 |
| Русский дом | Владимир Крупин | 29.05.2008 |
Стать членом Cоюза писателей всегда было престижно. Даже сейчас, когда это членство ничего не даёт, у писателей всё отобрано: и поликлиника, и Дома творчества, и издательства. Но в те годы, 60−70-е, писатели располагали доступностью ещё в одно чудо Москвы, в Книжную лавку писателей на Кузнецком мосту. Из областей и республик тянулись в неё маститые и рядовые члены Союза, нагружались редкими изданиями, недоступными простым смертным. То же было и с подписками на собрания сочинений, лимитированных для всех, кроме тружеников пера.
Году в 72−73-м мне позвонил Василий Иванович Белов:
- Ну вот, как всегда не удержался, нахватал полные руки книг. Ты не сможешь меня проводить? Ещё Слава Клыков придёт, втроём дотащим.
Конечно, я поехал с радостью. С Клыковым я лично знаком не был, но, конечно, работы его знал. Стояла зима, зима не нынешняя. Клыков уже был в номере Василия Ивановича, крепко пожал руку и как-то странно посмотрел на мою шапку. Хотя чего было на неё смотреть, даже не кошка драная, а из искусственного грязно-серого меха. Время было, посидели. Вдруг Слава встал, сгрёб мою шапку, подошёл к окну — мы были на 12-м этаже гостиницы «Россия» — и… выкинул шапку в окно.
- Русский писатель, — сказал он, — не должен ходить в такой шапке.
Потом он взял свою, совершенно роскошную, богатую, лёгкую и пушистую и нахлобучил на мою голову.
Я встал, снял его шапку и со словами: «Русский писатель чужих шапок не носит», — отправил её вслед за своей в морозный московский воздух.
Василий Иванович только ахнул:
- Ну дураки, вот дураки!
Было пора на вокзал. До того мы хотели ехать на метро, но сейчас Василий Иванович побежал к коридорной и срочно заказал такси. До такси от подъезда мы не успели замёрзнуть, и на вокзале были недолго. Василий Иванович не хотел дожидаться отхода поезда, совал деньги, чтоб мы взяли такси. Деньги и у нас были, но вот такси не было. Для меня. Для Славы, на его Большую Ордынку — пожалуйста, а ко мне, в Печатники, желающих ехать не было.
- Поедем ко мне!- решитель — но сказал Слава.
Так началось наше знакомство, так я попал в его мастерскую на Большой Ордынке, в которой потом бывал множество раз. А в тот раз я для начала его ещё и обидел. Он для какого-то города ваял фигуру Пушкина. Я же нахально спросил:
- Для кого это ты Онегина лепишь?
- А ты со всех сторон обойди, — ответил Слава спокойно. — О скульптуре что-то можно сказать, когда увидишь её в пространстве. И продолжал меня вразумлять. Он сказал тогда, что сделает мой скульптурный портрет, но именно из дерева.
- Почему? Вот же Василий Иванович (в мастерской стоял бюст Белова), он же из мрамора.
- Твоя голова, — ответил Клыков, — топора просит.
Человек редчайшей энергии, великой, какой-то каторжной работоспособности, Вячеслав Михайлович прошёл два пути, которые шли рядом и дополняли друг друга. Первый — это рост мастерства, развитие таланта, и второй — становление Гражданина Отечества. От языческого бога торговли Меркурия в Торговом центре до великих озарений в памятнике Родине-матери на Прохоровском поле, от рядового скульптора до Президента Международного фонда славянской письменности и культуры, от умственного понимания необходимости веры для человека — к горячему, сердечному исповеданию Христа, — вот путь, пройденный всего за 40 лет. 40 лет непрерывного физического и умственного напряжения, предельного изматывания всех сил и одновременно — всё большая открытость и любовь к людям. Таких людей редко дарит Господь России. Нет, правильнее сказать, людей, наделённых талантами, по милости Божией, много в России, но редчайшие из них относятся к таланту как к постоянной обязанности благодарить за него, поставить талант на службу Тому, от Кого получен Божий дар.
Много скульпторов на белом свете, говорящих по-русски: и Церетели, и Шемякин, и Бурганов, и Рукавишников и много других, известных и неизвестных, много они всего натворили, много чего мы вынуждены лицезреть. Именно, вынуждены. Скульптура — не картина, не книга. От картины можно отвернуться, книгу отложить. Скульптура требовательна, она поглощает пространство, в котором заключена, она им владеет, она создаёт в этом пространстве своё магнитное поле влияния на людей, она давит на сознание, заставляет себя вспоминать, поселяется в нашей памяти.
О, это всё понимали и египетские фараоны, и папы римские, и большевики — монументальной пропагандой это называлось. Пирамиды со сфинксами, у подножия которых копошились рабы, чугунные, мраморные, позолоченные куклы римских пап, надменные и надзирающие и после своей кончины, безчисленные Ленины в кепках и без, с протянутой рукой, указующие, по их мнению, единственно верный путь — всё это влияло на умонастроение и казалось непреходящим.
А всё это были истуканы, всё это было обезбоженное многобожеское язычество. И оно очень живучее. Когда нам предлагают поставить для поклонения примус размером с самосвал, или в скульптуре уродуют созданные по подобию Божию человеческие образы, калечат этим и наше восприятие. Такое искусство Клыков просто ненавидел. «Какое это самовыражение? Поставить уродов и этим унизить нас. Другой мысли тут нет».
- Знаешь, почему надо памятник Свердлову убрать? Не только потому, что это гнида, а даже просто потому, что такие ставят на кладбище. Видишь, даже напоминают, что он всегда нёс Ленину папку «К докладу».
Мы стояли у метро «Площадь революции», на площади Свердлова, у его постамента.
- Знаешь, как мы его сдёрнем? Рано утром подъедет КамАЗ, на памятник набрасываем петлю и сволакиваем. Для начала хватит. Его восстанавливают, сдёргиваем ещё раз. Вот увидишь — никто не заступится. За такую сволочь. Да, генерал Казачьих войск знал, что говорил. И Энгельса на Кропоткинской тоже надо гнать в паноптикум. Но тот хоть по фигуре решён более или менее.
Скульптуры — часть, и огромная, — пространства, а значит, часть нашей жизни. Можно не знать имён Микешина, Опекушина, но то, что ты вырастал под влиянием их творений — это несомненно. От того борьба за установку скульптур, их облик за частую выходит за рамки искусства.
История установки памятника преподобному Сергию Радонежскому в Радонеже — история большого события в общественной жизни России. Диву сейчас даёшься, глядя на этот трогательный одухотворенный памятник, что из-за него было столько криков, шуму, а какое было противодействие властей! КамАЗ со скульптурой перехватили на Ярославском шоссе, кому-то докладывали: «Кукла у нас». (Скульптура была из трёх частей, завёрнутых в брезент). КамАЗ с нею угнали, людям велели расходиться. Мало того — в тот день было остановлено движение электричек по Ярославской дороге, специально затруднялось шоссейное сообщение. А всё из-за чего?
Власти испугались возрождения православного сознания — вот и всё.
Но это возрождение было уже не остановить. Только что (в 1980-м) прогремело празднование 600-летия Куликовской битвы. Его размах испугал верхушку не только нашего правительства, но и на Западе аукнулся. Потрясённые англо-американские хозяева мира увидели, что Россия не только не задавлена марксизмом, но свободна от него в своём миропонимании единственного пути России в мире. Тут-то их поджилки и затряслись, тут-то спешно стали шиться для русских демократические наряды.
Торжество празднования 1000-летия Крещения Руси их подстегнуло. Но и свои испугались. Какими всё-таки очень неумными оказались коммунисты. Им бы войти в ряды патриотов, соединиться с ними, кто бы тогда смог «перестраиваться»? Нет, они отнеслись к патриотам как к врагам, слушали, что будет говорить тётушка Тэтчер. Тогда-то мы и увидели, как новоявленные опричники могут считать своих соотечественников за стадо, которое можно загонять в стойло. Это ужаснуло тогда. Но это повторилось и усилилось в 91-м и 93-м, когда русские стреляли в русских. Никогда не заживёт эта рана.
Выпишу, то ли для утешения, то ли для ещё большего расстройства два предложения из Посланий келаря Троице-Сергиевой лавры Авраамия Палицына: «Видя сию неслыханную злобу (то есть то, как русские терзают русских — В. К.), ляхи содрогались и говорили: что же будет нам от россиян, когда они друг друга губят с такою лютостию? Сердца окаменели, умы омрачились, не имели сострадания, свирепствовало злодейство».
Вот и думай, что за помрачение налетает на нас в смутные времена и не сами ли мы своим безбожием их готовим?
Вячеслав Михайлович с достоинством прошёл и перестройки и ельцинизм. Именно он, избранный ещё в советские времена Президентом Фонда славянской письменности и культуры, сумел отстоять и недвижимость Фонда, и его большое влияние на нравственную жизнь взбаламученного общества. Он много работал, в этом находил отраду и утешение. К нему тянулись, видя его спокойствие и несгибаемость во взглядах, независимость и смелость суждений. В помещении Фонда и в его мастерской постоянно были встречи приезжающих из республик и областей писателей и художников с собратьями по искусству — москвичами. Открывались таланты.
Вячеслав Михайлович всегда радостно загорался, когда видел одарённого человека, и делал всё, чтобы тот вышел в люди, стал известен, поставил свой талант непременно на службу России. Диво-дивное, как был щедр к нему Господь. Даже не сказать, что можно выделить из его трудов, что лучше, что хуже? Основательность, твёрдость стояния Первоучителей словенских Кирилла и Мефодия, Меркурия Смоленского, преподобного Серафима, протопопа Аввакума, солдат Преображенского полка, князя Святослава, равноапостольного святого Владимира, святой равноапостольной Ольги, святого великомученика Георгия… все помнятся, все идут с нами по жизни.
Мы с Клыковым не то чтобы поссорились, но то, что он на меня обиделся, это, конечно, было. Он хотел, чтобы конная скульптура маршалу Жукову была установлена на Красной площади. Было составлено соответствующее прошение в правительство, и Слава хотел, что бы я, в числе других, его подписал. А я отказался. Не от чего-либо, от того, что давно и доселе надеюсь, что в центр Красной площади, этого алтаря Отечества, будет возвращён памятник великим Козьме Минину и князю Пожарскому. Пока они несправедливо сдвинуты со своего исторического места. Также мы разошлись во мнениях о проведении праздника Славянской письменности и культуры 24 мая каждого года. Он проводится у нас с 1986 года, но как? Назначается какой-то город, силы бросаются туда, а остальные? Хотелось бы не так, а так, как было в Болгарии, пока её священнослужители малодушно не перешли на григорианское летоисчисление, — страна праздновала День учителей словенских враз и везде. У нас же праздник этот быстренько подмяли под себя чиновники. И даже, бывало, открывал его Швыдкой — враг русской культуры.
О рабе Божием Вячеславе, о брате во Христе, всегда помню с сердечной любовью. Незабываема поездка с ним во многие и многие грады и веси, особенно на Прохоровское поле, на его родную, политую кровью Курщину. И поставленный памятник Родине-матери — это же памятник и самому автору. Недавно, будучи в Белгороде, я очень обрадовался возможности поехать к нему. Печалило, что нет Вячеслава Михайловича, но украшает Поле славы зримое воплощение его высокой души, его любовь к России.
Тихо и торжественно было в эти предзакатные часы. Никто не торопил, и я далеко ушагал от холма, чтобы, оглянувшись, восторженно замереть от осознания величия нашего Отечества. Мы, люди, были уже в тени, но высоко вознесённое изображение Божией Матери, казалось, было не освещено закатным светом, а само источало его.
И как представить Россию, славянские страны без работ Клыкова? Вольно и радостно летать ангелам-хранителям России в их пространстве. А кроме скульптур ещё стоят на страже Отечества и Поклонные Кресты, облик которых разработан Клыковым. Обозначают они места уничтоженных — не навсегда! — церквей, места захоронений воинов и распутия дорог. Российских, русских дорог, по какой из которых ни пойди, всё будешь ощущать себя воином за Святую Русь.
… А вместо шапок, выкинутых нами в окно гостиницы «Россия», Василий Иванович Белов прислал нам другие.
