православные люди появятся в стране, можно, только если, действительно, к вам обращаться, к нормальным будущим карьеристам. Но здесь вопрос. Очень часто я вижу, когда православный мальчик или девочка обращаются в православие, понятный аксиологический шок — в Сладчайшем Иисусе прогорклым становится весь мир и мирские ценности. Зачем светская музыка, светская работа? В монастырь, карету мне, карету! Это традиционное искушение в истории Церкви, превратиться всем в беглецов. Но кто-то должен остаться в лавке.

Урок седьмой: молебен за недорезанного пациента

Для страны, для Церкви очень важно, чтобы были люди, которые могли бы быть профессионалами, делать нормальную карьеру, но с особой мотивацией карьеризма. Мой призыв к молодёжи очень простой. Ребята, хотите быть патриотами России? Станьте профессиональными патриотами! Но не в смысле завсегдатаями всех митингов и пикетов, а в том смысле, что работать на своём месте нужно так, чтобы, глядя на эту работу, за Россию не было стыдно, какова бы работа не была. Если ты журналист — стань лучшим, золотым пером в своей газете. Если ты студент — стань отличником, чтобы ни одна сволочь на тебя пальцем не показывала: Саша почему в православие ударился — потому что сопромат не сдал!

Карьера — это не всегда интриги и подсиживания. Человек может честно работать, и бывают такие чудеса, что его постоянная честная работа оказывается замечена начальством, его продвигают вперёд. Так вот, я об этом говорю, что если православному человеку предложили сделать карьерный шаг, ты не обязан отказываться. Другое дело, что соглашаться на этот шаг надо не ради надстройки третьего этажа на даче, а ради того, чтобы меньше дураков у власти было. Это достойный повод для карьерного роста, достойный мотив. Чтобы, используя бОльшую власть, была больше и возможность помогать народу, Церкви, стране. Если мотивация такого рода, то я за такого рода карьеризм. Но об этом у нас очень мало слышно проповедей и назиданий.

Несопоставимо — да? — проповедь очень романтического, героического, замечательного скопизма, монашеского в том числе, с одной стороны, вплоть до крайностей этих пензенских закопанцев, которых тоже, думаю, будут сейчас натягивать на размер героев нашего времени в некоторых околоцерковных средствах массовой информации. Несопоставимо мало по сравнению с этим пасторских советов о том, как остаться человеком и христианином в мирском коллективе, в обычной семье. Но если эта задача не будет решена, то у православия в нашей стране не очень интересная перспектива.

Ещё очень важная перемена — Церковь становится городской религией. Одно из главных отличий православия на Украине и православия в России именно в этом. На Украине живое село, в России деревня убита. Я это видел, когда ещё был семинаристом, в 80-е годы. Хлопчики с Украины — это сельские ребятки из традиционно православных семей. Русские семинаристы — горожане из мегаполисов, большинство моих одноклассников из семей нецерковных.

В результате что произошло? Мне и таким как я было чему завидовать и чему учиться у наших украинских однокурсников. У них была органика, аромат традиций, у них не было слома мировоззрения, судьбы. Органическое прорастание, рост, и, соответственно, в них не было достоевщины. Это тоже бывает очень хорошо.

Вот буквально сегодня читал интервью с Дзеффирелли, он говорит, что Достоевский — величайший не только русский, но и мировой писатель, но России надо отдохнуть от Достоевского. Нужно что-то более жизнеутверждающее, потому что Россия увидела столько крови и так настрадалась в 20-м веке.

Поэтому я завидую украинским хлопчикам, которые рассказывали после каникул, как они режут свинку, готовят сало. Мне, московскому юноше, так не хватало этих вот рассказов. Но с другой стороны это были ребята без вкуса к книге. Поскольку вера у них нигде не болела, была для них органичной, не было повода для рефлексии над своей верой. Поэтому, когда они вернулись к себе, на свои приходы, это парадокс, оказалось, что направление книжных потоков между Россией и Украиной одновекторное — только из России туда. Это странно.

Парадокс в том, что когда-то, в 17-м веке, всё было наоборот. В 16−17-м веках Украина была локомотивом богословского образования, культурного прогресса. Украинское духовенство боялось в соединении с Москвой именно этого — а вдруг московский медведь раздавит ростки академии, образования? Но произошло иначе. Петру Первому понадобились европейски образованные кадры с Украины, и они получили московские кафедры. Украинские богословские школы были мирового уровня вплоть до 1917-го года. Киевская духовная академия, Харьковская семинария, Одесская — это было очень серьёзно. А сейчас — довольно печальное зрелище…

Так вот, православие в России стало городской религией, религией мегаполисов. И это означает, что, опять же, Церковь должна найти способы воцерковить жизнь горожан как когда-то она воцерковила жизнь крестьян. Это самый великий миссионерский подвиг в истории Церкви. Не христианизация Латинской Америки или Индии, а христианизация сельской Европы, потому что христианство родилось как городская религия и вплоть до конца первого тысячелетия христианство оставалось в городах. Памятником того времени осталось в русском языке слово «поганый», сельский житель буквально «поганус», соответственно, и язычник. А потом сельский житель стал синонимом слова «христианин», «христианин» — «крестьянин». В языке отражается потрясающая революция.

Как это произошло? Ответ простой. Церковь нашла способы осветить быт и работу крестьянина. Берёшь сегодня в руки книгу, требник: молебен на освящение кладезя, внегда впадет в него крот, молебен на освящение гумна, на первую борозду. Житель Москвы, конечно, смеётся. А это были великие миссионерские проекты. Вот сегодня воцерковить бы быт горожан. Моя мечта, чтобы в 21-м веке монахи написали новые молебны. Скажем, молебен за первый проведённый урок, за первую опубликованную статью, за первого недорезанного пациента.

Но здесь я тоже вижу проблему. Наша Церковь ежедневно молится о путешествующих, о туристах. Но почему у нас в Церкви нет молитв о беременных женщинах? Вот странно, да? У нас год семьи, у нас демография в центре внимания, казалось бы, очевидная вещь. Почему бы в Церкви не начать молиться вслух, тем более удивительное есть церковно-славянское слово для обозначения беременной женщины — «непраздная». Потрясающее слово! В начале 20-го века Василий Васильевич Розанов довольно точно и ехидно на эту тему говорил. Он написал статью на эту тему.

В наших храмах большинство — это женщины. Жизнь русской бабы связана с ребёнком, она всегда либо беременна, либо выкармливает малыша. Так было сто лет назад, сейчас не так. Ясное дело, что беременность — это труд, это риск. Почему у нас в Церкви нет молитв о беременных женщинах, о рожающих? В ответ Розанову некий архимандрит: «Как это нет у нас молитв о беременных? Помилуйте, Василий Васильевич, батенька! Просто когда мы молимся вообще обо всех болящих, мы и беременных имеем в виду». Ну, тут уж Василий Васильевич оторвался: «Да, только в больной голове монаха беременность — это болезнь. Это её норма женской жизни, её высшее призвание, а не болезнь». Так вот, конечно, нужна такая молитва.

Урок восьмой: миссионер должен быть шизофреником

Нужна молитва о влюблённых. Я убеждён, что пора воцерковлять день святого Валентина. Это же так важно! Во-первых, влюблённость — это редкость в современном мире, редкость. Не каждому человеку даётся возможность влюбиться по многим причинам, в том числе из-за слишком технического и раннего понимания секса. Помолиться о том, чтобы любовь пришла в жизнь наших детей, помолиться о том, чтобы эта любовь была ответной, взаимной. Помолиться о том, чтобы любовь была чистой, христианской, в конце концов. Ну о чём ещё молиться, если не об этом? Господи, помоги нашим детям полюбить!

И если уже есть некая форма, в которую это можно вместить, пусть в рамках празднования дня святого Валентина, кроме этого, пусть будет день Петра и Февронии, ещё что-нибудь такое. Одна из главных бед сегодня в Церкви — у нас нет системы обратной связи. В нормально работающей корпорации есть своя система оценки, критерии успешности собственной деятельности. Важен также и вклад каждого из сотрудников в успех или неуспех.

В Церкви этого нет. По какому критерию оценивать успешна деятельность этого епископа или нет? 10 лет прослужил — автоматом получаешь сан архиепископа, 20 лет прослужил — автоматом митрополитом становишься. А что про тебя думает твоя родная паства, за кого тебя считают в твоём городе — это никого не интересует. Что он реально сделал на своей кафедре? Распугал народ или привлёк? Нет критериев оценки.

Так вот, два примера, когда подводит непривычка смотреть на себя со стороны. Понимаете, миссионер должен быть шизофреником. Миссионер должен одной частью своего сознания говорить, а другой слышать себя же самого, но ушами своей аудитории. Маленький пример. В Церкви есть структура — Синодальный отдел по делам молодёжи. А теперь аббревиатуру составьте — содом получается. Поэтому я, любя, называю их «Отдел по борьбе с молодёжью», хотя и люблю тех батюшек, которые там работают.

Или, скажем, вот идея. Давайте вместо Валентина день Петра и Февронии. Интернет тут же отозвался: вместо валентинок февроньки рассылать будем? Есть же неблагозвучные вещи, ну, не покатит это, это неумная идея и по названию, тем более что память их 7-го или 8-го июля, когда дети вне пределов педагогической досягаемости, а праздник-то без детей, опять же, должен быть, поэтому это неумно, это не сработает. Полюбили Петра и Февронию? Ладно. Но пусть уж тогда решением Синода память их будет перенесена с 8-го июля на какое-нибудь 7-е ноября. Церковь имеет право это делать, переносить дни памяти своих святых. Пусть это будет учебный день. Нет, 7-е ноября не годится, это каникулы, надо где-нибудь на 20-е, а лучше на Хэллоуин, на 31-е октября.

Как-то иду по Вене и вижу объявление: «31-го октября ночная месса», на Хэллоуин. Это правильная форма церковной реакции. Не просто пугаться, а давать возможность людям иначе встретить эту дату, этот праздник. В своё время ведь Хэллоуин как возник? Одно дело — кельтские мифы, глубокая осень, начало зимы, время, когда солнышко мертво, время тьмы, соответственно, преисподней, смерти. И Церковь сказала: хорошо, раз вы в этот день вспоминаете призраков, ушедших в мир иной, то мы в этот день будем вспоминать святых. Оказывается, бывает другое посмертие. В скандинавских мифах и кельтских все уходили в ад, там рая не было. А Церковь сказала: есть другое посмертие, радостное — день всех святых, давайте его будем праздновать в этот день.

Сегодня христианскую позолоту этого праздника срывают и актуализируют совсем иные начала. Но Церковь не должна с этим соглашаться, надо отстаивать своё. Также и с днём святого Валентина. Это же наш праздник в честь нашего святого, дающий повод для доброго размышления и молитв. Мало ли что там торговцы придумали и рекламируют! Ну и что? У нас есть праздник Пасхи, а есть люди, которые празднуют нашу Пасху не по-нашему. Так что… Поскольку мы в стенах университета, я по-научному скажу — упиваются до явления обратной перистальтики. Ну и что, нам из-за этого нашу Пасху перестать праздновать что ли? Нет, конечно! Также и с днём святого Валентина. В этом году в Подмосковье, в Ступино, кажется, местное благочиние уже празднует. Повесили объявление по местным школам: приходите на молебен святому Валентину о умножении любви. По-моему, это правильная реакция.

Урок девятый: Давайте реформируем МГУ

Ещё одна перемена в жизни Церкви — феминистская революция, радикальное изменение статуса женщины в церковной жизни. В 19 веке и помыслить нельзя было, чтобы женщины вели уроки закона Божия. Сегодня наоборот считается — не батюшкино это дело детям сопли утирать. То есть, женщины получают богословское образование, защищают диссертации, ведут уроки закона Божия, преподают даже в богословских институтах. Появилась разнообразная женская церковная литература. Разнообразие жанров от фэнтэзи Вознесенской до классических философских богословских трудов той же Пиамы Павловны Гайденко, скажем. Женщины участвуют в работе поместных Соборов и в выборах Патриарха. Впервые это было в 1971-м году. До той поры женщины никогда в выборах Патриарха не участвовали, если только эти женщины не были императрицами Византийской или Российской империи, конечно.

Можно назвать ещё несколько других перемен, точек роста. Одна из них — это ликвидация кастовости духовенства. В этом есть плюсы и минусы. В петровские времена были приняты законы, запрещающие детям священников поступать в гражданские университеты. Поэтому получалось так, что церковному юноше из сословия духовенства были закрыты светские пути. Желал он лично или не желал — ему приходилось идти в семинарию. И поэтому появилось такое большое количество попов-ремесленников без внутреннего призвания. Отсюда и жуткое падение престижа духовенства в глазах и образованного общества, и просто людей.

Сейчас это не так. Сейчас у ребят есть право выбора. Особенно теперь, когда государство признаёт дипломы семинарии о высшем образовании. Это означает, что означает, что парень, окончивший семинарию, имеет право потом поступать в аспирантуру МГУ, например. Он, допустим, в неофитском порыве в 16−17 лет поступил в семинарию, или папа с мамой посоветовали, окончил семинарию, но не чувствует призвания к священству. И сегодня общество даёт ему возможность ещё подумать, недаром провести время — хорошо, иди, университет окончи, светскую аспирантуру, подумай, а потом, в 30−40 лет, может быть, вернёшься. В общем, это даёт надежду, что стиль жизни и мысли духовенства могут стать другими, в частности, по этой причине.

Сегодня я приехал сюда с заседания учёного совета Московской духовной академии, где ректор озвучил очень печальные, по-своему, цифры. Я не помню, сколько ребят окончили учёбу в этом году, но были приняты на первый курс 90 человек, за 5 лет учёбы отчислено 22, то есть отсев очень серьёзный. И это, наверное, хорошо, что он происходит на такой достаточно ранней стадии. С другой стороны есть и обратный процесс, когда из мира светского приходят в Церковь. Интересно было бы найти статистику о том, сколько офицеров советской армии стали священниками. Очень много. В Москве около двухсот священников — выпускники МГУ.

Помнится, несколько лет назад в высотке, в профессорском банкетном зале идёт банкет, празднуется юбилей Свято-Тихоновского богословского института. Во главе стола Патриарх, ректор Свято-Тихоновского института отец Владимир (Воробьёв), ректор МГУ Садовничий. И когда дело доходит до меня, я встаю, чтобы произнести тост, то, признаться, мне эта сцена запомнилась двумя обстоятельствами. Первое — большой зал. Представляете или нет этот огромный зал высотки? Большой зал, несколько сот человек сидит, надо ждать, пока настанет тишина. И вот тишина настаёт, я только набираю в грудь воздух, чтобы сказать, рядом со мной сидит отец Дмитрий (Смирнов), такой главный военный поп нашей Церкви, сидит, смотрит снизу вверх на меня, и в ту секунду, когда наступает тишина, и я должен говорить, отец Дмитрий громко, мощно так произносит: «Да, один есть непьющий дьякон в Москве — и тот Иван Фёдоров. Сколько лет стоит на Лубянке — и ни грамма!» Когда зал отсмеялся, и можно было заново вернуться к своей теме, я сказал: «Ваше Святейшество, во-первых, я рад видеть обоих своих начальников за одним столом — и ректора, и Святейшего Патриарха. Я знаю, что у нас в Церкви модернизм не в чести, но хочу предложить реформу. Давайте МГУ реформируем. Надо всё-таки быть честными людьми, давайте всё-таки признаем, что МГУ — это высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, потому что МГУ даёт больше священников, чем московская семинария в реальности. Давайте вывеску приведём в соответствие с реальностью». Это тоже очень важно.

Урок девятый: самое главное — знать, куда послать

Когда я говорю о том, что в Церкви должно быть много языков — это происходит. Не потому, что в семинарии преподаются какие-то спецкурсы, а вот как-то Господь приводит людей самыми разными путями, совершенно неожиданными. В нашем пасторском миссионерском деле, в преподавательском вообще, самое главное — знать, куда послать. Это очень важное преподавательское искусство — овладеть набором профессиональных отмазок.

Подходит девушка после лекции: «Скажите, господин профессор, что всё-таки почитать на эту тему, что Вы думаете на эту тему?» А ты на неё смотришь ласково-ласково и посылаешь: «Шли бы, Вы, милочка, в библиотеку, и в таком-то журнале за такой-то год есть моя классическая статья на эту тему, извольте потрудиться её прочитать». И все сэкономили время. Так вот, в Москве мне очень легко работать, здесь есть куда послать. Подходит юноша пылкий со взором горящим: «Как Вы посмели сказать, что христианство и наука совместимы?! Они несовместимы!» Я говорю: «Минуточку, какая наука несовместима?» «Ну как же биология Дарвина…» Я говорю: «Минуточку, я уже давно не отличаю ДНК от РНК, но! Идёшь в храм Космы и Дамиана в Шубино, спрашиваешь отца Александра (Борисова). Он кандидат биологических наук, в аспирантуре был у знаменитого Тимофеева-Ресовского. Вот он тебе про Дарвина и его обезьянок всё расскажет. А у Вас какой вопрос, молодой человек?» «Ну как же физика, Галилей, Коперник, математика…» Я говорю: «Слушай, опять же, я синус от косинуса даже при личной встрече не отличу, но вот есть храм святителя Николая в Кузнецах, спросишь настоятеля отца Владимира (Воробьёва), он кандидат физматнаук, выпускник мехмата МГУ, спросишь — он тебе всё про синусы, косинусы, их обычаи и нравы расскажет. Тебя интересует психология, дедушка Фрейд?» Знаете историю про Фрейда? Однажды маленькая дочка Фрейда подошла к папе и сказала: «Папа, мне сегодня банан приснился, что бы это значило?» Фрейд задумался и сказал: «Ты знаешь, доченька, иногда банан означает просто банан». Так вот, интересующемуся психоанализом можно сказать: «Опять же, я в интимную жизнь Фрейда не вмешиваюсь. Пожалуйста, Петровка, 28, Высокопетровский монастырь, найдёшь там отца Андрея (Лоргуса), выпускника психфака МГУ, поговоришь с ним по душам». В Москве есть куда послать!

Признаюсь, иногда на выезде в каком-нибудь Урюпинске я боюсь самого себя. Это реальная проблема. Представляете, вот я приехал, почитал там лекцию, тем более, вдруг ещё если с рокерами приехал, с теми же Шевчуком или Кинчевым. Есть опасность, что кто-нибудь из местных ребятишек подумает, что в православии все такие продвинутые, пойдёт после этого в местный храм, а местный батюшка окажется непохожим на Кураева. Такая опасность есть, поэтому для меня очень важно напоминать о том, что попы разные нужны, попы разные важны. Слава Богу, что батюшки у нас разные. Есть златоусты, есть и молчальники, есть простецы, есть люди с очень сложными судьбами, характерами и ходами мысли, и слава Богу! На этом свой монолог я завершу.

Александр Болмасов

http://www.taday.ru/text/120 120.html